Эбби Дрейк - Милые женушки

Доставая с полки симпатичный розовый свитерок, Бриджет улыбнулась. Она свернула его и бросила в чемодан. В этот уик-энд она уедет в Прованс, чтобы провести несколько дней в деревне перед тем, как привезти домой дочь. Там она расскажет Люку о раке. Может быть, тогда он скажет ей, что тоже любит ее.

Медленно и размеренно она упаковала чемодан. Если бы она закончила раньше, то могла бы вернуться к Дане и спросить, как дела у Китти.

Только после пяти вечера Дана наконец-то была дома. Она пошла в гостиную, налила бокал вина и села на двухместный диванчик, положив ноги на кофейный столик, за что обычно шпыняла своих сыновей.

Ей не хотелось бросать Китти одну. Квартира, которую та снимала (две спальни, две ванные, никакой обстановки), была кое-где обставлена хозяйской непритязательной мебелью, изображениями растений в дешевых рамках и тонкими жалюзи, которые хотя бы закрывали шоссе 287. Китти сказала, что с ней все будет в порядке, но Дану это не убедило.

Как и то, что она не стреляла в Винсента. Прошел уже год с тех пор, как Китти стала одной из «них», почти год с тех пор, как Винсент бросил ее и прихватил с собой ее статус, как королева Англии однажды отменила обращение к принцессе Ди как к «ее королевскому высочеству», потому что ее муж не смог расставить свои приоритеты. Это омерзительно, подумала Дана, какими негодяями ни были бы мужчины, они оставались все равно в выигрыше.

Ее сотовый и домашний телефоны зазвонили одновременно. Дана закрыла глаза и решила не отвечать ни на тот, ни на другой. Но она слишком долгое время была матерью, чтобы смириться с этим («Майкл – Бен или Сэм – упал на детской площадке и расшиб себе лоб»), и нью-фоллсской женой, чтобы ожидать такой роскоши («Детка, мой водитель не смог приехать в Ла-Гуардиа. Не хочешь прокатиться?»).

Она открыла глаза, посмотрела, кто звонит (это была Кэролайн, а не школа, и Бриджет, а не ее муж), и сразу ответила им обеим.

– Нам всем надо завтра собраться на обед, – предложила Кэролайн, Дана согласилась и передала ее запрос Бриджет.

Под обедом, разумеется, имелась в виду не еда, никто из них и так много не ел. Скорее, это было поводом поговорить, собраться, чтобы обсудить насущные проблемы, прокравшиеся в их жизнь.

Сейчас такой проблемой была Китти, хотя Дану удивило то, что Кэролайн притворялась, будто проявляет интерес к ее судьбе.

– Она звонила мне, – сказала Кэролайн.

– Она звонила ей, – передала Дана Бриджет, которая была на сотовом.

– Ей нужен адвокат.

– Она попросила у Кэролайн адвоката.

– Она не понимает, что я не могу вмешиваться.

Дана не знала, как это передать Бриджет, поэтому просто зажала трубку между шеей и подбородком и сделала глоток из своего бокала.

– Во сколько? – задала вопрос Бриджет. – И где?

– Где? – спросила Дана у Кэролайн. – Во сколько? – Надо будет перенести педикюр, но это куда более важно. Стивена не будет дома еще несколько дней, а больше никто пальцы ее ног не увидит.

– Полпервого. В «Калабрии».

– Но это же в Тарритауне, – сказала Дана.

– Я знаю. Там живет Китти. Она присоединится к нам.

Дана передала информацию Бриджет, которая спросила:

– Мне позвонить Лорен?

Дана переключилась от своего сотового к домашнему телефону:

– Как насчет Лорен?

– Нет, – ответила Кэролайн. – Я уже звонила ей. Она сказала, что не может прийти.

Не может. Скорее не хочет, заподозрила Дана. Лорен боялась даже собственной дурацкой тени.

– Встретимся в ресторане? – спросила Дана.

– Да, – ответила Кэролайн. – У меня встреча в музее. – Она посещала больше советов директоров, чем, кажется, физически возможно.

– Встретимся с ней там, – сказала Дана Бриджет.

– Я за тобой заеду, – предложила Бриджет Дане; это обещало беседу до и после обеда.

Они попрощались, потом Дана повесила трубку, отключила сотовый, посмотрела на свой бокал и задумалась, какая все-таки штука жизнь – стоило тебе почувствовать скуку, как возникал какой-нибудь раздражитель, чтобы ты не сошла с ума.

Она думала, что сойдет с ума.

Лорен сидела на сиденье на подоконнике в спальне, глядя на газон, расстелившийся под развесистыми дубами, и на цветочные клумбы, за которыми ухаживал Джеффри, садовник, который когда-то работал у Марты Стюарт, а теперь – на нее и на Кэролайн, выполняя двойную работу и получая за это зарплату в четыре раза больше. Потом он женился на приемной дочери Лорен, Дори, и обе женщины стали заниматься своими газонами сами.

Лорен сидела на окне, играя с тройной ниткой жемчуга, ее глаза застилали слезы, ее горло сжимал страх.

Она была одна в «большом доме на холме», как называл его Боб из-за того, как он нависал, возвышался (или, скорее, наблюдал) над Нью-Фоллсом, как любил делать Боб, который с мистером Чаном уехал в город, после того как мистер Чан поблагодарил хозяев за теплый прием.

