— Вы — бессердечный внук, — прошипела она.

Томас пожал плечами, решив позволить ей последнее слово. У нее была трудная ночь. А он устал.

Больше его ничего не волновало.


Глава четвертая

Больше всего Амелию раздражало то обстоятельство, что вместо того, чтобы сидеть сейчас здесь и потягивать давно остывший чай, она могла бы заняться чтением книги.

Или прокатиться на своей кобыле.

Или сидеть у ручья, окуная пальцы ног в воду, или учиться играть в шахматы, или дома наблюдать за слугами, полирующими серебро.

Но вместо всего этого она находилась здесь. В одной из двенадцати гостиных замка Белгрэйв. Потягивала холодный чай, задаваясь вопросом, насколько невежливо съесть последнее печенье, и подскакивала каждый раз, заслышав шаги в холле.

— О, святые небеса! Грейс! — воскликнула Элизабет. — Неудивительно, что ты выглядишь такой расстроенной!

— Х–м–м? — Амелия прислушалась. Очевидно, она пропустила что–то интересное, обдумывая, как избежать общения со своим fiancé, который, это стоило отметить, мог быть влюблен в Грейс.

А ведь он ее поцеловал, между прочим.

Как не крути, недостойное поведение. По отношению к обеим леди.

Амелия присмотрелась к Грейс чуть более внимательно, оценивая ее темные волосы и синие глаза, и пришла к выводу, что та весьма красива. Это не должно было стать неожиданностью, ведь она знала Грейс всю свою жизнь. До того, как Грейс стала компаньонкой вдовы, она была дочерью местного сквайра.

Амелия понимала, что она и сейчас ею оставалась, но только теперь она была дочерью мертвого сквайра, что не обеспечивало ей средств существования и защиты. Раньше, когда родители Грейс были живы, они были членами одного и того же сельского общества, и если их родители не были близки, то дети, конечно, были. Вероятно, она видела Грейс раз в неделю; хотя нет, поправилась она, два раза, если считать церковь.

Но, по правде говоря, она никогда не задумывалась над внешностью Грейс. Это не было невнимательностью, и она не считала ее ниже себя по положению. Это было всего лишь… ну, хорошо… зачем? Грейс всегда была рядом. Как нечто постоянное и надежное в жизни. Самая близкая подруга Элизабет, трагически осиротевшая и затем принятая вдовствующей герцогиней.

Тут Амелия поправилась. Принятая — это, возможно, эвфемизм. На самом деле свое содержание Грейс отрабатывала тяжким трудом. Несмотря на то, что она не выполняла черную работу, время, проведенное с вдовствующей герцогиней, утомляло ее не меньше.

Амелия знала это по себе.

— Я уже оправилась, — сказала Грейс, — только, боюсь, немного устала. Я плохо спала.

— Что случилось? — спросила Амелия, решив, что нет никакого смысла притворяться, что она их не слышит.

Элизабет чуть не пихнула ее.

— На Грейс и вдову напали разбойники!

— Неужели?

Грейс кивнула.

— Вчера вечером. На пути домой из ассамблеи.

Вот теперь это становилось интересным.

— Они что–нибудь забрали? — спросила Амелия, поскольку данный вопрос казался очевидным.

— Как ты можешь быть настолько спокойной? — возмутилась Элизабет. — Они угрожали ей оружием! — она повернулась к Грейс. — Да?

— Да, так.

Амелия задумалась. Не над оружием, а скорее над тем, почему ее не охватывает ужас от рассказа. Возможно, она слишком хладнокровна.

— Ты испугалась? — спросила Элизабет, затаив дыхание. — Я бы испугалась. И непременно упала бы в обморок.

— Я бы в обморок не упала, — заметила Амелия.

— Естественно, ты бы не упала, — отрезала Элизабет раздраженно. — Ты даже не ахнула, когда Грейс сообщила тебе об этом.

— На самом деле это звучит довольно захватывающе. — Амелия взглянула на Грейс с большим интересом. — Согласна?

И Грейс, о Боже, она покраснела.

Амелия наклонилась вперед, ее губы подергивались. Румянец мог означать все что угодно, и все это было весьма интригующе. Она почувствовала нарастающее волнение в груди, головокружение, то почти неуловимое чувство, которое всегда появляется, когда пересказывают чрезвычайно пикантную сплетню.

— Итак, он был красив?

Элизабет посмотрела на нее как на безумную.

— Кто?

— Разбойник, конечно.

Грейс поперхнулась, пытаясь сделать вид, что пьет чай.

— Он был красив, — подвела итог Амелия, которая почувствовала себя теперь намного лучше. Если Уиндхем любит Грейс… что ж, по крайней мере, она на его чувства не отвечает.

— На нем была маска, — парировала Грейс.

— Но все же ты можешь утверждать, что он был красив, — настаивала Амелия.

— Нет!

— Тогда его акцент был ужасно романтичен. Французский? Итальянский? — Амелию била дрожь восхищения, она представляла Байрона, совсем недавно ею прочитанного. — Испанский.

— Ты сошла с ума, — сказала Элизабет.

— У него не было акцента, — возразила Грейс. — Ну ладно, совсем чуть–чуть. Возможно шотландский. Или ирландский. Не могу сказать точно.

