— Нет, но собираюсь. А что?

— Я бы с тобой поехала… Отец не хочет, чтобы я оставалась, да и, честно говоря, моя помощь ему пока не требуется.

— Да, конечно, — с ходу согласилась Катя. Насколько она знала, Александр Ильич всегда старался подвезти Арину Ивановну с работы домой. В крайнем случае встречал на остановке автобуса или электрички. — Но только или прямо сейчас, или часа через два. Мне в любом случае надо к вам заглянуть, поискать кое-что в архиве.

— Каком архиве?

— Под крышей, на чердаке. Там мои старые тетради, публикации.

— А-а-а… Тогда давай прямо сейчас.

— Хорошо, еду, — Катя взглянула на часы, сдвинула передачу и покинула наконец-то двор.

Если честно, она была даже рада тому, что кто-то подвиг ее хоть на какое-то действие. Сама она не скоро нашла бы на это силы.

На освободившемся месте мигом припарковалась дожидавшаяся машина.


По дороге в Ждановичи Катя впервые услышала историю болезни отца. Как выяснилось, многое он скрывал не только от нее и матери, но и от военных медиков. И в училище поступил с диагнозом, который легко мог поставить крест даже на прохождении срочной службы.

Правдами и неправдами он стал военным и никогда не жаловался на здоровье. Дослужился до полковника, честь по чести вышел в отставку. Но сердце все же дало о себе знать. Одномоментно и резко, как только заболел тяжелейшей пневмонией. Фактически после этого он уже не мог обходиться без лекарств.

Все это дочь слушала молча. А что еще оставалось? Только корить себя, что была невнимательна к отцу, заставляла его нервничать. Взять хотя бы встречу Нового года… Ведь наверняка можно было объясниться как-то иначе. Хотя что уж тут теперь…

Мысли об отце на какое-то время отодвинули на другой план еще одну горестную тему. Но стоило Арине Ивановне отвлечься на телефонный звонок, как совесть, воспользовавшись паузой, продолжила мучить свою жертву.

Ладышевы… Как теперь быть, что делать, она решительно не знала. Не рассказать обо всем — нельзя, рассказать — сил нет. Как объяснить, почему она написала ту статью? Она теперь и сама плохо помнит то время: юность, прямолинейность, амбиции. А тут рядом оказался человек, у которого большое горе. Как тут не сопереживать? И как отнестись к тому, что девушка умерла после удаления обыкновенного аппендицита? Это в наш-то, далеко не каменный век! Все вокруг, как водится, винили врачей: недосмотрели, «зарезали», возможно, были пьяны и т. д. Короче, стандартный обывательский подход. Да еще женщина от медицины, убеждавшая, что профессор Ладышев всеми силами старается отмазать сына. Как тут не возмутиться? Как не раскрыть глаза людям?

И все же, следуя правилам, которым учили на журфаке, она попыталась связаться с участниками событий. Но оперировавшего доктора разыскать не удалось: на работе отвечали, что его нет и когда будет — неизвестно. О том, что он уже в СИЗО, ей никто не сказал. Тогда она решила обратиться к профессору Ладышеву. Секретарша или кто-то там другой ответила, что профессор никаких комментариев не дает. К домашнему телефону также никто не подошел. А время поджимало, торопил со статьей главный редактор, знавший, за какую тему она взялась.

И тогда она отдала ее в печать. И была горда тем, что статья получилась резонансная. Помнится, даже письмо пришло из больницы. Спасибо, мол, что не прошли мимо, извините, виновники будут наказаны со всей строгостью. Поэтому совесть долгое время и не тревожила. И если бы спустя годы судьба не уготовила ей встречу с тем самым доктором, прямой вины которого в смерти девушки, как выяснилось, не было, то о той ранней своей публикации она и не вспомнила бы.

Но почему все-таки она не продолжила следить за историей? Ведь это одно из главных правил журналистики: если уж поднял серьезную тему, должен идти до конца, до логического финала. И тогда одно из двух: или торжество правды и справедливости, или извинения и опровержение. Последнее, правда, случается редко: не любит журналистская братия открыто признавать свои ошибки. Но она не из их числа. Она всегда кропотливо изучала любую тему, за которую бралась.

Что же тогда ей помешало? То, что начались каникулы и по их окончании газету закрыли? То, что познакомилась с Виталиком, влюбилась — флюиды счастья вытеснили все мысли, и тема так и осталась незавершенной? А ведь все могло сложиться иначе. И не настигла бы ее эта история спустя много лет. Вот оно, возмездие. И ничего не скажешь в оправдание.

«Меня-то теперь есть за что наказывать, а вот в чем вина Ладышевых? — резануло как по живому. — Это несправедливо!» — на глаза навернулись слезы.

— …Не расстраивайся, девочка моя, — Арина Ивановна мягко коснулась руки, по-своему поняв ее состояние. — Отец обязательно поправится. Будем надеяться и верить.

— Да, конечно, — кивнула Катя. — Как все же хорошо, что вы — доктор. Что бы я без вас делала? Только скажите, чем я могу помочь?

