Стася Андриевская - Милаха

Так было всегда, ведь это общажное братство. Вот такое – неотёсанное, грязное, где-то недалёкое и даже глуповатое, но искреннее и готовое радоваться каждой мелочи.

Я смотрела на мамкину беззубую улыбку и понимала, что настолько к этому привыкла, что даже не помню её другой. Потом смотрела на Толика и понимала, что ему тоже пофиг, с зубом она или без зуба – не в этом он находил своё счастье. И всё же, мне ли не знать что, не смотря на то, что ближнее окружение давно привыкло к ней такой, сама она до сих пор жутко стесняется бывать на людях? И я, кажется, знала, что подарю ей на свадьбу.

Чуть позже даже тётя Маша Барбашина заглянула. Мелкий сидел у неё на руках и, радушно улыбаясь, смачно мусолил солёный огурец, а сама тётя Маша, как всегда приветливая и ухоженная, словно стояла на ступенечку выше остальных, но это не резало глаз, наоборот, было похоже на лучик света, на символ надежды, мол, за пределами клоаки тоже есть жизнь и много возможностей! Для тех, кто хотел их видеть, конечно.

Мы с ней поболтали, мне опять пришлось плести небылицы про работу в центре, про съёмную на пополам с подружкой квартиру и всё такое. А она искренне радовалась за меня, говорила – ну вот видишь, всё налаживается… Спросила вскользь, что там за Лёша Савченко – вроде, я же дружила с ним в школе? Совсем Наталье мозги запудрил парень, ни да, ни нет, а она, бедняга, сохнет… Мне стало не по себе от этого разговора и я, воспользовавшись паузой на выдачу малышу нового огурца взамен упавшего, сбежала.

На улице давно стемнело, время – начало одиннадцатого, а Виталя всё ещё здесь!

Подошла, извинилась, заверила, что никуда я отсюда не денусь, и отпустила его. Он уточнил, во сколько быть утром, чтобы отвезти в технарь. А тут идти-то – десять минут! Но он не принял отговорок. Ладно, работа есть работа, не стала упрямиться. Договорились на счёт утра, Виталя пожелал мне доброй ночи и уехал.

И после этого короткого разговора возвращаться в стены общаги стало совсем уж невыносимо. А ведь могла бы сейчас мчаться навстречу другой жизни, туда, где душ с массажными струйками, где потолки красивыми волнами спускаются на стены, и кровать, на которой при желании можно спать даже поперёк. С Денисом…

Дул тёплый ветер, снег под ногами проваливался, слякотно разъезжался. Подумалось, вдруг, о том, что осталась всего неделя до конца зимы. А ещё о том, как бабушка говорила каждое первое марта: «Ну, слава Богу, перезимовали!» Так неужели и вправду – перезимовали? Сколько всего случилось за эти три месяца, просто голова кругом! А всё же – и это кончается. А весной всегда всё иначе: легче, ярче, насыщеннее. Весной хочется просто жить и чёрту все обиды!

Так и добрела до телефонных будок. Порылась в карманах – монеток нет. Но прелесть телефона автомата в том, человек на том конце всё равно получит вызов, возьмёт трубку – просто звука в ней не будет. Набрала квартиру в Белокаменке. Долго, даже слишком долго ждала соединения… но так и не дождалась. Дениса тоже не было «дома»

***

Ленка была бодра и весела, словно и не втюхалась вчера по самое «не могу» в околокриминальные делишки, словно не спалил её на этом отец. У меня даже мысль возникла, что, может, она решила вопрос как-то иначе?

Но нет, оттащив меня в сторону, Машкова взахлёб рассказала, как вчера неожиданно заявился папаня, как она хотела заныкать девочку на балконе, надеясь, что отец свалит, но он, словно ищейка учуял неладное и начал рыть. Как нашёл девочку, как расспрашивал обо всём – на удивление спокойно, хотя Ленка уже с жизнью попрощалась… Какие страсти рассказал о людях, «держащих» попрошаек – Ленка и не думала, что всё настолько серьёзно. А потом взял девчонку на руки и ушёл. Куда? Да хрен его знает, но сказал, что уладит. Что не отдаст её ни в ментовку, ни в приют, ни «хозяевам». А Ленке пообещал, что ещё раз подобное и… прибьёт.

Прибьет, не прибьёт, наигранно смеялась Ленка, а вот лишить бабла и обещанной квартиры точно может.

Она рассказывала всё это вроде как между делом, стараясь показать своё независимое отношение к отцу… Но я-то видела – она им гордится. Тоже самое я видела в тот раз, когда она передавала мне от него записку с Зойкиным телефоном. Тогда она тоже гордилась тем, что отец услышал её, пошёл навстречу и даже шевелит ради неё своими связями.

Она гордилась… а я ревновала. Господи, ну ведь не придумаешь ситуации дебильнее – ревновать к дочери. И всё же, отчаянно делая вид, что мне как бы пофиг, я чувствовала, как плывёт под ногами земля. Денис сразу везде, сразу для всех… А я?

А мне бы охнуть под тяжестью его тела, или услышать, как он смешно, нараспев называет меня своей Мила-а-хой, или хотя бы просто посидеть молча рядышком, переплетясь с ним пальцами… Но я не видела его уже вторую неделю и даже не знала точно, когда увижу.

Зато у тебя есть серебристая норка и личный водитель, Кобыркова, и живёшь ты в элитном квартале в самом центре города. Потому что ты любовница. Наслаждайся! Или возвращайся к маме.

