Необходимо было что-то ответить, но Катя вдруг осознала: она не может найти подходящих слов. В голове за эти пару секунд пронеслись тысячи мыслей, однако какую из них озвучить, она не знала.

— Как ты? Все в порядке? — не выдержал он долгой паузы.

— Да, все хорошо, — пошевелила она мгновенно пересохшими губами и добавила чуть бодрее: — Вечером поеду к твоей маме, а сейчас спешу в редакцию, там какая-то проблема с заметкой. И телефон вот-вот выключится. Забыла зарядить.

— Тогда до связи! Я еще позвоню перед сном. Не торопись, аккуратненько езжай. Целую.

— Целую, — автоматически повторила Катя. Но Вадим ее уже не слышал. Телефон разрядился окончательно.

«Как же тяжело!» — простонала она, сворачивая к редакционной парковке.

К счастью, Майков подарил себе на день рождения аппарат той же марки и той же модели, как у Проскуриной. И зарядное было с собой. Вопрос с заметкой также разрешился быстро. Странным образом в файле просто исчез один абзац. Открыв сохраненную копию, она сразу поняла, чего не хватает. Видимо, случайно удалила, когда готовила конечный вариант. Бывает. Не ошибается тот, кто не работает.

Дождавшись, пока Мария Ивановна закончит правку, Катя плотнее закрыла дверь и присела на стул напротив.

— Ну как ты? Как отпуск? — решив, что Проскурина собралась с ней посекретничать — такое иногда случалось, — женщина сняла очки и посмотрела на Катю. — Какая-то ты уставшая, словно не отдыхала. Случилось что-то?

— Случилось… — Проскурина на секунду задумалась, не зная, с чего начать. — Помните, когда мы с вами еще работали в «Городских ведомостях», у вас умерла племянница? Я тогда об этом статью написала.

— Конечно. Как же такое забыть? Олечка, царство ей небесное, — вздохнула Мария Ивановна. — А почему ты вдруг вспомнила?

— Потому что только сегодня узнала, как была неправа. В отношении того доктора и его отца. Мария Ивановна, пожалуйста, расскажите, чем тогда все закончилось. Я понимаю, что воспоминания причиняют вам боль, но и вы меня поймите. Я не любопытства ради. Мне важно знать правду.

Женщина опустила голову, затем встала, подошла к окну, взяла маленькую лейку и принялась молча поливать цветы на подоконнике.

— Тяжело это, Катя, — наконец отозвалась она. — Я ведь тогда не только племянницу потеряла. Следом и старшую сестру Любу с ее мужем. Они на тракторном работали: она в заводоуправлении, он в цеху. Хорошо жили но тем временам: квартира, дача, машина. Старший сын на нефтяника выучился, в Сибирь уехал. Младшую — а у детей разница почти десять лет была — холили, лелеяли, но воспитывали в строгости. От дурных компаний берегли. На остановке встречали, если с учебы поздно возвращалась. Хорошая девочка была, но замкнутая. Думаю, это от излишней опеки. Я сестре не раз говорила: пора бы ей дать свободу. А та в ответ: вот замуж выдам, тогда и отпущу… Олечка в университет поступила, первый курс хорошо окончила. И вдруг… Я тогда как раз у них на даче гостила, когда ей вызвали «скорую». Несколько дней живот болел, нот я и настояла: а вдруг аппендицит? Так оно и вышло: ночью прооперировали, по телефону сказали, что все хорошо. Ну, а затем все оказалось плохо. Хуже не бывает…

— Я помню, — мягко перебила Катя. — Знаю, что была эксгумация, повторная экспертиза. Криминалисты из Москвы приезжали. Так что же все-таки случилось?

— Доктора позже сказали, что был криминальный аборт, — выдавила из себя женщина и повернулась лицом. По ее щекам текли слезы. — Осложнение после аборта приняли за аппендицит.

— И как же врачи это сразу не обнаружили?!

— В том-то и дело! Мы этого тоже долго не могли понять. Говорили, будто Оля их убедила, что девственница. Видишь, и врачам побоялась признаться, и родителям правды не сказала. Испугалась. Так и умерла, бедняжка, — Мария Ивановна подошла к стеллажу в углу, достала из сумки носовой платок. — Старший брат Виктор, уже после того как все открылось, специально в отпуск приезжал, пытался найти виновных. Но так ничего и не узнал — ни от кого забеременела, ни кто аборт делал. И милиция ничего не установила… Но все это гораздо позже стало известно. А поначалу родные на меня взъелись, винили, что я надоумила «скорую» вызвать. Да и потом не легче было. Вася, муж сестры, запил с горя, через полгода пьяный под машину угодил. Сестра вскорости слегла, да так и не встала. Ушла следом за Олечкой и мужем. То ли простудилась на кладбище (она туда каждый день ездила), то ли вирус какой подхватила. Доктор позже признавался, что она и не хотела выздоравливать. Не дай Бог кому такое пережить… Ну, а Витюша большой начальник сейчас в Тюмени. Два сына у него, каждый год на могилки в Сеницу наведывается. Мы ведь с сестрой родом из Сеницы.

Мария Ивановна промокнула слезы, сложила платок.

— Так почему ты вспомнила? — подняла она заплаканные глаза.

