— Если бы не его болезнь, мне бы это прямо понравилось. Однако за то время, что я его знаю, он никогда столько не болтал.

— Зато меня совершенно извел, — сказала Эллис. — У меня уши пухнут от его разговоров. И он такой настырный. Я…

— Кто, Брис? — Энн озадаченно нахмурилась. — Да нет, в нем нет ничего настырного, Эллис. Он самый ласковый, деликатный мужчина, какого я когда-либо встречала. — И услышав, как ее муж что-то возмущенно пробормотал, продолжая разувать брата, добавила:

— Ну, конечно, после тебя, дорогой.

Бак одарил жену милой улыбкой. И столько в его взгляде было любви и нежности, что Эллис даже почувствовала укол зависти и чего-то еще такого же мелкого и низменного. Как бы ей хотелось, чтобы хоть раз в жизни кто-нибудь улыбнулся ей вот так же!

Брис слегка застонал от боли, и женщины удвоили свои усилия. Когда наконец постель была готова, Бак вместе с Эллис взяли больного под руки и бережно переложили на кровать. Девушка с этой минуты не могла поднять глаз от пола, потому что Бак начал расстегивать пуговицы у брата на рубашке, а потом встал в ногах кровати и принялся стаскивать с него носки и брюки.

— Пойду принесу аспирин и какую-нибудь легкую одежду, — донесся до Эллис голос Энн. Она резко выдохнула и быстро выбежала вслед за ней из комнаты.

— Он… Он уже принимал аспирин, — сказала Эллис, боясь, как бы не показаться излишне навязчивой в чужом доме и в то же время желая быть полезной. — Это не очень помогло. Я… Можно я буду за ним ухаживать? Я не очень сильная, но меня учили ухаживать за больными. Я… Я думаю, что могла бы ему помочь, — Ну, конечно, ухаживай. Принести лед? Возможно, у нас есть немного…

— Где вы храните овощи, корнеплоды?

— Корнеплоды? Эллис кивнула.

— Ну да. У вас сарай или подвал? Где? Совершенно не скрывая своего скептического отношения к тому, свидетелем чего являлась, Энн дала Эллис всю необходимую информацию о местах хранения различных продуктов. Совершенно не понимая, зачем это все, она недоверчиво наблюдала на кухне, как девушка порезала луковицы и высыпала их в кастрюлю с кипящей водой. Потом, по просьбе Эллис, принесла кусок фланели. С видом цивилизованного европейца, наблюдающего за странными манипуляциями шамана, Энн смотрела, как Эллис опустила одну луковицу в кипящее масло и жарила ее до тех пор, пока та не стала мягкой и прозрачной, потом добавила сахар и помешивала, пока не получился густой сироп.

Взяв четыре пеленки из того приданого, которое Энн готовила для своего будущего малыша, Эллис сняла кастрюлю с вареными луковицами, прихватила маленький кувшин с луковым сиропом и направилась в комнату больного на втором этаже.

— Видимо, понадобится некоторая помощь, — сказала она, заметив, что Бак с женой не хотят покидать Бриса, — но мне не требуются два человека.

— Ты знаешь, — произнесла в ответ напряженным взволнованным голосом Энн, — я вот думаю, не лучше ли его отвезти в больницу?

Ее скептицизм больно ударил по самолюбию Эллис. Там, в Стоуни Холлоу, она приучила себя к недоверию, но от Энн этого не ожидала. Девушка посмотрела на Бриса. Он весь дрожал, его бледность исчезла, на щеках теперь горел лихорадочный румянец жара. Вид его обнаженной, покрытой волосами груди волновал ее больше, чем ответственность, которую она принимала на себя, берясь за его лечение.

Внезапно она подумала, что если бы Бриса отправили в больницу, то у нее было бы четыре полных часа, чтобы отдохнуть и поспать до утра. Но ей стало также ясно, что поддавшись своей слабости, она больше не сможет уснуть вообще.

— Я вам говорила, что не очень сильна в науках или физически, но мне приходилось выхаживать и более тяжелых больных, чем он. Сейчас самое время сбить ему температуру, и я смогу это сделать, если вы мне позволите, но… конечно, решайте сами.

Бак обнял жену, нежно поцеловал ее в висок и сказал:

— Иди в постель, Энни. Тебе нужно выспаться. А я помогу Эллис. — Энн колебалась. — Иди, иди… Эллис сможет сделать это.

«Эллис сможет сделать это… Пусть это сделает Эллис…» Она слышала эти слова тысячи раз. И всегда для нее находилась работа: готовить еду, убирать по дому, штопать, копать, пахать, колоть, толкать и тянуть… Но, когда Бак произнес «Эллис сможет…» — это звучало совсем по-иному, не в смысле «Пусть — это — сделает — Эллис — это — все — на — что — она — годна» и не в смысле, что «это — твоя — работа — Эллис — потому — что — я — хочу — чтобы — ты — ее — сделала». Нет!

Когда Бак произнес эту фразу, она прозвучала так, словно означала знак огромного доверия, как если бы было сказано: «Только Эллис может выполнить эту работу, и никто, кроме нее».

— Да, я смогу, — ответила она, испытывая благодарность к Баку. Возможно, он и не заметил и не понял, насколько его доверие было важно для нее. Эллис ободряюще улыбнулась все еще обеспокоенной Энн, объясняя ее недоверие тем, что та приехала с севера и, конечно, не знает порядков в горах и южных обычаев так, как Бак.

