— Нравится? — светился самоваром Гамлет.

— Да, красивое место.

Я спустилась к реке, некоторые считали её ручьем, и сунула руку в воду — холодная. Воздух свежий, влажный, шум потока не будоражит, недостаточно мощи, скорее убаюкивает. Разнится с моим внутренним состоянием, там бушует стихия, штормит.

Не отвлекало. Ни поездка эта, не болтовня армянина. От вида местных красот тяжелыми волнами накатывали воспоминания, а к рассказу Гамлета я попросту не прислушивалась, частил фоном. Дурацкая оказалась затея.

Дома мы оказались раньше задуманного. Наташу я отпустила и вспомнила о пропущенном обеде, хотя время близилось к ужину. Овощи у меня подгорели, куриное филе вышло пересушенным. Тогда я решила пустить филе на салат, но, когда кромсала шампиньоны, порезала палец. Бросилась к аптечке, достала пластырь и заревела — ну, вот за что, за что меня любить, если я даже ужин приготовить не в состоянии?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«А кто тебе вообще говорил, что любит?» Слезы утерла, палец промыла, запечатала пластырем и глянула на часы. А потом подумала: уж лучше бы совсем не приходил. Помучалась бы, конечно, а там, глядишь, и отмучалась. И решение принимать не нужно, тем более, если ты не в состоянии принять этого решения.

Гордей приехал с бутылкой вина, вслед за сгущающимися сумерками.

— Ты чего без света сидишь? — вошел он и щелкнул по клавише. Вспыхнула люстра, озаряя его лицо, улыбку. Жизнь. Он лучился жизнью, а от меня несло нафталином, как от теткиного дома. Несколько шагов и он садится у меня в ногах, заглядывает в глаза: — Что-то случилось, ты чего такая кислая?

— Ты что-то празднуешь? — спросила я, указав глазами на бутылку вина, которую он попутно определил на стол. Гордей хлопнул в ладоши, растер их и выпрямился:

— Мы празднуем, ты и я. Сегодня подписали выгодный контракт с федеральной сетью.

— Поздравляю.

— Ты не ответила, Ася. У тебя всё хорошо?

— Да, — кивнула я и спросила: — Ты голодный?

— Очень, готов сожрать что угодно, даже борщ недельной давности.

— Борща нет, у меня только салат.

— Можем пойти куда-нибудь. Точно, давай в ресторан завалимся, отметим как следует.

— Я не могу, извини, — помотала я головой. Встала с дивана, прошлась по комнате, увеличивая между нами дистанцию. Открыла комод, сунула в него тетрадь со своими записями, передвинула вазу с цветами, шепча себе "не суетись, не суетись", и добавила: — Честно не могу. Ты иди, поужинай по-человечески.

— Ну, уж нет, я салат хочу, — протянул он и пошутил: — Давай не жадничай. Я руки мыть.

Салат я положила ему и себе. Гордей ел с аппетитом, действительно голоден, я неохотно, больше для того, чтобы избежать лишних вопросов. Покончив с салатом, он предложил пить вино на ковре. Сам уселся на пол, упер в диван спину и вытянул ноги. Похлопал рядом с собой, подзывая меня. Под видом мытья посуды, я прошла в зону кухни, думая, как мне поступить. Рассказывать о визите Марины Николаевны, значит их ссорить. Мне этого не хотелось. Маму нужно беречь. Я вот свою не уберегла.

Я вообще ничего не сберегла в этой жизни: ни маму, ни тетку, ни девственность.

Меня бросало то в жар, то в холод от пляски разномастных мыслей, ещё минута и взорвут мозг. Я возвращаюсь к нему, он сидит, запрокинув голову и прикрыв веки, слышит мои шаги и оживает:

— Кстати, Ась, — вытаскивает из кармана телефон. — Посмотри ещё фотографии, пожалуйста.

Протягивает мобильник мне, а я понимаю: он не забудет и не простит. А что ты хотела — ты ведь не забыла. Только сначала он будет винить неведомых их, а позже, когда неизвестные подонки постепенно забудутся, их проще забыть, их не знаешь, даже обличию не нужно размываться, стираясь из памяти, а я буду тут, рядом, вечное напоминание… и кто знает сколько пройдет времени, когда он начнет винить уже меня.

— Уходи, — тихо прошептала я, безвольно свесив руки. Он нахмурил брови, и я громче добавила: — Уйди, пожалуйста, Гордей.

— Что я не так сделал? — раскинул он руки. Поднялся, приблизился, я отступила в сторону. — Что не так?

— Я прошу тебя уехать. Пожалуйста, — с нажимом добавила я, не глядя в его сторону. Он взял меня за подбородок, повернул к себе:

— Ася, что, черт возьми, происходит?

— Хорошо, — согласилась я, отпрянула, освобождая лицо, и протянула руку: — Давай, посмотрю.

Я терпеливо листала снимки, он стоял рядом, сказав лишь «присядь». Ворох незнакомых мужиков казалось никогда не кончится, я послушно опустилась на диван, продолжая рассматривать физиономии, Гордей плюхнулся на пол, отпил из бокала, вроде бы успокоившись.

— Не торопись, ты слишком быстро листаешь, — заметил он, отставляя бокал, я как раз в очередной раз провела по экрану пальцем и оторопела. Прямо на меня с экрана улыбался Васёк. Мне показалось даже футболка на нём та же.

