Зойка была феерична! Неизменный чёрный, но как он раскрывал её натуру! Шумную, вездесущую и привычно несдержанную! Поначалу я боялась смотреть ей в глаза, но она, так запросто обняв меня и троекратно приложившись щекой к щеке, отпустила в мой адрес такой цепкий, меткий комплимент, что я расслабилась. И правда, всё в порядке!

Денис сразу попал в компанию каких-то мужиков, среди которых особенно выделялся один хохотун лет шестидесяти. Такой же, как Зойка – шумный, несдержанный, правда, в отличие от её корсетно-гипюрового безумия, одет был в серую деловую классику.

Как только Денис отошёл, я потерялась в толпе. Столько людей, и все такие… непростые. И все друг с другом общаются, на ходу потягивая выпивку. А я сама по себе. Даже к столику за фужером подойти стеснялась.

А потом заявилась Боярская. Я не ожидала этого настолько, что даже скривилась от досады. Ведь она, пока мы были в салоне, ни словом не обмолвилась, что тоже приглашена! И Денис ничего не сказал!

Выглядела Ольга подчёркнуто по-деловому, выгодно контрастируя со всеми, в том числе и со мной. Полупрозрачная блуза из белого шёлка, узкая юбка до колен, с высоким разрезом по левому бедру, строгая «улитка» на затылке, красиво стоя́щая чёлка. Изящные длинные серьги.

Её знали. С ней здоровались, радостно помахивая издалека ручкой. К ней подходили, прерывая давно начатые беседы с другими гостями. С ней чокались, к ней подбегали официанты, предлагая обновить бокал. Зойка, облобызав её так же горячо, как и меня, ещё долго что-то активно говорила, держа её за руку. Тот шумный, смешливый мужик, увидев её, крикнул на весь большущий зал:

– Пани Боярская! – и покачал пузатым бокалом в поднятой руке. – Альбер де Монтобер сорок шестого года, специально для тебя, как обещал!

Она тут же поспешила к нему. Чинно расцеловались в щёчки. По его короткому жесту Ольге подали другой бокал с другим, по всей видимости, коньяком. Чокнулись, выпили…

– Самая красивая девушка на этом празднике жизни, и самая одинокая. Непорядок!

Я обернулась. Ему было под шестьдесят, пожалуй. Не славянин, это точно. Возможно татарин – глаза слегка раскосые, но сам не чернявый, скорее рыжеватый. Элегантный. Смотрел в лицо прямо, внимательно, словно изучал что-то в моей реакции на него. А реакция была просто шедевральная – я залилась краской в тон платью и зачем-то поднялась с диванчика. Тут же забегала глазами по залу, отыскивая Дениса, но куда там!

Мужчина протянул руку:

– Каримов Рахмат Рифатович. Но для вас – просто Рахмат.

И мне не осталось ничего, кроме как тоже протянуть ему руку.

– Люда.

– Мм-м! – восхитился он. – Людмила – значит Милая Людям! Тот случай, когда имя говорит за себя! Позволите? – подставил локоть, и мне снова не осталось ничего, кроме как позволить. В неловком молчании мы неспешно подошли к фуршетному столику.

– А ваше имя что значит? – такая глупая, почти детская попытка поддержать беседу.

Но мужчина ответил с заинтересованной готовностью:

– Рахмат – значит милосердие. Так звали моего деда и деда его деда. И когда у меня появится внук, его туже будут звать Рахмат. Такая в нашем роду традиция.

– Здо́рово…

– Может, шампанского? – и он, не давая опомниться, сунул мне в руку фужер. – За знакомство, Людмила!

Чокнулись. Рахмат смотрел на меня всё так же неотрывно, и уже, даже, я бы сказала, нагло.

– А я ведь довольно долго наблюдаю за вами, Милая Людям. Каюсь, не заметил, когда вы пришли, но потом – просто не смог отвести глаз! Богиня, клянусь Аллахом!

Приятно? Нет. Навязчиво до неловкости. Я всё так же бросала вороватые взгляды по сторонам, но Дениса не видела.

– Позвольте узнать, вы здесь одна или со спутником?

– Да! – наверное, слишком поспешно ответила я, выдавая свою нервозность. Смутилась. – В смысле, конечно со спутником.

– И? – спросил он, удивлённо оглянувшись. – Кто счастливец?

И что отвечать? И можно ли отвечать? И вообще – можно ли с кем-то разговаривать, выпивать? Как это скажется на эмм… авторитете Дениса? На всякий случай я так и не притронулась к шампанскому, просто крутила тонкую ножку фужера в пальцах и рассматривала, как вверх по стеночкам ползут ленивые пузырьки. Кажется, Рахмат Рифатович, истолковал это по-своему. Улыбнулся, положил руку мне на запястье:

– Не грустите. Я буду счастлив, если вы позволите мне ухаживать за вами сегодня…

– Рахмат… Рифатович, здравствуйте! – Отчество было произнесено с таким демонстративным нажимом, что прозвучало скорее как фамильярный стёб. – Я даже не сомневалась, что найду вас рядом с самым ценным экспонатом этой выставки!

– Экспонат? Скорее – произведение искусства! – он вежливо рассмеялся и убрал руку с моего запястья. – Оленька, а ведь я уже начал скучать, так давно мы не виделись! Ты совсем перестала заходить в гости.

Боярская натянуто рассмеялась:

– О, это всегда успеется! А пока, как говорится, лучше уж вы к нам! И Людочке тоже, знаете, рано ещё… К вам.