— Пока ничем, — устало улыбнулась женщина. — Все, что могу, сделаю сама. Нам как-то все не удавалось поговорить с тобой по душам, — чуть смущенно продолжила она после паузы. — Я хочу сказать, что понимаю, почему ты никак не можешь меня принять…

— Арина Ивановна, вы не правы, я не то что не могу вас принять… Я… Как бы вам это объяснить… — замялась Катя.

— В тебе жива память о матери, — опустив голову, подсказала Арина Ивановна. — Только поверь, я нисколько не пытаюсь занять ее место в твоем сердце: мама — она в жизни единственная. Но так получилось, что твой отец остался один. Он очень любил твою маму, я знаю… Когда я его встретила, не сразу поверила своим чувствам. Запрещала себе воспринимать его как мужчину. Все на жалость к больному списывала. Но он был так одинок, так от этого страдал… Ты прости меня…

— За что, Арина Ивановна? Мне вас не за что прощать. Это вы меня простите. Я знаю, что вы его любите. Я это сразу поняла. И не только память о матери мешала мне сделать шаг навстречу. Умом понимала, что ему нужна женщина, так легче. Но… Как бы вам объяснить, — снова замялась она в поиске нужных слов. — Возможно, ревность мешала, — озвучила она неожиданно пришедшую мысль. — Понимаете, я осталась у него одна — значит, любить он должен только меня, а тут вдруг вы…

— Но ведь он не стал тебя меньше любить…

— Конечно! Обыкновенный дочерний эгоизм получается. Пусть не сразу, но я это поняла. Просто здорово, что вы у него есть! — в искреннем порыве Катя так же мягко коснулась ее ладони. — Ему очень повезло. И мне. Знать, что единственный родной на свете человек согрет любовью, — это великое счастье. Спасибо вам.

— За что? Я и тебя люблю, потому что в тебе живет его частица, — Арина Ивановна вздохнула. — Не усну одна, без Саши… Не уверена, смогу ли прожить без него хотя бы день. Да что там день… И часа не смогу выдержать, если не узнаю, что у него все в порядке. Знаешь, я, наверное, снова в больницу поеду. Хозяйство проверю, возьму кое-какие вещи — и обратно. Попрошу соседку завтра утром Дайну покормить. Переночую у себя в ординаторской. Завтра суббота, проснусь, посижу у него и поеду домой.

— Арина Ивановна, хотите, я вас подвезу? — предложила Катя.

— Ой нет, что ты, не стоит! — отмахнулась та. — Ты, наверное, и без того торопишься. Назад в больницу я уж как-нибудь автобусом или электричкой.

— Зачем автобусом? Я все равно у вас задержусь на какое-то время. Пока буду разбирать свои архивы, вы соберетесь, и я вас отвезу. Поверьте, мне это совсем не трудно. Тем более что мы с вами беспокоимся о здоровье одного и того же дорогого нам человека.

— Ну, если не трудно… Тогда я быстренько, — улыбнулась Арина Ивановна.

Увы, то что искала, в Ждановичах Катя не нашла. Под крышей в доме отца хранилось много чего — студенческие конспекты, школьные дневники, даже прописи! Пакет с диктофонными и аудиокассетами, толстая папка с похвальными листами, дипломами, благодарностями. Но папки «Городские ведомости» не оказалось. И где она, неизвестно: исчезла, затерялась за давностью лет.

Попрощавшись с Ариной Ивановной у приемного покоя больницы, Катя вырулила на полупустую в этот час улицу и почувствовала, что едет на автопилоте: руки и ноги производили какие-то машинальные действия, голова, перегруженная за день информацией, отказывалась не то что думать, даже что-либо воспринимать. Как зависший компьютер.

Остановившись на красный свет светофора, она бросила взгляд на приборную доску: почти десять. Бесконечно длинный день, к счастью, подходил к концу. До Чкалова не так далеко, через двадцать минут можно оказаться в кровати. Но на сегодня оставалось еще одно дело.

«Нина Георгиевна… Позвонить, попробовать отказаться? И Вадим молчит. Занят, наверное… А ведь будет лучше, если он завтра не прилетит, — с тоской признала она. — Сразу поймет: что-то не так… А как рассказать? Ничего теперь не знаю и не понимаю…»

Но Нина Георгиевна и слушать не захотела Катины отговорки. Категорично заявила, что будет ждать, даже если та явится за полночь, а иначе обидится. Кстати, переночевать тоже предложила у нее.

Ничего иного не оставалось, как ехать на Пулихова.


Вадим вернулся в гостиницу около семи вечера, предупредил девушку в reception, что завтра рано утром выезжает, расплатился, попросил разбудить в половине шестого и заказал такси в аэропорт. В номере он первым делом установил контрольный будильник в мобильнике, быстро собрал вещи, принял душ и улегся в кровать. Оставалось позвонить Кате. Но, глянув на часы, решил, что пока еще рано. Наверняка в это время гостит у мамы.

«Пусть наговорятся», — улыбнулся он.

То, что между женщинами сложились теплые, доверительные отношения, Вадима очень радовало. Он хорошо помнил реакцию родителей на появление Леры. Полное отторжение. И это была не просто ревность к избраннице единственного сына. Как сердцем чувствовали, что она ему чужая. Радушие же и благорасположение матери к Кате не оставляли сомнений: на этот раз сын не ошибся и наконец-то нашел свою половинку.