Я всегда немного тушевался перед отцом, он давил своей несгибаемостью, характером. Тушевался и ссал себе признаться в этом. Бунтовал иногда, конечно, особенно лет в четырнадцать, пятнадцать, пока не дошло — утопия, делаю только хуже. Последующие наказания не стоили этого бунтарства, этих детских выходок. Отец — кремень и его слова никогда не расходятся с делом. Постепенно научился хитрить, обходить острые углы. Уживались. Я вообще не ожидал, что он на выпускной заявится, не любитель он разных сборищ, даже на родительском собрании за одиннадцать лет не был ни разу. Для них были накрыты отдельные столы, некоторые из предков свалили раньше, кто-то сидел до победного. И мои сидели. Я момент уличил — все заняты, разговоры, танцы — шепнул Саргану «сваливаю» и за дверь.

— Далеко ли собрался? — услышал.

Отец. До угла не дошел пару метров. Успей, хотя бы начни поворачивать и тогда можно сделать вид — не расслышал.

— Скоро приду, — поворачиваюсь.

— Подойди, — подозвал он, прикуривая сигарету. Вернулся. Встал рядом. Он выпустил дым, не вынимая изо рта сигареты, и глаз один прищурил: — В зал возвращайся.

— Я скоро вернусь. Мне надо, по делу, — настаиваю.

— Какие у тебя дела среди ночи, — усмехается он. Тушит сигарету, сминая, прямо в перила, на которые только что опирался. Мне ужасно стыдно за этот его жест, и я слышу требовательное: — В зал вернулся. Я не для того деньги платил, чтобы ты тут по кустам отирался.

И понимаю — не убедить. И спорить с ним бесполезно, проще притупить бдительность и смыться чуть позже. Если бы я тогда знал…

Просит ли она когда-нибудь то опоздание? «А сам-то, простишь?» — ухмыльнулся, почувствовав вкус горечи на губах.


Сон не шел. Башку сдавливало словно она зажата в тисках, горячее тело Аськи рядом обжигало. Мне хотелось обнимать её, прижимать к себе, но я боялся нарушить эту её безмятежность, этот кратковременный покой. Она так умиротворенно посапывала, будто впервые за долгое время могла себе позволить беспечно дрыхнуть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍К рассвету начало вырисовываться что-то наподобие плана. Идея бредовая, но других нет, нужно работать с тем, что имеешь. С этой мыслью я и подскочил, воодушевленный, если это слово вообще можно применить к моему состоянию. Приоткрыл окно, впуская утреннюю свежесть, задернул плотнее портьеры, чтобы нахальное солнце не помешало Асе отдохнуть. У порога запнулся об брошенный вечером чемодан, подхватил его и выскочил.

Костик пёр к выходу сумки — съезжают. Я проследовал за ним, закинул свой чемодан в багажник и вернулся. Если я правильно понял, армянин обитал в дальней комнате первого этажа. Пофиг, разбужу, пусть отрабатывает.

Дверь открыл сразу, судя по всему уже не спал, выглядел свежим, похоже, и умыться успел. Я потреплю до офиса. В нем и зубы почищу и найду во что переодеться. Гамлет похлопал глазами, не ожидая меня увидеть за дверью, и покосился за мою спину. «Да, один я, один. И не выселяю тебя пока, не беспокойся».

— Там гости съезжают, — кивком головы обозначил я где. — Ты бы проводил, а. Пусть Ася выспится.

Сто пудов армянин решил, что ночка у Аськи выдалась бурной. «Трахались до утра» — именно эта фраза крутилась у него сейчас в голове, мысль именно об этом болезненно кривила его лицо. Ещё и мой всклоченный вид играл этим фантазиям на руку. «Если бы… не о том печешься, придурок».

— Ну, так что? — поторопил я его.

— Сделаю, — лениво протянул он и пошел собираться, закрыв передо мной дверь.


Сложностей в осуществлении задуманного не возникло. Текст мне составила Алёна, после десятка уточняющих вопросов (тот, кстати, получился отменным, не хуже, чем если бы делали рекламщики), рекламу настраивал наш программист Колюня.

— Мне без разницы сколько это будет стоит, — втолковывал я ему. — Наша главная задача, чтобы эта реклама мелькала во всех доступных сетях, в каждой дыре. Чтобы ни один житель нашей многомиллионной не пропустил.

Коля прошёлся глазами по тексту и спросил:

— А разве нашей компании восемь лет? Вроде в прошлом году пятнадцатилетие праздновали…

— А тебе не пофиг? — опустил я руку ему на плечо и похлопал: — Ты, Коля, настраивай, главное. Сосредоточься, никто проверять не будет.

После обеда он заглянул ко мне отчитаться, показать, как это смотрится в готовом виде. Картинок натискал с нашего сайта, получился вполне правдоподобный конкурс. Суть конкурса сводилась к следующему: отдыхающие в нашем городке восемь лет назад, в год якобы открытия нашей винодельни, должны выслать модератору конкурса (им назначена Алена) видовые фото, хоть как обозначающие, что отдыхали они именно в указанном месте. Поделиться записью на своей странице в сети и ждать результатов. За первое место обещано две недели отдыха за счет фирмы, второе неделю, а последующие три утешительные — вино в различных количествах.

Я даже порадовался как быстро мы это провернули. Сложность была одна — поверить всерьёз, что эта штука сработает. Но это лучше, чем ничего. «Хоть какой-то шанс», — успокоил себя.

— И что теперь? — спросила Алена, к концу рабочего дня получив первое фото отдыхающих.

