Джил МакНейл - Мой единственный

— Бурки? Кто же это, милый?

Я усиленно пытаюсь понять, почему кто-то теперь будет получать пенсию, в то время как я, если верить нашему бухгалтеру, не буду получать вообще ничего и буду вынуждена питаться «Вискасом», если уже со вчерашнего дня не начну перечислять сто пятьдесят процентов своего дохода в пенсионный фонд.

— Ну знаешь, эти солдаты.

— Может быть, ты имеешь в виду гурок[5]?

— Да, именно. Хорошо, правда?

— Ну конечно, дорогой, просто замечательно. Не нужно выдавливать так много зубной пасты. Она упадет. Смотри, вот так. Вот видишь, упала и пропала.

— Нет, не пропала. Видишь, я ее поймал. — Он запихивает свою зубную щетку в сливное отверстие, при этом она ужасно сгибается, и достает малюсенький кусочек пасты. — Я вообще ненавижу эту зубную пасту, она щиплется. Вот у Джеймса действительно хорошая паста.

— Неужели с ароматом сосисок?

— Не глупи, мама, с ароматом клубники.

— Ты же говорил, что тебя от него тошнит.

Последнюю реплику он игнорирует, как и любые другие неопровержимые доказательства.

— Если мне приснится сегодня страшный сон, то можно, я приду в твою кровать?

— Можно, но постарайся заснуть в своей кроватке.

— Но иногда мне так страшно, что я даже не могу встать. Ведь это ужасно, правда, мама?

Он молчит некоторое время, давая мне возможность осознать всю силу его чувства.

— Но много лучше сразу засыпать в твоей кровати, так что не придется вставать и переходить. — Он улыбается, очень довольный логикой своего рассуждения.

— Да, конечно, но мне в таком случае достанется только четыре дюйма матраса и малюсенький кусочек одеяла. Так что лучше тебе заснуть в своей кровати, и, может быть, тебе приснятся хорошие сны.

— Нет, не приснятся. Мне приснятся очень плохие сны, и все из-за тебя. На самом деле, я просто умираю от голода. Мама, можно я возьму мандаринку в кровать?

— Нет, в прошлый раз ты сел на нее, и все испачкалось.

Я подталкиваю его по коридору к спальне, и мне даже удается уложить его в кровать, где он немедленно превращается в ангела в пижамке и смотрит на меня своим умоляющим взглядом, но мне удается выстоять, и он постепенно соглашается остаться в своей постели, если я: а) — поглажу его спинку пять минут круговыми движениями, а не вдоль, потому что если вдоль, то чешется; б) — ночник останется включенным; в) — на завтрак он съест мандаринку, но без кожуры и этих беленьких штучек; г) — если я увижу оборотня на лестнице, то сильно стукну его по голове.

Через двадцать минут я снова поднимаюсь к нему и вижу, что он крепко спит, заснув, по-видимому, как все дети, быстро и неожиданно для самого себя, посередине какого-то занятия. Его руки и ноги широко раскинуты, в одной руке у него детальки «Лего», а в другой — кинжал. Я опять ловлю себя на мысли, что, как бы сильно мы ни любили их, мы любим их еще больше, когда они спят.

Я просыпаюсь утром очень рано, потому что Чарли ночью все-таки залез в мою кровать и теперь мне очень холодно, а его маленькая попа прижата к моей шее. Он стянул на себя почти все одеяло, а я нахожусь на самом краешке кровати, и шея онемела от неудобной позы. Просто удивительно, как один маленький мальчик может занимать столько места, а ведь он умудрялся это делать, даже когда был совсем крошкой. Я знаю, что больше заснуть не получится, поэтому встаю, завариваю чай и кладу свежую еду в птичью кормушку за окном. Следующие десять минут я не могу оторваться от птиц, наблюдая за тем, как они одновременно пытаются съесть как можно больше еды и при этом сохранить способность летать.

Завтрак проходит очень хорошо, и мы успешно отправляемся в школу благодаря тому, что молочника сегодня нет. Все идет просто замечательно до тех пор, пока мы не замечаем фазана, безмятежно разгуливающего по лесу совсем близко от дороги. Фазаны — любимчики Чарли, и мы останавливаем машину, чтобы поговорить с ним, иначе Чарли раскапризничается, и его будет просто не оторвать от дверцы машины, когда мы приедем в школу. Мы обнаружили, что фазаны бегают как сумасшедшие, если попытаться к ним приблизиться, но если остаться в машине, то они чувствуют себя в безопасности и мирно пасутся рядом с машиной. Надо полагать, это уже не спорт, да и не охота, если в них можно стрелять, практически не выходя из машины. Я чувствую себя очень глупо, но Чарли так доволен, что я совсем теряю ориентацию во времени.

Наконец это безмозглое существо удаляется в глубь леса, и Чарли соглашается ехать дальше. К тому времени мы уже совсем опаздываем. Мы входим в школу под строгим взглядом директрисы миссис Тейлор, которая постукивает пальцем по циферблату своих наручных часов. Как всегда, Чарли удается еще больше осложнить ситуацию, когда он останавливается и говорит: «Вы знаете, миссис Тейлор, мы только что встретили замечательного фазана и остановились поболтать с ним». Она смотрит на меня как на абсолютную идиотку. Видимо, она уже давно так думает, поскольку прекрасно помнит, как Чарли отказался посещать собрания, заявив, что он язычник. Понятия не имею, откуда он о них узнал, говорит, что из «Голубого Питера», но я сама что-то не помню.

