— Да я тебя ни в чем не виню, — успокоил Вадим и задумался.

То, что Катю интересовало его прошлое, с одной стороны, неудивительно. Он и сам поначалу стремился узнать о ней как можно больше. С другой — все было более чем странно. Казалось, для нее на сегодняшний день ничего не должно быть важнее состояния отца.

— А теперь давай по порядку, — потребовал он. — Чем она объяснила такой интерес?

— Сказала, что знает двух, даже трех человек, причастных к той истории.

— А конкретно? Кто такие? Она называла фамилии?

— Нет. Сказала только, что одна из женщин заказала статью, а с другой, которой та девушка приходилась племянницей, она вместе работает, — поднапрягся Заяц. — Но фамилии не называла… Точно не называла.

— А еще? Кто третий? Или третья?

— Больше ничего не говорила. Только спрашивала.

— О чем?

— О гинекологе, который дежурил в ту ночь.

— А журналистка? Она и с ней знакома?

— Я так и не понял. Я ей даже фамилию назвал — никак не отреагировала.

— Ты ее запомнил? Удивил! — усмехнулся Вадим. — Для чего?

— Да все в глаза хотел посмотреть, — вздохнул Андрей. — Я даже подумал утром, что фамилия, которую ты мне диктовал, тоже Евсеев. То есть и Катя в девичестве была Евсеева… — добавил он и вдруг замолчал. — …Нет, этого не может быть, — не поверил он своим же умозаключениям. — Точно не может. Она не могла, она не такая. Это все моя дурь от недосыпания. Да и Катя была приболевшая какая-то. Хлопнулась тут у меня в обморок. Но быстро очнулась, не волнуйся. Переутомилась, видно. Или переволновалась. А ты чего все-таки трезвонишь-то? — попытался он сменить тему.

— Ну, а дальше? — не повелся на уловку Вадим.

— А дальше собралась и уехала. Полчаса побыла, не больше. Если хочешь узнать насчет ее отца, то там все в порядке. Час назад справлялся, сразу после ее отъезда.

«А ведь верно, Евсеева…» — промелькнуло в голове Вадима.

— …Ладно, извини, что разбудил. Прилечу — позвоню, — едва смог произнести он.

— О'кей. Жду.

— Все, будь.

Вадим отключил телефон, машинально пригубил виски.

«Екатерина Проскурина до замужества была Екатериной Евсеевой. Как это я раньше не связал? Получается… Чушь! — отверг Вадим логичную догадку. — Заяц прав: обыкновенное совпадение имени и фамилии… Осенью Поляченко отдавал мне досье на нее. Где же оно? — напряг он память. — Дома в кабинете. Где-то в столе. Стоп! Был еще электронный вариант!»

Отставив стакан с виски, он быстро распаковал дорожный кейс, вытащил ноутбук, включил и, дожидаясь загрузки, сделал еще глоток.

«Надо позвонить маме, попросить найти газету. Вдруг мы с Андреем ошиблись, неточно запомнили фамилию», — ухватился он за спасительную мысль.

— Мама, привет, — быстро набрал он номер. — Как ты?

— Все хорошо, сынок. Вот, Катю в гости жду, пирог с вишней испекла. И тебе на завтра останется, — воодушевленно заговорила мать.

— То есть ее у тебя еще нет?

— Пока нет. Но уже едет. Задержалась на работе, вот только что позвонила. А что? Ревнуешь? — шутливо поинтересовалась она.

— Это даже хорошо, что ее нет, — никак не отреагировал Вадим. — Мама, помнишь ту газету… Ну, в которой была статья про отца. Та, последняя… Ты можешь мне ее найти и кое-что зачитать?

— Ой, Вадим! Да зачем тебе это сейчас?

— Надо, мама. Срочно, — стоял он на своем. — Она в зеленой папке, на столе в моей комнате. Та, в которой…

— Да помню я, — вздохнула женщина. — Там, где копии бумаг по экспертизе. Ну хорошо, — нехотя согласилась она.

В трубке послышались шаги, скрип двери, шуршание.

— Нашла.

— Мама, прочти мне имя и фамилию автора, — попросил он и замер.

— Екатерина Евсеева… А что такое, сынок? Что случилось? — забеспокоилась мать.

— Ничего. Это я так… Просто… — потухшим голосом попытался он ее успокоить. — Завтра прилечу. Все, пока.

Положив телефон, Вадим подтянул к себе ноутбук.

«Нет, этого не может быть… Бывают еще и не такие совпадения», — по-прежнему протестовало сознание.

Нужный файл быстро отыскался в архиве. Ладышев терпеть не мог беспорядка не только в вещах, но и в делах.

«Проскурина Екатерина Александровна, в девичестве Евсеева, родилась… в городе Темиртау в семье военного… Училась… окончила… Трудовую деятельность начала студенткой четвертого курса в газете „Городские ведомости“»…

«Нет! Все-таки это ошибка!» — в первые секунды не померил он собственным глазам.

«…в девичестве Евсеева… в газете „Городские ведомости“, — перечитал он.

Кровь прилила к вискам, в голове зашумело. Оттолкнув ноутбук, он резко встал и сделал несколько нервных движений: метнулся к окну, вернулся к бутылке с виски, наполнил стакан, снова метнулся к окну… Наконец, будто споткнувшись, затормозил, опустился в кресло и заглянул в монитор.