— Женщины меня не интересуют, дети, старики тоже. Фотки всех мужиков от двадцати до пятидесяти, — взял я с запасом в обе стороны, — пересылай мне. По итогу получишь премию за суету.

Алена щёлкнула пальцами, воскликнула «заметано» и ускакала.

Осталось выжидать. Набраться терпения и наблюдать к чему меня приведет эта затея. Я попробовал в уме посчитать шансы — тухлые, и без калькулятора ясно.

Глава 15


Ася


В комнате полумрак, пахнет пылью. Если бы не приоткрытое окно, задохнулась бы вовсе. Нужно было вчера возразить, когда Гордей нёс меня в спальню тётки, но я лишь обхватила его руками — пусть, говорить не хотелось больше. В конце концов, сколько можно обходить её, избегать вторжения, это всего лишь комната. Телефон остался в столовой, я не могла подглядеть который час, но уверенность что проспала всё царство небесное крепла.

Я раздвинула тяжелые шторы, прошлась, пытаясь собрать воедино отголоски ускользающей ночи. Сбившееся покрывало, скомканный плед, смятые подушки. Обе. Значит ли что он пробыл тут до утра? А уехал ли? Кожа под футболкой казалась липкой, с испариной. Гордей вероятно сейчас на море, подумала с легкой завистью и поспешила в душ.

Он уехал, узнала я позже. Совсем, с вещами. Что ж, так будет лучше для всех, наконец и он постиг очевидное. «Ты всё сделала правильно, хватит казнить себя!» — приказала и включила ноутбук. Билет купила на завтра, вечерний правда вылет, зато цена сносная. Так даже лучше, переночую, а с утра в банк, не с самолета же мчаться туда.

Собрала кое-какие вещи, Гамлету и Наталье раздала инструкции — готова. А дальше что? Это самое «дальше» не впечатляло. Пусто как-то в душе, вакуум. Может очищение? Хорошо бы… Избавление — это то, что мне сейчас нужно. Необходимо.


Ночевка в спальне тётки придала смелости, я наконец прибрала комнату, а теперь стояла и гипнотизировала сейф. Имею право заглянуть в него? «Как будто тебе известен код!» — фыркнула я. Попробовала классику, для начала набрав нули, за ними единицы. Дальше были девятки, а там наступила очередь и остальных цифр — «фиг вам». Теткин день рождения — мимо. Мой (а вдруг?), впрочем, и тут заветная дверца не открывалась. Глупо было надеяться. Тетушкиной любви я никогда не замечала, скорее она тяготилась моим воспитанием, а мою мать, свою сестру, так и вовсе ненавидела. Только причин, серьезных причин, этой ненависти я не знала. Наверное, Фаина полна предрассудков, как и многие жители нашего городка, да что там городка — страны, планеты. Ей ненавистен факт моего рождения без брака, ненавистен мамин образ жизни, всегда считала её «шлюхой», «кокоткой». Но я-то знала, это не так — мама любила. Любила и мечтала о взаимности.

Сколько их сменилось в нашем доме? По сути, не так уж и много для того, чтобы слыть падшей женщиной. Я припомнила двоих, плюс мой отец, которого я никогда не видела, и Вася. Мамино проклятье. Энергичный Вася всегда много говорил, шутил, никогда не пытался воспитывать меня, притворяясь моим отцом, и лишь иногда засыпал прямо на стуле, уткнувшись затылком в стену и нелепо приоткрыв рот. Гораздо позже уже, когда маме подтвердили диагноз, я узнала Вася — наркоман. Мне он казался смешным и добрым, дети, как и влюбленные женщины, легко обманываются. Мама замкнулась, уволилась с последней работы, нянькой детского сада, опережая возможный, предстоящий скандал. Наступили самые наши сложные дни, растянувшиеся на годы. Разочарованная, равнодушная мама, наплевавшая на всех и вся, а в первую очередь на себя, всё больше времени проводила в постели. Перестала краситься, почти не выходила из дому, лишь по вечерам, чтобы помыть в подъездах дома, получая за этот не хитрый труд сущие копейки. Ездить в областной центр за необходимыми лекарствами отказывалась. Я порой злилась на неё — слабую, безвольную, забывшую обо мне. И она словно замечала мою злость, срывалась, выпивала бутылку дешёвого портвейна — на вино у неё попросту не было денег — и твердила мне, что она плохая, чудовищная мать, что мне нужно отказаться от неё. Заканчивались такие истерики обычно по одному сценарию: мы плакали обе, обнимали друг дружку, я говорила, что она самая лучшая мама на свете, она клялась, что завтра же едет в больницу. Обещанное завтра не наступало никогда. Она словно нарочно загоняла себя в могилу. А у меня, ещё недостаточно взрослой, несформировавшейся как личность, просто не находилось ни опыта, ни слов для того, чтобы заставить её жить.

Оглядываясь назад, могу сказать ей требовалась помощь профессионалов, психологов и настойчивый, любящий человек рядом, указывающий на миллион причин, чтобы жить. Иногда я винила Фаину, не захотевшую помочь ей, поучаствовать. У неё непременно бы получилось, с её-то характером, да мама просто побоялась бы ослушаться властной, бескомпромиссной сестры! А мама оказалась слабой, неспособной противостоять отчаянью, но я любила её, она моя мама. Лишь иногда меня душила обида, нашептывала: ты — недостаточная мотивация для жизни. Но я гнала от себя эти мысли, не позволяя им завладеть разумом.