Амелия откинулась на спинку дивана, счастливо вздохнув.

— Разбойник. Как романтично.

— Амелия Уиллоуби, — раздраженно начала ее сестра. — Грейс подверглась вооруженному нападению, а ты называешь это романтичным?

Она бы ответила очень язвительно и умно, — в самом деле, над кем же еще умничать и язвить, если не над сестрой? — но в этот момент она услышала шум в холле.

— Вдова? — прошептала Элизабет Грейс, состроив гримасу. Как было замечательно, когда вдова не присоединилась к ним за чаем.

— Я так не думаю, — ответила Грейс. — Она все еще была в постели, когда я спускалась. Она была слегка… хм… не в себе.

— Я так и подумала, — заметила Элизабет и вдруг задохнулась: — Они забрали ее изумруды?!

Грейс покачала головой.

— Мы их спрятали. Под подушками сиденья.

— О, как умно! — одобрила Элизабет. — Амелия, ты согласна, что…

Но Амелия не слушала. Стало очевидно, что шум движения в холле принадлежит более крупному человеку, чем вдова. И правда, мимо открытой двери прошел Уиндхем.

Беседа прервалась. Элизабет посмотрела на Грейс, Грейс бросила взгляд на Амелию, а Амелия продолжала созерцать теперь уже пустой дверной проем. Переведя дыхание, Элизабет повернулась к сестре и сказала:

— Я думаю, что он не знает, что мы здесь.

— Меня это не волнует, — заявила Амелия, что не вполне соответствовало действительности.

— Интересно, куда он пошел, — пробормотала Грейс.

После чего они, как трио идиоток (по мнению Амелии), уселись неподвижно, повернув головы в сторону двери. Мгновение спустя девушки услышали ворчание и грохот и разом вскочили (но не сделали никакого другого движения), продолжая наблюдение.

— Черт возьми! — выругался герцог.

Глаза Элизабет расширились. Интерес же Амелии был скорее подогрет его вспышкой. Она одобряла все, что указывало на то, что он не всегда полностью контролирует ситуацию.

— Осторожней с этим, — они снова услышали его голос.

Довольно большая картина проплыла мимо открытой двери. Два лакея изо всех сил пытались удержать ее перпендикулярно земле. Это было довольно странное зрелище. Портрет был написан в натуральную величину, что объясняло трудность в его переноске, и изображал весьма красивого мужчину, поставившего одну ногу на большой камень и выглядевшего очень гордым и благородным.

Если не принимать во внимание тот факт, что теперь он был наклонен под углом в сорок пять градусов, что значительно уменьшило и его гордость, и его благородство.

— Кто это? — спросила Амелия, как только картина исчезла из виду.

— Средний сын вдовы, — встревоженно ответила Грейс. — Он умер двадцать девять лет назад.

Амелии показалось странным, что Грейс так точно знает дату его смерти.

— Почему они его переносят?

— Вдова хочет видеть портрет наверху, — прошептала Грейс.

Сначала Амелия хотела спросить о причине, но кто мог знать, чем руководствуется вдова, когда что–то делает? И, кроме того, как раз в этот момент Уиндхем снова прошел мимо двери.

Три леди молча за ним наблюдали, и вдруг, словно время повернулось вспять, он сделал шаг назад и заглянул в гостиную. Одет он был как всегда безупречно, в накрахмаленную до хруста снежно–белую рубашку и жилет из изумительной парчи глубокого синего цвета.

— Леди, — произнес он.

Все трое немедленно присели в легком реверансе.

Он коротко кивнул.

— Извините.

И ушел.

— Хорошо, — произнесла Элизабет, чтобы хоть как–то заполнить наступившую тишину.

Амелия моргала, пытаясь понять, что именно она думает по этому поводу. Она не считала себя знатоком в этикете поцелуев или того, как следует себя вести после него, но, конечно, после того, что случилось вчера вечером, она ожидала большего, чем «извините».

— Возможно, нам следует уехать, — предположила Элизабет.

— Нет, вы не можете, — ответила Грейс. — Пока не можете. Вдова хочет видеть Амелию.

Амелия застонала.

— Я сожалею, — оправдывалась Грейс, и было совершенно ясно, что так оно и есть. Вдова, без сомнения, получала удовольствие, выискивая недостатки Амелии. Если речь шла не об осанке, значит, обсуждалась ее манера разговора или выражение лица, а если не то и не другое, значит поводом для осуждения становилась новая веснушка на ее носу.

А если новых веснушек не было, тогда критиковались веснушки, которые непременно появятся в ближайшее время, поскольку, даже если Амелия находилась внутри помещения, полностью в тени, вдова точно знала, что ее шляпка не будет прикреплена надлежащим образом перед тем, как выйти на солнце.

Действительно, то, что знала о ней вдова, пугало.

«Вы родите следующего герцога Уиндхема!» — Не раз повторяла вдова. — «Не должно быть никаких дефектов!»

Амелия представила себе оставшуюся часть дня и вздохнула.

— Я ем последнее печенье, — объявила она, снова садясь.

Две другие леди сочувственно кивнули и также сели на свои места.