После службы Денис и батюшка долго беседовали, стоя под потемневшей от времени иконой. Церковь была скромная, гораздо меньше, чем в Разгуляевке. Местами на стенах и потолке цвели бурые пятна, свидетельства былых дождей, гуляли, срывая пламя со свечей, сквозняки. В конце беседы Денис маякнул Медку и тот поднёс ему дипломат. Денис вынул него брикет, похожий на кирпич, замотанный в газету и передал священнику. Тот, перекрестившись, принял деньги, а то, что это были они – почему-то было для меня очевидно, потом перекрестил Дениса, Медка, меня и удалился в неприметную дверку за церковной лавкой. Вернувшись, пригласил нас в трапезную – отобедать, но мужики спешили и поэтому отказались. Батюшка провожал нас до машины, а когда мы уже выходили из кованых ворот, протянул вдруг мне три грецких ореха на ладони. Теперь-то я знала, что это вовсе не чудо, но в носу всё равно засвербело.

***

Вернулись в город около двух дня. Остановились на улице Мира, у неказистого высокого забора. Справа через большой перекрёсток раскинулась шумная привокзальная площадь и здание центрального железнодорожного вокзала. Где-то за спиной, дальше по аллее Героев, стоял ЦУМ, недалеко от него, в палисаднике, возвышался постамент могилы Неизвестного солдата с вечным огнём перед ним, а ещё чуть дальше – бронзовый знак «Нулевого километра» вмонтированный в гранитную плиту. Центр, самое сердце города.

Через прореху в заборе мы с Денисом вошли на территорию сровнённого с землёй парка, остановились. Ни одного дерева не осталось, ни одной дорожки или клумбы. Подчистую. Но Денис шмыгнул носом, и, сунув руки в карманы, как-то по-особенному гордо выпрямился, расправил плечи. Окинул разруху оценивающим, полным любования взглядом. Я улыбнулась – он был сейчас по-настоящему счастлив, и от этого была счастлива я. Могла бы сумничать, конечно, зарядить ему про исторический, пятикупольный храм тысяча девятьсот шестнадцатого года… но благоразумно промолчала, отдавая эту честь ему. Он повёл рукой, означая пространство от забора до забора:

– Вот это и есть то, о чём я тебе говорил, помнишь? То, что важнее любых денег, то за что я буду грызть глотку до последнего. Здесь в шестнадцатом году возвели храм – самый большой во всей области. В восемнадцатом, под рёв революции, освятили, а уже в тридцать втором взорвали – ну, борьба с ересью и всё такое. Парк на этом месте разбили. После Великой Отечественной парк восстановили, но к нашему времени видела, во что он превратился? Ну вот. А я однажды в Афгане зарок дал, что церковь поставлю – тогда даже не знал где, как, на какие шиши… Просто цель, которая душу грела, может, даже, выживать помогала. Я даже не мечтал об этом месте, да и бабла поначалу вообще не было. Но Господь услышал, и когда время пришло, послал и средства и место. Нет, правда, как будто сверху всё спустилось, как-то вдруг – Раз! – и все карты легли как надо. Просто ушлые ребята из Администрации поколдовали с ваучерами, – Денис усмехнулся, мотнул головой, – нда… Приватизация, блин… Короче, переоформили назначение земельного объекта и на торги выставили, а ко мне просто за дешёвым забором обратились, я как раз тогда деревообработкой занялся… Представляешь? Не забор бы – и не видать бы мне этой землицы… Но я у спел. Пришлось, конечно, и с другими желающими пободаться, и на лапу нехило кинуть, но вроде склеилось. А когда у меня уже на мази всё было – влез Филиппов, по матери – Киперман. Та ещё еврейская морда. Пока мы с тобой в Сочи, он тут поперёк течения. И знаешь, чего хотел? Центральный рынок сюда перенести! А Боярская, с-сука… Кстати, – повернулся ко мне, – как вы с ней, ладите?

Я пожала плечами:

– А как с ней ладить Денис? На какой почве? У нас вообще ничего общего… – насупилась и буркнула уже себе под нос: – Кроме тебя.

Он притянул меня к себе, потёрся щекой об макушку.

– У меня прошлый год вообще как никогда благодатный был. И бабла хорошо поднял, и с землёй сложилось, и ты, вот… – прижал меня ещё сильнее. Помолчал. – И хрен его разберёт, что от чёрта, что от Бога, но, Милаха, честно тебе скажу, иногда даже страшно бывает. Такая пруха, она ж как карточный выигрыш – просто так не даётся, её с процентами отработать надо.

– Ещё бы! Я Саню не знала, но до сих пор в шоке, а уж ты-то…

Он мотнул головой:

– Да не только в этом дело. Все под Богом ходим, в любой момент можем к нему отойти, и пацаны знают, на что идут. Нет, не в этом страх, а в том, что… – Помолчал, задумчиво дёрнул плечом. – Не знаю, может, в том, что упущу волну? Земля, деньги – это же ещё самое-самое начало только. Работы предстоит столько, что голова кру́гом, а ещё база – её тоже замораживать не хочется, такую здравницу там отгрохать можно! А ещё производства: чуть хватку ослабишь, тут же растаскивать начинают, причём свои же. Шакалы. Так что пахать и пахать, а мне, веришь, как пацану-переростку, только одного сейчас хочется: уехать с тобой куда-нибудь подальше и забыть обо всём. Как специально знаешь, – открыл ладони, и будто взвесил на них что-то: – Тут ты, а тут всё остальное, и надо выбрать. Просто засада.