Он поддержал её шутку небрежной улыбкой:

– Ну что ж, разве я смею принуждать? Моё дело маленькое: достойно встретить, когда всё же соберётесь. Позвольте откланяться… – послал мне липкий взгляд и затерялся среди гостей.

Кто бы мог подумать, что я могу обрадоваться Боярской настолько, что буду готова броситься ей на шею? Она окинула меня слегка хмельным взглядом:

– Что за угрюмый вид? А-а-а, ну понятно… Кто ж пьёт такую кислятину, когда в загашнике есть Монтобер? – Забрала у меня так и не пригубленный фужер с шампанским, вернула его на столик. – Ну-к, пошли со мной… – Потащила куда-то в сторону небольшой сцены, на которой как раз устраивался за клавишами музыкант. – Ну и как тебе старый козлина Рахмик?

– Интеллигентный.

– А то! Две академические вышки, искусствовед в далёком прошлом! А нынешнее блатное погоняло, знаешь какое? – Судя по её ехидной усмешке, гадать было бесполезно. – Холмик!

– Ка-а-ак?

– Холмик! Формально, он гендир ООО «Память», а фактически, его единоличный хозяин. Аид местного пошиба, мать его. Поэтому, будет звать в гости – отказывайся нахрен! – расхохоталась. – Рано нам ещё, молодым-красивым, на кладбище!

За сценой стоял отдельный малоприметный столик и специальный официант разливал особенные напитки особенным гостям. Протекция Боярской сработала и здесь, и мне тоже вручили бокал с коньяком, вынутым из красивой деревянной коробки.

– Попробуй… – мурлыкнула Ольга, принюхиваясь к терпким пара́м. – Если Панин не брешет, то это элитный Альбер де Монтобер, сорок шестого года.

Я тоже принюхалась, глотнула. Коньяк, как коньяк. Кизлярский «три звезды» из мамкиного овощного, примерно такой же.

– Ну? Чувствуешь? – пытливо сощурилась Ольга.

– Если честно – нет.

Она рассмеялась:

– Свой человек! Я тоже ни хрена не поняла прикола! А говорят, имеет вкус и аромат горной фиалки… – пригубила, задумчиво покатала по языку, – знать бы ещё, какой у фиалок вкус.

Я тоже рассмеялась. На голодный желудок коньяк ложился примерно как солнечный удар на неприкрытую голову: внезапно и капитально.

…Боярская была смешная, гости в зале – общительные, дружелюбные. Мы ходили от компашки к компашке, и Ольга ненавязчиво представляла меня всем этим нарядным тётушкам как «восходящую звезду Олимпа» Милашу, а они заинтересованно кивали и неприкрыто разглядывали меня.

– Оль, – не выдержала я, – какая, нафиг, звезда Олимпа?

– А что не так? Реклама – двигатель торговли.

– Какая реклама? Я не буду работать в Олимпе!

Она резко остановилась.

– Как это? Мне Зойка, вот только неделю назад, все уши тобой прожужжала!

– Ну… А теперь уже не буду.

– А-а-а, понятно… Барин вступил в права? Ну-ну. А вообще зря! Любая из этих тёток – твоя потенциальная клиентка, а у них бабла, скажу я тебе, столько же, сколько и дури. Вот этот весь лоск, шик, блеск – просто дорогие понты. А на самом деле всё гораздо прозаичнее: пока их мужья трахают молодух, они в панике мотаются по салонам, пытаясь вернуть себе былую позолоту. А как её вернёшь, если это просто старость? Правильно, никак. И они это, конечно, понимают в глубине души… но всё равно тяжело признать. Им просто хоть какая-то надежда нужна и свободные уши, типа твоих. В этом плане Зойка, конечно, чётко волну поймала – и с Олимпом, и с тобой… Но хозяин барин, чего уж тут, тем более Денис! Ему лишь бы… Ой, ты бож-же мой, какая прелесть! – внезапно сменила она тему, глядя куда-то за мою спину. – Ты посмотри только! И где она их берёт?

Я оглянулась. У входа, сцепив руки на животе, стоял парень в чёрном костюме. Выглядел он серьёзно, как Голливудский спецагент под прикрытием.

– Ну Зойка, ну проказница, при живом-то муже… – Боярская залпом допила свой коньяк и, маякнув мигом подбежавшему официанту, всучила ему бокал. – Всё-таки у неё талант к набору персонала.

– Телохранитель, что ли?

– Кто-о-о? Пфф… Максимум – вышибала. Видишь, вон, у окна парочка стоит?

Я глянула. Ну да, невысокий худосочный мужик и тётка с короткой стрижкой. Увлечённо о чём-то болтают.

– Вот это – телохранители. Причём оба. Ты не думай, что они трындят и ничего не замечают, чихни только в сторону хозяина, ага… А этот мальчик, – снова повернулась к парню в чёрном, – так только, пьяных дебоширов с дискотеки разгонять. Пока. Потом, может, и до телохранителя дорастёт, если кишка не тонка окажется. Хорошенький, правда? Пойдём, поиздеваемся?

– Зачем?

– Ой, ну не нуди-и-и… – и она чуть ли не силком поволокла меня к охраннику.

Он, несмотря на серьёзный, неприступный вид, похоже смутился такому вниманию – вдруг распух от важности, словно петух распустил перья. Отвечал на Ольгины льстивые колкости коротко, задирая подбородок и всем видом демонстрируя суровую сосредоточенность на чём-то неведомом простым смертным. Но при этом не знал, куда деть руки – то ли за спину, то ли сцепить на груди… Один раз даже в карманы сунул, и Ольга тут же подхватила его под локоть: