Он всмотрелся в ее лицо, пытаясь уловить признаки понимания, однако ее глаза – эти чудесные глаза с золотистыми искорками – не смягчились. Они лишь наполнились слезами.

– Вы не должны говорить подобные слова, – произнесла она, крепко зажмурив глаза, словно тем самым пыталась отгородиться от его слов. По ее щекам струились слезы. – Я просто не могу…

Она замотала головой, прикусив нижнюю губу, после чего открыла глаза.

– Теперь уже поздно, Джонатан. Слишком поздно.

– Нет! Нет! Не может быть. – Давенпорт выступил вперед, намереваясь заключить ее в объятия – то, что ему следовало бы сделать незамедлительно. Вряд ли она стала бы сопротивляться ему физически, а он сам не считал ниже своего достоинства использовать это преимущество.

Однако она резким движением руки отстранила его:

– Нет! Не прикасайтесь ко мне. Я не могу этого вынести. – И полным отчаяния голосом добавила: – Почему бы вам просто не оставить меня в покое?

Он протянул было к ней руки, но теперь они безвольно повисли вдоль его боков. Ему казалось, будто его выпотрошили, как рыбу. Он открыл ей свою душу, а она без малейших колебаний его оттолкнула. Боль, острая, как нож рыбака, пронзила его. Он прерывисто вздохнул, понимая, что сказать ему больше было нечего.

Бекингем выбрал как раз этот самый момент, чтобы просунуть голову в комнату, вынуждая Хилари повернуться к нему спиной и украдкой вытереть глаза ладонью.

– Если ты собираешься проводить мисс Девер домой, Давенпорт, я могу навести порядок тут.

Когда ответом ему послужило напряженное молчание, взгляд Бекингема переметнулся с одного на другую:

– Ох. Извините. Я, пожалуй, пойду.

– Все в порядке, лорд Бекингем, – произнесла Хилари, обернувшись к нему с сияющей улыбкой и едва заметными следами влаги на щеках. – Я буду только рада, если вы окажете мне любезность, доставив меня домой. Лорду Давенпорту нужно заняться делами здесь.

Бекингем приподнял бровь, ожидая подтверждения со стороны Давенпорта.

После довольно продолжительной паузы Давенпорт кивнул. Он должен был проследить за тем, чтобы Ярмут и Ридли понесли заслуженное наказание. Что еще важнее, ему не следовало еще больше усугублять положение в том, что касалось Хилари. Ему просто необходимо было найти способ убедить ее, что он говорил со всей искренностью. В противном случае… но об этом ему не хотелось даже думать. Ибо он только что обнаружил, что не может жить без Хилари Девер.

– Я пришлю сюда Лидгейта с судьей, – произнес Бекингем, предлагая руку Хилари. – Ярмут, разумеется, не предстанет перед судом, но полагаю, что Лидгейт уже работает над решением проблемы, как с ним поступить.

В придачу к другим его внушавшим тревогу качествам он еще и провидец, подумал Давенпорт. С болью и отчаянием он наблюдал за тем, как его Хани одарила улыбкой его верного кузена и поблагодарила за доброту. Затем она вложила свою руку в руку Бекингема и удалилась.

Казалось, будто с ее уходом свет померк. Даже в самые горькие часы своего изгнания он не чувствовал себя таким одиноким.


Когда они покинули дом мистера Мейсона, Хилари была слишком потрясена, чтобы говорить, а Бекингем не стал давить на нее. Ужас нескольких последних часов как будто померк в сравнении с мукой, вызванной ее последним разговором с Давенпортом. Эта боль была настолько сильной, что казалась нестерпимой. Как она сможет жить дальше без Давенпорта? Что еще хуже, как она может по-прежнему желать его, даже понимая, что сделала единственно правильный выбор? Разве она не знала с самого начала, как опасно влюбляться в подобного человека?

Возможно, Хилари и казалась храброй, когда отвергла предложение Давенпорта, но теперь ей придется столкнуться с реальностью позора и осуждения со стороны всех тех, кого она уважала и кем восхищалась. Ей страшно было предстать перед любым из тех, кто принадлежал к этому миру. Сесили и Розамунда будут ужасно разочарованы в ней, не говоря уже о леди Арден и герцоге Монфоре. Никто из них не удостоит ее больше ни единым словом.

Какой же она оказалась дурочкой! Ей следовало бы принять все это в расчет, прежде чем оказаться в одной постели с Давенпортом. Как там он сказал однажды? Он считает своим долгом ее соблазнить, ее же долг – остановить его. И она этим долгом пренебрегла, разве не так?

Но она не поддалась его возмутительному очарованию и не влюбилась в него только за красивое лицо. Его внутренняя доброта, понимание человеческих пороков и готовность простить их в других – вот что в конечном счете ослабило ее решимость. Он никогда не судил о ней по ее родне или по месту, где она жила. Порой он мягко подтрунивал над ее опасениями, заставляя ее смеяться над тем, что когда-то внушало ей такой страх. И он всегда защищал ее – на словах, а если это было необходимо, то и кулаками. Он был героем в самом неподходящем из всех обликов.

Вот почему услышать долгожданные слова из его уст стало для нее смерти подобно. Он говорил, что любит ее, и казалось, что с каждым разом это признание давалось ему все легче. Он почти убедил себя в том, что это было правдой. Но он так и не сумел убедить ее.