— О'кей. Позовите, если понадоблюсь, — Энн улыбнулась девушке, а та подумала, что уж если Энн и не доверяет ее методам, то, по крайней мере, будет спокойна, зная, что муж делает все, как надо.

Бак смотрел на Эллис, стоя по другую сторону кровати, на которой лежал Брис.

— Кажется, луковый компресс, да? — Эллис кивнула, а он ухмыльнулся. — Тогда поторопимся, пока этот тип еще слаб и не может сопротивляться.

Бак оказался просто превосходным ассистентом. Он взял другую простынь, свернул ее и подложил под спину брата, укутал его, оставляя руки свободными. Эллис заученными, опытными движениями захватила изрядную порцию луковой массы, положила ее на одну из пеленок и подсунула компресс под спину мужчины, а Бак осторожно положил Бриса так, чтобы тот своей массой прижал все, что там находилось. Девушка быстро сделала другой компресс и, положив его на грудь больному, крепко связала концы простыней, чтобы сохранить тепло лекарства.

Потом они укутали Бриса двумя одеялами и, пока Бак придерживал голову брата, Эллис влила тому в рот полную ложку лукового сиропа.

— Ой, что это вы со мной делаете? — подал слабый голос Брис, открыл глаза, посмотрел по очереди на Бака и Эллис и снова сомкнул веки. — Ну и запашок, даже глазам больно!

— Заткни пасть и кончай жаловаться, — оборвал его Бак, но тон его был теплым и сочувствующим. — Лук, конечно, штука неприятная, но сиделка у тебя хорошенькая. Так что лежи спокойно и наслаждайся.

В уголках рта Бриса появилась улыбка, потом исчезла.

— Она думает, что чем-то мне обязана, — пробормотал он. — Если бы не это, она бы позволила мне умереть.

— Много ты знаешь, — обронила Эллис, раздумывая над тем, правильно ли она поступает, решив отказаться сегодня ото сна. Господи, как, интересно, такому слабому человеку удается быть таким упрямым и таким привлекательным?

— Если сможешь, вздремни немного, пока не надо будет менять компресс, — обратилась девушка к Баку. — Я посижу с ним, пока он не уснет опять.

Мужчина кивнул, улыбнулся и вышел из комнаты, не говоря ни слова.

Дверь за ним закрылась, и Эллис вздохнула, зная по опыту, что теперь больше нечего делать и остается только ждать, когда температура у больного снизится. Осторожно, так, чтобы не побеспокоить Бриса, она присела на край его кровати и стала размышлять о событиях последней ночи.

Слишком легко и очень здорово для нее было бы поверить каждому слову, сказанному Брисом. Ей очень хотелось думать, что она ему нравится не как объект вожделения или как человек, которого жалеют, не как кто-то, кого можно будет использовать, а просто как Эллис — личность со своими собственными чувствами и мыслями.

Никто, кроме нее самой, не знал подлинной Эллис. Она не очень была уверена в том, что стала великой притворщицей, но то, что она чувствовала, думала и делала в Стоуни Холлоу за спинами людей, разительно отличалось от того, как она поступала в их присутствии.

Эллис было всего семь лет, когда она узнала правду о своем рождении. Женщина, которую девочка называла мамой, на самом деле являлась матерью трех мальчишек почти одного с нею возраста: женщина рано овдовела и жила со своим старшим братом Звали ее Эффи Уотсон.

Эффи была самой доброй женщиной на свете. Она только один раз заговорила с Эллис о ее рождении, да и то лишь тогда, когда та сама об этом спросила. Эффи никогда не относилась к девочке иначе, как к своим трем сыновьям, хотя у нее и возникали по этому поводу ссоры с братом.

Родная мать Эллис была еще молоденькой женщиной, когда приехала в горы Восточного Кентукки, чтобы учить детей бедняков. Судя по рассказам Эффи, Стефани Эллис оказалась неподготовленной к тому, что она там встретила. Она попыталась преодолеть предрассудки своего воспитания и подружиться с людьми, которым приехала помогать. Однако местные жители так и не привыкли к ней, ошибочно принимая ее отношение к ним, как снисходительность и высокомерие. И ко времени ее встречи с Эффи только некоторые из них еще общались с нею.

Эффи, казалось, понимала ее, и они близко сошлись. Стефани начала учить грамоте Эффи и ее старшего брата, а та в ответ пыталась объяснить ей смысл многих горских традиций и старалась, чтобы к приезжей относились получше. А потом Стефани забеременела.

Она отказалась назвать имя отца ребенка, и досужие домыслы стали распространяться, как круги по воде, до тех пор, пока молодая женщина не оказалась абсолютно изолированной от всех жителей общины.

Мужчины не хотели оказаться в чем-либо замешанными, женщины защищали и ревновали своих мужей и сыновей, а более молодые женщины боялись, что и на них падет тень ее позора. И только Эффи, вдова, чьи сыновья были слишком молоды, чтобы оказаться вовлеченными в эту историю, сохранила со Стефани дружеские отношения.

Эффи клялась, что сделала все возможное для подруги, когда у той возникли проблемы, связанные с рождением ребенка. Через два дня Стефани умерла, оставив слабую, крохотную девочку сиротой. Никому не оказалось никакого дела до того, выживет малютка или умрет. И тогда Эффи, втайне от всех страстно желавшая иметь дочь, против воли своего брата взяла ребенка себе и назвала ее Эллис.