— Потому что эта история не только вашей семье жизнь поломала, — тяжело вздохнула она. — Вы ничего больше не слышали о том докторе, который оперировал племянницу?

— Нет, не слышала. Его ведь Виктор с отцом едва не убили после похорон. Ну, а потом, когда экспертиза признала, что он вроде и не виноват, просто вычеркнули его из памяти. Явно отец-профессор подкупил московскую комиссию.

— В том-то и дело, Мария Ивановна, что никто никого не подкупал, — задумчиво произнесла Катя. — К моменту эксгумации профессора Ладышева уже не было в живых. Он умер в своем кабинете сразу после того, как прочитал статью в «Городских ведомостях». Так что все — чистая правда.

— Ну, если не отец, так кто другой… За таких всегда есть кому заступиться. А что, ты с ним знакома? — подозрительно посмотрела она на Катю.

— Да. Уже месяца три. Но о том, что мы давно знакомы заочно, узнала лишь сегодня.

— И где он сейчас? Небось, как и его папаша, уже профессор медицины? — съязвила Мария Ивановна.

— Нет, он не вернулся в больницу. Не смог. Хотя до сих пор тоскует по медицине и в душе так и остался доктором. А я вот не могу себе простить, что тогда не разобралась во всем до конца. Порядочный, умный, внимательный к людям человек. Хороший врач получился бы.

— Для меня он все равно был и остается убийцей, — неожиданно категорично заявила Мария Ивановна. — И прощения ему нет. Не в чем тебе себя корить. Он и его отец многим судьбы поломали. Как только таких земля носит! — вырвалось у нее в сердцах.

— Что вы такое говорите, Мария Ивановна? — возмутилась Катя. — Профессора Ладышева до сих пор вспоминают только добрым словом! Вы неправы.

— Права или не права — не тебе судить. Не дай Бог кому такое пережить. А то, что профессор много гадостей хорошим людям сделал, знаю точно.

— Вы о чем? — непонимающе уставилась на нее Проскурина. — Человек столько жизней спас, начиная с войны, столько трудов по хирургии написал…

— Не о чем тебе сожалеть, Катенька. Поверь и забудь! — стояла на своем Мария Ивановна. — И статью ты тогда правильную написала. Эмоциональную, но правдивую. Уж сколько на этого профессора жаловались, сколько писали во все инстанции. Не зря я к тебе тогда людей направила. Многие после спасибо сказали.

— То есть? — подняла на нее удивленный взгляд Катя. — Постойте… Вы знали ту женщину? Вы знакомы с Людмилой Степановной Балай?

— Знакомы… Правда, много лет не виделись. С тех пор, как Виктор родительскую квартиру продал. Они жили на одной лестничной площадке — Балай и семья моей Любы.

— Так вот в чем дело! — стало доходить до нее.

— Людмила давно на профессора жаловалась: несносный был, спесивый. Старый пень, пыль давно сыпалась, из ума выжил, но за место держался.

— Откуда вы все это взяли? — не выдержала Катя. — Профессор Ладышев больных оперировал до последнего дня жизни. Даже до последнего часа! Провел показательную операцию, зашел в кабинет, прочитал газету со статьей — и умер… Да по его методикам до сих пор студентов учат!

— Ну, не знаю, — стала чуть менее категоричной Мария Ивановна. — Только я слышала о нем совсем другое. К женщинам приставал, проходу не давал. Особенно к молодым. Той же Людмиле диссертацию зарубил за то, что в постель с ним не легла. Женился на молоденькой, а все ему было мало. Тьфу! — поморщилась она.

— К Балай приставал? — насмешливо уточнила Проскурина. — И вы ей поверили? Сергей Николаевич любил только свою жену, которая действительно его моложе! Да у них была такая любовь, о какой можно мечтать! Да уж… Как, должно быть, эта Балай ненавидела профессора Ладышева, если несла такую чушь… Мария Ивановна, а вам не приходило в голову, что мы оказались пешками в чужой игре? Что кто-то, спекулируя на ваших чувствах, решил свести счеты и заказал статью, которая убила уважаемого человека?

— А мне его не за что уважать. Если он такое светило, почему сына не научил отличить аборт от аппендицита? Ведь это из-за него у меня родных почти не осталось.

— Мария Ивановна, давайте разберемся! Вы ведь сами признали, что, не воспитывайся ваша племянница в такой строгости, не утаи правду — все сложилось бы иначе!

— Вот потому и говорю, что он виноват! Она была напуганным ребенком, а он — врач! Обязан во всем разобраться.

— Хорошо, с этим еще можно согласиться, — немного подумав, признала Катя. — Но при чем здесь профессор Ладышев? Только при том, что он — отец? Или потому что кому-то перешел дорогу? И потом, насколько я смыслю в медицине, последствия криминального аборта должен был обнаружить гинеколог, а совсем не хирург. Разве не так? Но гинеколог, скорее всего, даже не удосужился провести осмотр — поверил на слово, что ваша племянница — девственница. Что в таком случае оставалось хирургу? Не доверять коллеге и самому проверять?

— Не знаю, это их дела, на то они и доктора, — не найдя контраргументов, нервно отреагировала Мария Ивановна. Судя по всему, ее уверенность в виновности семейства Ладышевых сильно поколебалась. — Все равно я никогда их не прощу.