Теперь ей оставалось только сделать самое лучшее для них обоих: покинуть Лондон навсегда.

Когда экипаж Бекингема подкатил к особняку на Хавмун-стрит, Хилари задалась вопросом, не выставит ли ее даже вульгарная миссис Уэйкер за дверь, если до нее уже дошли слухи о ее позоре. О подобном унижении ей даже думать не хотелось.

Со смутным ощущением неизбежности она произнесла:

– Лорд Бекингем, не были бы вы так добры отвезти меня на квартиру моих братьев? Они проживают на Джермин-стрит.


Когда с Ярмутом и Ридли было покончено и стало ясно, что Джеральд и леди Мария сумели прийти к соглашению, было уже слишком поздно что-либо предпринимать, кроме как вернуться домой.

Прежде чем Давенпорт покинул дом, леди Мария заверила его, что она никому не рассказала о «том, другом деле», тем самым давая понять, что теперь, когда она была счастлива с Джеральдом, у нее больше не было желания делать несчастными других.

Репутация Хилари была в безопасности. И он был твердо намерен проследить за тем, чтобы так оно и оставалось в дальнейшем, женившись на ней сразу же, как только ему удастся переговорить с ней снова.

Он был, однако, не настолько глуп, чтобы предпринимать новые попытки этой ночью – или, вернее, этим утром. Завершив все дела в доме Мейсона, Давенпорт отправился на поиски Бекингема.

Говорят, что чистосердечное признание полезно для души, но вряд ли оно столь же полезно для собственного самолюбия. Когда Давенпорт наконец поведал своему кузену, почему Хилари предпочла скрыться на квартире у своих братьев, вместо того чтобы вернуться к миссис Уэйкер или к Розамунде, ответ Бекингема был хуже, чем удар кулаком в лицо. Давенпорту объяснили – весьма пространно и со всеми подробностями, – почему он не стоит даже грязи под бальными туфельками Хилари. Впрочем, ему и без того все это уже было известно.

– Почему же ты тогда сам на ней не женишься? – спросил он у Бекингема, давая выход ревности, которая грызла его все последние дни.

– Я? – Бекингем сдвинул брови. – Ты думаешь, что у меня есть свой интерес в том, что касается мисс Девер? Разумеется, я испытываю к ней только самые добрые чувства, но не более того.

Похоже, его кузен был смущен подобным обвинением, как будто он больше даже не пытался найти любовь и никто от него этого не ожидал.

Сесили была права. Джорджи Блэк действительно сделала Бекингема нечувствительным ко всем прочим женщинам.

На один короткий миг Давенпорт воспрянул духом. Но вне зависимости от того, что чувствовал или не чувствовал Бекингем, сути дела это не меняло.

Хани ему отказала, потому что не верила, что он и впрямь ее любил. Она думала, что он действовал исключительно из рыцарских побуждений. Из рыцарских побуждений! Хорошенькое дело…


На следующее утро Давенпорт, невзирая на боль во всем теле, кое-как дотащился до апартаментов, которые снимали братья Хилари на время своего пребывания в городе, и начал барабанить в дверь. Один из братьев, Том, отворил ему только тогда, когда Давенпорт постучал в третий раз.

– А, это вы! – Том прислонился своим массивным телом к дверному косяку и скрестил руки на груди.

– Я не собираюсь с вами драться. – Давенпорт умиротворяющим жестом поднял вверх руки. – Мне только нужно увидеть мисс Девер.

– Вы опоздали, – произнес Том, подавив зевок. – Бен уже отвез ее домой.

– Что? – Отвернувшись, Давенпорт провел рукой по волосам. Затем снова резко развернулся и спросил: – Не оставила ли она для меня что-нибудь? Записку, сообщение, все, что угодно?

Его собеседник, по-видимому, тщательно обдумал вопрос прежде, чем ответить:

– Нет.

Дверь захлопнулась перед самым носом Давенпорта.

Его первым побуждением было тут же помчаться в Линкольншир и умолять Хилари принять его обратно, однако он заставил себя остановиться и подумать. Когда-то он умел обдумывать каждый свой шаг со всех сторон.

Она назвала его тогда трусом. Человеком, который боялся любить.

Давенпорт отшвырнул ногой попавшийся ему на пути камешек. Нет, он вовсе не боялся любить. Он ведь любил ее, разве не так? Разумеется, так. То метание из крайности в крайность, которое он испытал за последние дни, могло быть следствием либо безумия, либо любви, а он пока еще не был готов отправиться в Бедлам.

Он обожал ее. Говорил, что любит ее. Заставить себя произнести эти слова для него было сродни подвигу, однако он сделал это – ради нее. Но, как оказалось, этого было недостаточно.

Ему необходимо было оценить положение, прежде чем седлать лошадь и бросаться за ней следом. Он нуждался в некоей перспективе на будущее. Кроме того, он нуждался в помощи. И он знал в точности, где может найти и то и другое.

Глубоко вздохнув с тревогой и ощущением неизбежности, он написал Сесили, Розамунде, Лидгейту, Бекингему и Ксавье, прося их собраться на военный совет. Еще немного поразмыслив, он послал также за леди Арден и герцогом Монфором.