„…Окончила с отличием журфак БГУ… была принята на работу в редакцию „ВСЗ“ …вышла замуж за Проскурина Виталия Львовича… продолжает трудиться по настоящее время… в кругу коллег пользуется уважением…“ — перечитал он до конца, подошел к окну и, сложив руки на груди, тупо в него уставился. — Вот почему мы не смогли ее найти… „Городские ведомости“ осенью закрыли, а затем она вышла замуж, сменила фамилию. Почему я сразу не прочел досье Поляченко? Ничего бы не было…» — неожиданно простонал он.

Воспоминания моментально заполонили сознание. Вот его выпускают из изолятора, на крыльце адвокат, пряча глаза, сообщает, что неделю назад умер отец…


…Шок… Как же так? Это неправда! Он с ним не попрощался, не успел извиниться, не услышал главных слов, не произнес их сам!

Подъезжает Заяц, на заднем сиденье — заплаканная мама. Это по ее просьбе ничего не сказали сыну. Сегодня девять дней. Они направляются на Московское кладбище. Могила в венках. Моросит мелкий дождь, дождинки смешиваются с бегущими по щекам слезами…

Лишь разбирая архивы отца, Вадим нашел его дневники и понял, как тот его любил, как им гордился, как в него верил. С каждой прочитанной и пропущенной через себя строкой боль все сильнее пронзала сердце.

Скупые слова, написанные размашистым отцовским почерком, говорили о многом. В первую очередь о том, о чем сам он молчал. Сложно сказать, что ему мешало произнести все это вслух: характер, воспитание или же опасение, что похвалой или одобрением помешает сыну в его стремлении всего достичь самому.

Уж в чем-чем, а в этом профессор Ладышев точно ошибался. Вадим не из тех, кому голову кружит любой мало-мальский успех. Скорее, наоборот, ему лишь требовалось знать, что он все делает правильно. И в этом отец мог бы ему помочь. Увы, он не нашел верных слов даже в момент, когда от Вадима все отвернулись.

Инцидент со смертью пациентки после оперативного вмешательства требовал специального разбирательства и особых мер. Это понятно, так что с основными действиями администрации больницы отец был согласен. Но вот с другими — категорически нет. Как и с коллегами сына. Практически все, в том числе научный руководитель, как один, вынесли ему вердикт — обвинили во всех грехах его одного. Как выяснилось позже, под давлением все той же администрации, на которую, в свою очередь, надавил Минздрав.

Но если вина не доказана, как можно травить человека и превращать в изгоя? Нельзя идти против собственной совести, боясь, что на тебя ляжет тень подозрения, чтобы позже не прятать глаза! Это первое. И второе: случай требовал тщательного изучения. На подобных ошибках надо учиться, а не заниматься пустыми отписками: примите наши извинения, виновные наказаны.

Изучив до мелочей историю болезни девушки, ход ведения как основной, так и повторных операций, скупые строки отчета патологоанатомов, Сергей Николаевич пришел к выводу: основной источник инфекции так и не был выявлен. И тогда он встал на защиту не просто сына, а коллеги. Причину надо искать не в действиях хирурга — упустили что-то другое. Вероятнее всего, гинекологию. Но доказать это могла только эксгумация и повторная экспертиза, сделанная высококлассными специалистами. Желательно независимыми экспертами судебной медицины, желательно — из Москвы.

Но Советского Союза уже не существовало, прежние правовые и служебные контакты были разорваны. И тогда Сергею Николаевичу пришлось поступиться собственными принципами и воспользоваться своим положением и дружескими связями в России.

Однако на переписку между ведомствами разных теперь стран требовалось время. И тогда он согласился с адвокатом, что лучше спрятать сына в следственный изолятор — подальше от разъяренных родственников погибшей. Он прекрасно понимал, как это будет истолковано и самим Вадимом, и коллегами, и недругами, которых в научном мире немало. Первым это могло быть воспринято как предательство, вторыми и третьими — как неопровержимое доказательство вины.

Больше записей не было… Они обрывались днем, когда Вадима упрятали в СИЗО. Какие мысли преследовали отца, как болела его душа, можно было только догадываться. И что было дальше, сын узнал со слов мамы и друзей.

Пока профессор занимался организацией повторной экспертизы, под шумиху кое-кто решил, что настал удобный момент сместить его самого. Слишком многим он мешал. В профессии нрава он был бескомпромиссного: закрывал бесперспективные исследования, пустые, высосанные из пальца диссертации, невзирая на заслуги и положение, мог открыто покритиковать коллегу на ученом совете. И если в отношении больных почитал правило «не навреди», то о себе не задумывался никогда. Терпеть не мог закулисных интриг и подковерных игр.

Потому и говорил открыто, что не согласен с выводами патологоанатомов, хотя ему советовали промолчать. Об этом говорил и профессор биологии Василий Андреевич Заяц — друг и сосед по даче. Свою дачу Сергей Николаевич продал, так как срочно понадобились деньги. Приезд комиссии из Москвы никто не собирался оплачивать, а все сбережения съела инфляция. Да и профессорская зарплата давно перестала конкурировать с ценами.