Ошибки быть не могло, точно он. Мой несостоявшийся убийца и душитель. Я собралась увеличить снимок, перепроверить, но зазвонивший телефон не позволил мне. «Милка», значилось на экране. Молча протянула телефон Гордею, тот отчетливо выругался «блядь» и скинул вызов. Экран вновь засветился физиономией Васька, я сглотнула и произнесла:

— Этот один из них. Они его Васьком звали. А сейчас уходи, я устала.

Поднялась, скрылась в спальне, повернув на ручке задвижку.

Глава 19


Гордей


Чашка ударила гулким стуком, а я бросил на неё взгляд проверить, не треснул ли тонкий фарфор. Убедился — порядок, отскочил от возможного нагоняя. Сонин любимый набор, за него она и полотенцем шваркнуть могла. Я несколько дней не врубался какого черта происходит, списав поначалу поведение Аси на обычные бабские закидоны. Ну, и, конечно, звонок этот Милкин подкинул соли на раны. «Удачно» так, будто просчитала, когда звонить. Днем ошивалась в офисе, не прогнал пока не уехал на встречу, ещё и позвонить выдумала. Какого хрена не удалил её номер?

Ася в тот вечер сама не своя: взгляд мечется, тревога в глазах, мнется, места себе не находит, словно натворила чего или задумала. Мне бы тогда догнать, а не допёр… и что я сейчас слышу.

— Да, твою же мать! — стукнул я по столу. Рвалось кое-что покрепче, но при Соне матом нельзя. — А чего ты раньше молчала? — разволновался я.

Аська несколько дней на звонки не отвечает, код на калитке сменила, а у них тут секреты! Бабье, блин!

— Я сама сегодня только узнала, — оправдалась Соня. — Она собралась давеча, поехала, рядилась тут с особой тщательностью. А мне что, ну покатила и покатила, я решила она на танцульки свои. А сегодня похвастала.

— Что она ей наговорила?

— А кто её разберет. Ничего хорошего, подозреваю, — заключила моя союзница, проверила пирог в духовке и покаялась: — Я сама разговор этот о Асе твоей завела, девчонка мне, мол, понравилась. Не вздорная и домашняя, видно же. А Марина мне — знаем мы этих скромниц домашних, как же, сначала в семью войдут, потупив глазки, а потом тест ДНК делай. Вот дура, прости господи! Насмотрится всякой дряни по телевизору…

— Соня, не отвлекайся, — перебил я, пока она не увела разговор в сторону.

— Не знаю, чего она ей там наговорила, мне сказала будто добровольно сына в лапы хищницы не отдаст. Ещё чей-то про гены порченые добавила.

— Дома она?

— У себя, полчаса назад заглядывала к ней французским занималась.


Онлайн урок подходил к концу. Мама несколько раз повторила словосочетание, закончили, когда педагог остался доволен. Прощались долго, бесконечно гоняя информацию по кругу, присовокупляя тонны пожеланий всего самого. Больше старалась мать, лыбилась в монитор, попутно косясь на свое изображение. Я щелкнул пальцами, привлекая внимание, мать сделала знак — минуту. Покрутился в кресле, в котором мать обычно наводила марафет, ладони отбивали нетерпеливый ритм об подлокотники. Минута затягивалась, прощание тоже. Мать в очередной раз поблагодарила, на французском, затем перешла на родной язык, я не выдержал и захлопнул ей ноутбук.

— Гордей, так нельзя! — заверещала она. — Я ещё не закончила.

— Да, мама, так нельзя, верно, вмешиваться в разговоры людей, — согласился и рявкнул: — И вмешиваться в чужую жизнь, даже если этот человек твой сын! А особенно за спиной, разве ты об этом не знаешь?

Смутилась она лишь на мгновение, стянула с носа очки, аккуратно сомкнув дужки, убрала их в чехол, выглядело так, будто она готовится к поединку и боится повредить любимую вещь. Поджала губы, нахмурилась.

— Что ты себе позволяешь? — свела она брови. — Почему ты кричишь на мать, словно какой-нибудь маргинал?

— Нет, мама, это я хочу спросить, что ты себе позволяешь, почему ты решила, что имеешь право оскорблять людей?

Мать подскочила, пробежалась по комнате, принялась крутить кольцо на пальце. Она всегда его крутит, когда нервничает.

— А ты предлагаешь мне спокойно наблюдать, как ты пускаешь свою жизнь под откос?

— Что ты несешь, какой откос… — скривился я. — Зачем ты ездила к Асе, что ты ей наговорила?

— Правду! Ничего кроме правды! — вскинулась мать. Сообразила, что сама повышает голос, хотя минуту назад корила меня за это и кинулась ко мне. Пала к ногам, обхватила ладони, потрясла их и позвала: — Сынок, ты пойми, мама не со зла это делает, мама добра желает.

Я прервал её, подняв на ноги, и вздохнул:

— Мам, мне не пять лет, не надо меня лечить.

— Выбирай выражения, Гордей. В конце концов, у меня опыт, я лучше знаю какую девушку следует приводить в дом. Ты, вообще, представляешь, что такое жизнь, прожить рука об руку не один десяток лет? Да все твои страсти-мордасти выветрятся на втором году жизни! А дальше, что дальше? И кстати, давай, не будет забывать от чего умерла её мать! Мы — Казаковы! — с патетикой произнесла она. — Нас вся округа знает, ты людям как в глаза смотреть собрался?