Серену менять вид своей комнаты намного легче. Он быстро снимает со стен порнографические рисунки и фотографии и вешает туда постеры.

Резиновый матрац, который мы любим использовать, намазываясь массажным маслом, Серен прячет под кровать.

Юни упаковывает свои костюмы и ботинки в рюкзак и снимает все фотографии, на которых видно, что он мужчина. Мы решили, что в те дни, когда здесь будет Элиза, Юни будет наряжаться гейшей, иначе Элиза может удивиться, что с пятью мужчинами живет всего одна женщина.

Ксаверу и Падди не нужно притворяться, что у них в комнате беспорядок. Вот только приходится убрать зеркало в золотой раме, висевшее напротив кровати Ксавера, и его коллекцию порнографических картинок.

Из гостиной и кухни убираем все фотографии, на которых мы вместе, и рисунки, где изображены эрегированые члены или раздвинутые ноги. Падди грустит из-за того, что приходится спрятать его коллекцию — набор разных изделий из гипса и резины, изображающих вагины. Эту коллекцию половых органов он приобрел у одной своей подруги — художницы, лесбиянки. Приходится спрятать и антикварную эротику Юни, дневники с подробными описаниями, маленькие фарфоровые статуэтки, изображающие переплетенные тела, и клятвы, которые мои мужчины подписывали, вступая в гарем, хотя они обычно висят над моим письменным столом в рамочках.

В конце концов квартиру мы убрали, хоть и очень устали при этом. Вот только Ксавер по-прежнему напряжен.

— Новые правила, — объявляет он, когда мы, уставшие и вспотевшие, падаем в кресла, — по квартире голыми или полураздетыми не бегать. Софию не лапать и не целовать — она теперь наша квартирная хозяйка, ничего больше. И друг с другом нам себя нужно вести так, словно мы случайно живем вместе.

Падди хлопает себя по колену.

— Отлично. Теперь я могу спокойно почесывать яйца и отрыгивать после еды.

Я мило улыбаюсь и указываю на копилку на полочке, куда положено бросать деньги после каждого подобного проступка.

— Если она сейчас стоит не на газетном столике, это не означает, что плата за такие свинства отменяется.

Мне эта суета нравится все меньше, и сейчас хочется, чтобы Элиза уже уехала. Мне не хватает уюта моего гнездышка, нашей дурашливости, настроения отстраненности от всего мира. Если бы я жила в дурацкой коммуналке, я бы не стала принцессой порнографии. Но я ею стала, хочу жить в своем мире и чтобы со мной обращались соответствующим образом. По моему лицу Ксавер замечает, что я расстроена, и подползает ко мне на коленях. Он расстегивает длинное льняное платье, под которым на мне ничего нет, закидывает ноги на подлокотники кресла и начинает страстно мне отлизывать. Другие мужчины, видя это, расстегивают брюки или совсем раздеваются. Я тронута, что Ксавер устроил всем в утешение эту небольшую оргию. Вскоре мы вес раздеваемся и трахаемся друг с другом, словно с завтрашнего дня это запрещено. А ведь, собственно, так оно и есть.

Запретам нет конца. Мы решили воспринимать визит Элизы позитивно — неделю мы как-нибудь переживем. А на таблички с именами в холодильнике мы просто не будем обращать внимания. Мы купили продукты для легендарного трехслойного торта «Тирамису», который Паоло готовит по особым поводам, и Ксавер, который просто обожает этот торт, приходит в ярость.

— Никаких сладостей! — приказывает он.

Собравшиеся в кухне вздрагивают. Мы все любим сладости. Объем покупок нами шоколада и нуги стал притчей во языцех. Если мы не обращаем внимания на шоколадные конфеты, свежеиспеченные торты и пышные пироги, то причина этому может быть только одна — высокое искусство супертраха. Я не настаиваю, чтобы мои мужчины занимались спортом. Пока они могут отнести меня в спальню, я не вмешиваюсь. Запрет на секс и сахар приведет к тому, что у нас вырастут длинные зубы и когти. Через три дня мы все начнем скандалить и волочить ноги.

— Элиза всегда на диете. И всем остальным автоматически приходится делать то же самое, — объясняет Ксавер виноватым голосом и убирает все вкусности в нижний ящик холодильника.

Мне приходится взять себя в руки, чтобы не потерять терпения. Ненавижу женщин, которые мучают диетами себя и терроризируют все свое окружение. Они взвешивают двадцать граммов бананов, а потом панируют их в пяти граммах луковых сухарей. Пятью калориями на бокал просекко вечером можно пожертвовать, только если днем сэкономил их на соусе к салату. Целый день строго рассчитывается и записывается. Все планируется. Самобичевание какое-то. Есть можно только три раза в день, углеводы только на обед, фрукты только с молочными продуктами, а после шести вечера вообще есть нельзя. Сжигатель жира горит адским пламенем, а если повезет, то диета, позволяющая есть белые бобы, но запрещающая дыню, может и не понадобиться.

Я уже ненавижу Элизу и представляю ее себе костлявой, застегнутой на все пуговицы, брюзгливой Мэри Поппинс, которая едет к нам как палач, чтобы проклясть наш стиль жизни и питания. Я сдерживаюсь, не бросаюсь за кухонным ножом или пилой, чтобы порвать цепи рабства, успокаиваюсь и мило улыбаюсь Ксаверу.