Я уткнулась лицом в его грудь.

– Медведь говорил, ты теперь заляжешь на какое-то время?

– Нет, – подумав, мотнул он головой. – Не буду прятаться. Я ж тоже не пальцем деланый, и хотя до самых верхов ещё не дошёл, но и далеко не Дёня Кирпич уже. Перерос. Надо теперь и масть другую держать. Бегать и прятаться не буду – пусть считаются с тем, что я есть.

– Это опасно?

Он пожал плечами.

– Будем разговаривать.

Понятно. Сердце тревожно сжалось, но я велела ему молчать, попыталась отвлечься.

– А почему Кирпич?

– Потому что всё началось с кирпичного завода. На «Тяжстроевских» дачах знаешь, глиняный карьер есть?

Конечно, я знала, и Ленка, кстати, тоже: на «Тяжстрое», если что, была Лёшкина дача. Кивнула.

– Ну вот. Там, если видела, заводик стои́т.

– Хочешь сказать, он твой?

– Угу. И карьер тоже.

– Ничего себе…

– На самом деле херня – глина там не очень-то оказалась, а везти откуда-то из другого места на данный момент нерентабельно. Так, для бытовых целей кирпич подходит, конечно, но за него нормальной цены не возьмёшь, но хорошо и то, что в минус не падаем. А так, у меня ещё три карьера с щебнем и деревообрабатывающий завод. И новую линию штукатурок по итальянской технологии налаживаем. Парк стройтехники под аренду, четыре большие бригады строителей: от инженеров до разнорабочих – хоть высотки строй, не говоря уж о коттеджах, хоть мосты, хоть дороги. Всего понемногу, а в целом неплохо выходит, только возни много. Просто охрененно много. А Боярская…

Я невольно скривилась.

– …Она почти с самого начала в деле. С восемьдесят восьмого, когда я всего лишь год, как Дёней Кирпичом стал. Ей тогда лет двадцать шесть, наверное, было, но работала за семерых, хватала всё на лету. – Почти беззвучно рассмеялся своим воспоминаниям. – А видела бы ты меня тогда: кучерявый, с чёлочкой. Понтовый такой! А всех умений-то – только и есть, что воевать, а бизнес исключительно через шишки… Н-да, уж… – Помолчал. – А ещё Медков Андрюха, ну, Медок, – кивнул головой в сторону оставшейся за забором машины, – тоже с тех пор. Климыч – Климов Олег, счетовод наш или как это теперь модно – финансист. Был ещё Юрка Худяков, мы с ним вместе первый завод отжимали у прежнего руководства, так нет его уже, в девяносто втором не тем людям дорогу перешёл… Ещё Володька Немцов – он сейчас на Краснодарском карьере управляющим сидит. Это мой костяк, и, как видишь, не так и много, на всё хозяйство.

– А Медведь?

– Мишка друг, а с друзьями бизнес не делают.

– Почему?

– Потому, что бабло – лицемерная сука, из-за него не одна дружба похерилась, да что там дружба – кровные родичи убивают друг друга. Нам этого не надо. У него в Подмосковье своё хозяйство, оружием торгует. Легально конечно, охотничьи магазинчики держит, целую сеть. А я, вот, здесь. Слава Богу, хватает толкового молодняка на подхвате, они и работать и зарабатывать хотят, а время такое, что в одиночку никак. – Подумал, усмехнулся. – Они на нас, стариков, как на небожителей смотрят, вот эта вся ерунда, типа «Батя» – это ж они придумывают, мне это нахрен не надо, лишь бы субординацию соблюдали и по понятиям держались. А уж у них там свои игры в крутотень. Жаль только и на пулю первые лезут. И тоже – от понтов больше. – Отстранил меня немного, заглянул в глаза: – Ты вообще понимаешь, ЧТО я тебе рассказываю?

– Да вроде. Но ты же говорил, что мне вопросов твоего бизнеса касаться нельзя?

Про личную жизнь и семью я благоразумно промолчала, хотя понятно было, что куда уж больше, итак – влезла в них не то, что с головой – с ногами…

– Уже касаешься. И, что интересно, отгонять тебя не хочется. А вот некоторых «старичков» наоборот бы уже… Зажрались и забылись, того и гляди утопят, но так просто не выдернешь из связки, вот в чём проблема. Хочу, чтобы ты поняла это и запомнила.

– Это ты сейчас про Боярскую?

Он усмехнулся:

– Это ты сейчас про неё. И вчера тоже. И, если не объяснить тебе что к чему – и завтра, и через месяц, потому, что ситуации в моём деле бывают разные. Запомни одно: в плане личных отношений Боярская для меня отработанный материал, но она вросла в бизнес так, что не выдрать без больших потерь. Ну то есть, избавиться от неё возможно, конечно, но не сразу, не резко. И основания должны быть железные. – Взял меня за подбородок, заглянул в глаза. – Понимаешь?

Я отвернулась, порассматривала заснеженный пустырь, из-за которого столько шума, нервов и даже человеческие жертвы. Но мысли всё равно были не о том.

– Значит, я была права, и ты действительно хочешь, чтобы я её пасла, да? Тогда уточни, пожалуйста – я-то у тебя в какую сферу попадаю? Личная жизнь или всё-таки бизнес? Или и то, и другое, типа, ассистент по делу Боярской с функцией потрахаться, когда приспичит? – Довольно резко выбралась из его рук, обиженно прикусила губу. – А вот интересно, эта вакансия новая, или были уже до меня счастливицы?