Лорен улыбнулась, поклонилась и сказала: «Было очень приятно принять вас», – скрывая свой секрет у сердца, так глубоко, что даже мистер Чан не мог заподозрить, что что-то не так, так глубоко, что ничего не мог заподозрить и Боб.

Наконец-то они ушли. Лорен сидела и смотрела, как Джеффри упаковал свои грабли и тяпки и тоже уезжает. И теперь она смотрела на спокойную землю и тихое небо и как солнце скользит за горизонт, раскрывая в разные стороны оранжево-розовые лучи.

Лорен сидела в тишине и думала о том, сколько пройдет времени, прежде чем все откроется. Прежде чем кто-нибудь каким-нибудь образом узнает, что еще до Иоланды Винсент Делано спал с ней.

Лорен Халлидей, урожденная Лорен Брайкон, происходила из семьи бостонских-палм-бичских-нантакетских Брайконов. Она родилась в очень зажиточной семье, чье богатство было заложено самим Полем Ревиром и приватизировано ее прапрапрадедом, промышленником и аболиционистом, которому оно было дано за то, что он обладал «духом государственного мужа», пытаясь помочь прекратить изоляцию Бостона.

В роскошном доме на Бэкон-стрит, где она выросла, в поместье в прибрежной части города, где семья зимовала, и в огромном невеселом «коттедже», где они проводили лето, у нее было все.

Лорен была тихой и милой, всегда готовой прийти на помощь. Она ходила в правильные школы, дружила с правильными подругами, носила правильную одежду, улыбалась правильной улыбкой. У нее никогда не было угрей, были прекрасные светлые волосы, длинные и по сей день, которые она связывала сзади красивой лентой. Маленькой девочкой она танцевала и ездила верхом, и ей нравилось помогать людям в больнице, раздавая им книжки, поэтому ее отец гордился ею. В двенадцать лет ее ударила мачта паруса (неужели кузина Грейси и правда не заметила ее?), и вскоре после этого у нее развилась язва, от которой, как говорили врачи, она с возрастом отделается. Но так как этого не произошло, ее посадили на ксанакс, которым она до сих пор баловалась от случая к случаю.

Боб был другом ее отца, членом гарвардского клуба, инвестиционным менеджером в «Фест Нью-Йорк нэшнл», куда он перешел работать из «Нью-Бостон бэнк энд траст», в котором ее отец был вице-президентом.

Лорен вышла за Боба восемнадцать лет назад, когда ей был тридцать один год, а ему сорок девять. Это был ее второй и последний брак. (В первый раз она вышла за сына ловца омаров, который был больше влюблен в ее деньги, чем в нее саму, – как и предсказывал ее отец, к сожалению, слишком поздно; Боб был женат на женщине, которая родила ему семерых детей, а потом ее сбил автобус. «Городской автобус, подумать только, – жаловалась мать Лорен. – Общественный транспорт!») Хотя Грейси повезло меньше и она донашивала одежду Лорен и ее украшения, когда они ей надоедали или выходили из моды, это был первый раз, когда секонд-хэнд достался Лорен. К счастью, к тому времени как они с Бобом поженились, двое его детей уже окончили колледжи и жили своей жизнью, двое учились и только трое «школьного возраста» – девяти, двенадцати и пятнадцати лет – еще нуждались в некоем подобии материнской заботы, которой Лорен непременно окружила бы их, знай она, что это такое.

Но, как и ее отец, Боб был богат, поэтому вместо терпения и объятий Лорен предложила нянь (они оказались слишком взрослыми), потом летние лагеря, затем детских психологов. Когда дети наконец выросли, она испытала огромное облегчение, хотя никогда не говорила об этом вслух.

Дело в том, что Винсент был для нее счастливой случайностью.

Когда Бобу исполнилось шестьдесят пять, вместе с этим возрастом в его жизнь пришла импотенция. С импотенцией пришел страх, потом смущение, потом ярость.

Он был зол, думала Лорен, на время, и на календарь, и на тот факт, что он играл в теннис у стенки и гольф и бегал по пять километров в день, а мать-природа просто указала на него пальцем и сказала: «Все».

И вот его пенис повис, как переваренная макаронина, и Боб отказывался принимать виагру и подобные вещи, считая, что это всего-навсего «вирус» или еще какой-нибудь феномен и что его дружок обязательно воспрянет и снова будет гордо выступать из штанов.

Ведь у него же семеро детей. Уж в спальне у него точно не может быть проблем.

Лорен пробовала минет, масла и даже забиралась наверх. Она пробовала взбитые сливки, и порнографию, и пеньюары с вырезами для сосков.

Ничего не помогало.

Год спустя Лорен была сильно возбуждена. На самом деле возбуждена она была уже через две недели, но прошел целый год, прежде чем она призналась в этом самой себе. И в том, что «вирус» Боба отразится на всей ее дальнейшей жизни.

А потом просто, в обычный вторник, появился Винсент.

Она была в городе, покупала китайский фарфор, потому что через несколько недель должна была состояться свадьба Дори и Лорен хотела быть уверенной, что ее подарок будет самым лучшим. Она поехала на поезде, потому что Боб взял их водителя, а она ненавидела пробки и проблемы с парковкой.