Я возвращаюсь домой и вижу, что человек, который присматривает за садом, приготовил свой секатор и с улыбкой поглядывает на деревья перед домом. Это очень плохие новости. В действительности в его обязанности входит косить газоны, вскапывать грядки и не давать сорнякам разрастаться, и он получает за это пять фунтов в неделю. Замечательно. Однако ему решительно нельзя позволить ничего подстригать — в этом меня убедил внешний вид всех садов деревни, которые представляют собой очень забавную смесь традиционного английского деревенского сада с бонсаем. Я быстренько приготавливаю чай и изо всех сил пытаюсь его отвлечь, а потом прошу привести в порядок грядки с лекарственными травами, пытаясь спасти яблоню от процедуры, в результате которой она превратится в пенек.

Это занятие его не так сильно увлекает, он не очень усердствует, и мы остаемся довольные друг другом. Сад не такой уж большой, я и сама могла бы справиться, но косить траву летом приходится часами напролет, несмотря на то что лужайки довольно маленькие, но в последний раз, когда я делала это сама, я прихватила собственные шлепки и половину бассейна-лягушатника, так что все-таки безопаснее поручать это Биллу. Я кормлю кроликов и пытаюсь решить, стоит ли позвонить ветеринару и спросить, нормально ли, что они так много времени проводят друг на друге. Выпускаю их побегать, а они начинают рыть нору прямо в центре лужайки. Это приводит Билла в бешенство, и в мгновение ока он загоняет их обратно в клетку. У меня на это обычно уходит по крайней мере полчаса, а им, по-моему, очень нравится играть со мной в прятки и наблюдать, как я то и дело падаю на клумбы. Но самоуверенная тактика Билла приводит их в ярость, и они долго и бурно возмущаются. Я с нетерпением жду, когда Чарли устанет от них и я смогу запихать их в машину и отправить Рольфу Хэррису или создателям передачи «Спасем домашних питомцев». В конце концов, это они во всем виноваты, потому что обвал программ о домашних животных привел к тому, что Чарли уже жить не мог, если мы не возьмем трехного ослика или отвратительную ящерицу.

Он сначала настаивал на сенбернаре или, на худой конец, ирландском волкодаве, но я сразу сказала, что если он хочет таскаться по грязи на огромном глупом животном, то пусть лучше ездит на лошади, как все. Так что кролики были лучшим средством выхода из кризиса «У меня должно быть домашнее животное, или я умру». Они милые, но очень шумят по ночам. Мне все время кажется, что на них напали лисы, и я выбегаю к их клетке с фонариком. На прошлой неделе я с трудом пробиралась к ним в кромешной тьме, прихватив с собой кусочек рыбки для того, чтобы отвлечь хищников, а когда добралась, то увидела, что они сидят в своей клетке вполне довольные и счастливые, да еще уставились на меня и ухмыляются. Затем я кормлю золотых рыбок в пруду. Вот это действительно домашние животные. Даешь время от времени немного еды — и они счастливы. Прошлым летом у них родилось много маленьких рыбок, и теперь они вовсю резвятся. Просто прелесть. Потом с ужасом вспоминаю про время: ведь мне еще нужно назначить встречи на следующую неделю, когда я работаю в офисе, договориться, кто посидит с Чарли, и купить сосиски. Да уж, я не могу провести половину дня, играя в доктора Долиттла[6].

Просыпаюсь рано и начинаю планировать день отдыха и «ничегонеделания». Но вдруг резко вспоминаю, что сегодня моя очередь ехать с классом в бассейн. Чарли просыпается тоже не очень-то счастливым. Он заставляет меня пообещать, что я не надену свою купальную шапочку, а затем начинает очередную кампанию в пользу совершенно новой марки хлопьев для завтрака, которые окрашивает молоко в необычный цвет. В поисках сочувствия я звоню Лейле, но она и слушать не хочет, она с удовольствием пошла бы в бассейн, потому что это намного лучше того, что предстоит ей самой: нужно открыть крупный счет, а клиент известен как нервный и требовательный тип.

Лейла — крестная Чарли, мы дружим с ней уже много лет — с тех пор, когда мы вместе работали в крупном рекламном агентстве, которое, к счастью, перестало функционировать, потому что было совершенно идиотским. Она очень серьезно относится к своим обязанностям крестной мамы и была страшно возмущена, когда я отказалась от обычной процедуры крещения. Она хотела публично «отречься от дьявола»; скорее всего, она видела это в кино, и даже уже купила новую шляпу. Она пришла в больницу, когда родился Чарли, с замечательной ложкой от «Тиффани»[7] с выгравированной надписью «Для Чарли». Видимо, в магазине выразили обеспокоенность, и ей пришлось объяснить, что ложка предназначалась для двухдневного младенца, а не для запрещенного вещества. Лейла работает главным менеджером огромного рекламного агентства, получает кучу денег и прекрасно умеет их тратить. Но ей приходится очень много вкалывать, она все время грозится бросить все, свалить и начать новую жизнь. Ее последняя идея — взять в аренду надел земли на отдаленном шотландском острове. План — купить несколько овец, прялку и вязать замечательные свитера. Она уже начала вязать шарф, но он почему-то все отчетливее приобретает треугольную форму.