— Ладно, солнышко. Тогда мы сейчас испечем пару тортиков «Хильдегарда фон Бинген»[7], чтобы поприветствовать нашу гостью. На вкус они как подошвы, но зато в них нет жира, холестерина и сахара. И можно совершенно добровольно съесть кусочек этого рогового нароста в глазури.

Остальные воспринимают визит Элизы как театральное представление и начинают репетировать. Паоло развлекается, вставляя после каждого предложения «слышь, чувак» и поддерживая беседу исключительно о спорте и «телках». Серен сыплет психологическими терминами и разговаривает с нами очень надменно. Остается только, чтобы мы начали говорить ему «вы». Иногда он бросает жадные взгляды на Юни, который успел переодеться в закрытое кимоно и узкие дамские туфли — чтобы отвлечь от меня внимание, мы придумали, что у Серена и Юни тайный роман или он просто за ней ухаживает.

— Он снова ко мне пристает, — пищит Юни голосом в стиле театра кабуки.

Серен изображает гориллу и принимается гоняться за Юни по гостиной. Наблюдая за ними, я думаю, что нам никогда не удастся выглядеть как нормальным жителям коммуналки. Но все-таки у нас получается.

Элиза совсем не напоминает Мэри Поппинс, поднятую из могилы. У нее приветливое лицо куколки и национальный костюм с глубоким вырезом, куда с видом специалиста сразу начинает заглядывать Падди. Ксавер, Элиза и я сидим за столиком и вежливо разговариваем. Падди хмыкает и уходит в свою комнату. Серен надменно представляется и не упускает возможности с гордым видом сообщить, что резиновое уплотнение у него на окне прохудилось и мне неплохо бы что-то предпринять по этому поводу.

— Ох уж эти квартиросъемщики! — говорю я, закатывая глаза, когда он уходит, и Элиза сочувственно улыбается.

Когда плавной походкой входит Юни в милом светло-зеленом кимоно, я на мгновение пугаюсь, что, несмотря на идеальную косметику, Элиза догадается, что он мужчина. Но она вежливо кивает и с восхищением смотрит Юни вслед.

— Юни почти не говорит по-немецки, — объясняю я. — она танцовщица в японской компании.

Этому Элиза сразу верит.

— О Боже, сколько же здесь людей живет, — раздраженно говорит она, когда домой приходит Паоло. Он кивает нам и сразу же идет к холодильнику.

— Опять кто-то ел мою «Нутеллу», — ворчит он.

«Кто-то ел с моей тарелки, но кто-то не спал в моей кроватке», — хочу подколоть его я, но тут лучше не переигрывать.

— Так следи за своей едой. На мармеладе тоже не было таблички, чей он, — говорю я и перестаю обращать на него внимание.

Наш розыгрыш удался. Элиза, конечно, немного удивляется, что мои мальчики живут в коммунальной квартире, хотя у всех приличная работа, но для каждого я придумываю свою историю. Один якобы посылает деньги своей бедной семье, другой экономит на учебу, третий живет здесь только из-за того, что его квартиру затопило. И так далее. Элиза, очевидно, довольна, что ее крестник живет в такой приличной компании, и идет подремать после обеда.

— Классная у нее попка. Я видел, когда она в нижнем белье стояла в ванной, — шепчет Юни, прокрадываясь в будуар. Ксавер сидит на моей кровати и грустно смотрит прямо перед собой. Юни подходит ко мне, наклоняется и тихонько говорит:

— Привет, красавица моя.

Потом он целует меня в щеки, в лоб и в губы, как обычно.

У Ксавера дрожит нижняя губа, он очень бледный. Юни гладит его по голове.

— Все в порядке? Все же хорошо выходит.

Ксавер сглатывает.

— Она по-прежнему обращается со мной как с ребенком. Ты видел, как она кормила меня тортиком? А потом она снимает туфли и расшнуровывает корсет, словно в комнате только женщины. Она делает вид, будто меня вообще нет.

Я сержусь на Элизу, потому что Ксавер из-за нее грустит.

— Может, засадить ей, чтобы она меня заметила? — бормочет он, и я толкаю его ногой, чтобы он заметил, насколько это глупо.

— Ты что, правда веришь, что мужская сила связана с насилием? — спрашиваю я и начинаю шепотом читать ему нотации по этому поводу. Все эти дискуссии в журналах и по телевизору — что такое настоящий мужчина и как он должен вести себя — уже давно выводят меня из равновесия.

Знаете, со всеми такое бывало. Вы сидите за последним свободным столиком в кафе, который находится напротив мужского туалета. Открывается дверь, и с амбре мочи выходит он. Мужчина. Одна рука небрежно теребит ширинку, он застегивает брюки, а потом от всей души лапает себя за пах. Слава богу, все на месте. Настоящий мужик. Так он думает. Мужчины ведут себя как «настоящие мужики», потому что думают, что женщины любят настоящих мужиков. Так оно и есть. Вот только, к сожалению, мужчины в понятие «настоящий мужик» вкладывают что-то совсем другое. Не то, что вкладывают в эти слова женщины.