Если бы я была внимательнее, то, наверное, сразу бы заметила неладное. Но я погрузилась в свои мысли, да и как там эти знаки предписывают парковаться, если честно, понятия не имела. Обратила только внимание, что Виталя стои́т не там и не так, как обычно, но значения этому не придала. Привычно распахнула дверь, не глядя плюхнулась на переднее сиденье. Развернулась, закидывая сумочку назад, и замерла – Денис! Он сидел на водительском, такой неформальный: в джемпере и джинсах, в пальцах сигарета, и смотрел на меня… с упоением. Зацеловывал взглядом, обнимал, зарывался лицом в волосы…

– Привет, – привычно повёл подбородком, выдыхая дым в сторону, повернул ключ в зажигании.

– Привет… – Я пристегнулась. – Как дела?

Небрежно дёрнул плечом:

– Пойдёт. Во сколько у тебя фитнес твой?

– В восемнадцать тридцать.

Глянул на часы.

– Ну-у… значит будем успевать.

– В смысле? Куда?

– Сюрприз, – он влился в дорожный поток и замолчал.

Создавалось впечатление, что мы расстались около часа назад, а до этого были непрерывно неразлучны как минимум год. Странное ощущение. С одной стороны – я была рада ему, счастлива, как какая-то дурочка, а с другой – стеснялась это показать, словно испытывать такую радость было стыдно. А самое интересное, мне упорно казалось, что и Денис чувствует примерно то же. Иногда мы сталкивались стосковавшимися взглядами, но тут же разводили их и при этом натянуто молчали. Как два стосковавшихся друг по другу культурных идиота.

– Надеюсь, не на завод едем? – глупо пошутила я, заметив, что городская черта осталась позади.

Он улыбнулся:

– На завод.

Я нервно хихикнула:

– Мне что-то страшно. – Но самое хреновое было то, что мне действительно стало страшно. А в контексте моей несанкционированной ночёвки дома – так прям до мороза по коже. – Что за сюрприз-то хоть?

– Увидишь.

Помолчали. Ох, блин, как тревожно-то…

– Денис, что происходит?

– Это ты мне скажи.

Снова помолчали.

– Что сказать?

Он вдруг резко вывернул руль и, съехав на обочину, остановился. Я испугалась.

– Денис, правда, что происходит?

– Да ничего особенного, – буркнул он сквозь зубы и вдруг взорвался, долбанул кулаком по рулю. – Почему я должен звонить водиле в три ночи, для того чтобы узнать, где ты?!

Снова врезал по рулю и надолго замолчал, а когда заговорил, в голосе сквозила усталость.

– Чего тебе не хватает, Люд? Ну скажи, может, я не понимаю чего-то, может, тебе нужно больше, так я сделаю больше, ты только скажи – чего? Твою мать, Люд…

Закурил, и за один раз затянувшись почти до половины сигареты, усмехнулся:

– Чуть в общагу за тобой не попёрся среди ночи… – поиграл скулами. – Дожился, блядь…

Я тоже усмехнулась.

– И что? Авторитет не позволил, в общагу-то?

– К херам авторитет! – рыкнул он и, приоткрыв окно, выдохнул в щель густую струю дыма. – Всю неделю, блядь, о тебе думал, а ты…

И до меня вдруг дошло.

– Так ты испугался, что не застанешь меня в общаге, да? Нет, серьёзно, поэтому не поехал? Ну и? Ты думал, я где?

Сцепились взглядами, и я поняла, что права.

– Блин, Денис, ты… больной! Серьёзно, это уже слишком!

Он навалился на руль, долго смотрел в одну точку. Кивнул.

– Вот и мне иногда так кажется. Уже слишком.

– Иногда? – уточнила я и отвернулась к окну. – Надеюсь, твой сюрприз, это не голова Савченко в пакете, например?

– Чего-о-о?

И мы натянуто рассмеялись. Шутка, прямо скажем, была дурацкая. Но, как говорится, у кого что болит, а я вдруг поняла, что за Лёшку мне действительно страшно. То, что Денис не доехал ко мне в общагу, не значит, что он не кружил, выслеживая меня, возле его дома, например.

И это было странное чувство – оно и льстило, и пугало… И никоим образом не отменяло тот факт, что Денис был у Боярской дома, в то время, как все считали, что он в Москве.

Да, да, Кобыркова, ты тоже больна своей ревностью. И если бы знала, где живёт Боярская, то и сама бы, скорее всего, кружила там до утра.

– Короче, давай правду – почему ты ушла?

– Да просто. По маме соскучилась вот и ушла.

– А записку оставить можно было?

– Можно. А ещё можно было бы сказать мне, где тебя искать, если что.

Он кивнул:

– Справедливо.

– И желательно, чтобы не у Боярской!

– Так, Милах, ты опять что ли за своё?

Я промолчала, и он настойчиво притянул меня к себе, скользнул губами по виску:

– Дурочка моя. Я по тебе так соскучился.

На территории завода, за складским ангаром, стояли два корабля. Два танка. Два монстра. Не знаю, как ещё назвать, может – звездолёта?

Внедорожники. Сплошь тонированные, ослепляюще-сияющие на солнце. Нереальные.

– Нравятся? – сунув руки в карманы, гордо спросил Денис.

Я глянула на него и поняла вдруг, как выглядит по-настоящему влюблённый мужчина: в его глазах горело восхищение, обожание и вожделение. Он покусывал губу и слегка щурился, оценивая красоту машин – словно предвкушал обладание ими, гордился тем, что достаточно крут, чтобы позволить их себе… У него даже ноздри трепетали от возбуждения. И при взгляде на это у меня вдруг предательски потеплело внизу живота.