Он едва не охнул, когда неожиданный взрыв потряс его тело от ее неопытных, но излишне смелых ласк. К счастью, он сумел вовремя сдержаться и лишь резко откатился от нее. Откинувшись навзничь, он притянул ее к себе, так, что она оказалась лежащей на нем. Ее густые волосы шелковистыми волнами упали вокруг него, накрыв их обоих, словно шатром, пахнущим дождем и женщиной. Как давно он мечтал об этом, представлял себе, как это будет: он и она вместе на одной постели. Действительность превзошла все ожидания.

Ее груди вдавливались в его грудь, и это совершенно убивало его. Чтобы полностью не лишиться самоконтроля, он позволил себе лишь один короткий взгляд на нее. Лесная колдунья, нежная, пылкая, такая изящная и женственная, и она принадлежит ему! Только ему одному! Навсегда!

Это было ошибкой. Он слишком долго любовался ее чувственной красотой. Он собирался еще какое-то время соблазнять ее сладкими речами, искусными комплиментами, которые так любят женщины, превозносить ее бархатную кожу, ее сочные, словно спелые вишни, губы, ее серебристо-дымчатые прекрасные глаза… Ни одна женщина не заслуживала этих комплиментов больше, чем Кайла. Его Кайла, его жена.

Но она была слишком близко, прекрасная, с чуть затуманенным от его ласк и поцелуев взглядом… И это все, что ему было сейчас нужно.

Он больше не мог ждать. Яростное желание обладать ею сжигало его изнутри, вытеснив все остальные мысли и чувства. Сейчас ему было уж точно не до комплиментов. Он чувствовал, как в нем просыпается та самая потаенная часть его души, которую он столько лет держал взаперти, та тьма, что заставляла его терять контроль над собой и с которой он всегда так яростно сражался. Но сейчас было слишком поздно сожалеть об этом.

Слишком поздно для угрызений совести и сожалений, потому что он уже опрокинул ее навзничь на кровать и навис над ней. Он взял в рот розовый бутон ее соска, такой тугой, в то время как рука уже добралась до ее сладостей, нежных, бархатных, словно лепестки розы. И она отвечала ему, она раскрылась для него, она стонала и вздыхала, и голова ее металась по подушке, а он не знал, что было больше в ее вздохах – наслаждения или удивления, но все равно не останавливался, он просто не мог остановиться.

Она была центром его мира, его богиней, его душой, она была всем для него, и все в нем говорило, что это правильно, что так и должно быть. Что это именно то, ради чего он жил – вот этот момент, прямо сейчас, когда она, полностью раскрывшись ему навстречу, приняла его в себя, когда в ее широко раскрытых глазах изумление сменилось болью и потрясением.

Он старался смягчить ее боль поцелуями, погасить нежностью, заглушить осторожными движениями, потому что он никогда не хотел причинять ей боли, но сейчас… о боже! Сейчас ничего не могло бы заставить его остановиться. Он должен был удовлетворить проснувшуюся тьму внутри его, потому что она полностью завладела им, и уже не оставалось в нем ничего, кроме этой тьмы.

Ритм их движений стал эхом той примитивной силы, что владела им сейчас, заставляла его двигаться, захватывая все больше и Кайлу. Он разделил с ней свою тьму, и она приняла ее, и тогда боль утихла, и ее тело изменилось, отбросив напряжение и скованность, превратившись во что-то совсем иное, легкое, охваченное жарким ритмом дикого, древнего, как мир, примитивного танца. Кайла обвила его руками, притянула к себе, хриплый дикий крик сорвался с ее губ.

Он едва не умер от блаженства. Казалось, он рассыпался на множество сверкающих осколков. И это сделала для него она, его лесная колдунья. Ее кожа была горячей и влажной от пота, ее ноги обвивали его бедра, в ее сияющих, словно лунный свет, глазах появилось понимание. В ней самой возникло что-то новое, живое, искрящееся, полное страсти. Полураскрытые губы шепчут его имя, тонкие руки скользят по его плечам и спине… Он двигается в ней, околдованный ее упругим, тугим телом, принимающим его в себя, всего, полностью и без остатка, снова и снова…

И его тьма подчинилась ее заклятиям, ее колдовство оказалось сильнее. Она оплела эту тьму своими чарами и вернула ему сторицей. Это было слишком, он больше уже не мог сдерживаться и погрузился в пучину этого колдовства с хриплым криком, отдавшись до конца наслаждению, пока сверкающая тьма в нем не иссякла, ничего не оставив после себя: ни боли, ни вины, ни сознания.

Не осталось ничего, кроме Кайлы, его колдуньи, за которую он готов был теперь отдать жизнь.


Дождь завил его волосы мягкими волнистыми локонами цвета меда. Пока он спал, они разметались по подушке сияющим янтарным ореолом, выглядящим довольно странно в сочетании с суровыми, резкими чертами его лица. Вместо того чтобы придать его облику мягкости и невинности, эти золотые локоны лишь подчеркнули его плутовскую натуру, которую Кайла с недавнего времени в нем обнаружила. Даже с закрытыми глазами, думала Кайла, у ее мужа вид дьявольского соблазнителя: от изогнутой линии его бровей до ямочки на щеке, которая делалась более явной, когда он улыбался. А уж его губы…

Она подняла взгляд от его губ чуть выше и встретилась с его улыбающимся взглядом.

– Ты не спишь, – сказала она, даже не стараясь скрыть обиженные, обвинительные нотки в своем тоне.

– Определенно нет, – согласился он и, вытянув из-под одеяла руки, заложил их за голову.

Наступил рассвет, затем солнце поднялось выше, а они ничего этого не замечали. Только теперь Кайла обратила внимание, что сейчас гораздо позже, чем было вчера, – а казалось, месяцы назад, – когда ее разбудили дети, чтобы отправиться в поход за оленями. Сейчас они были одни в спальне. Солнце поднялось высоко и освещало гораздо большую часть комнаты, чем вчера. Его лучи доставали до камина, сложенного из белоснежного мрамора.

Роланд наблюдал за тем, как она поспешно опустила глаза, скрывая свои чувства за веером ресниц.

Пока она спала, он долго не мог заснуть и наблюдал за ней до тех пор, пока образ спящей Кайлы не превратился в сон о Кайле. В этом удивительном сне она смеялась и танцевала перед ним: живой огонь и грозовой дождь каким-то чудом слившиеся воедино.

Она сама была, как эта сегодняшняя ночь, она иссушила его, выжгла дотла. Но он принял это с радостью, он готов был принять от нее любую боль, которую она могла неумышленно причинить ему. Он с радостью пройдет через все, потому что это означало, что она была здесь, рядом с ним, не в мечтах, а в реальной жизни, каждый день, каждую ночь…

Роланд подвинулся к ней ближе, чтобы видеть ее глаза, и положил руку на ее плечо. Она не сделала попытки остановить его, поэтому он смело двинулся дальше, к ее талии, наслаждаясь этими восхитительными женскими изгибами.

– Тебе было больно вчера? – спросил он.

– Нет… да, – это был ее обычный ответ, когда он подбирался к ней слишком близко.

Складочка между ее бровями стала чуть заметнее, но он решил, что понял, что это означало – всего лишь обычную девичью стыдливость. Правда, он несколько удивился тому, что после того, что было между ними этой ночью, она все еще может испытывать стыдливость перед ним. Но он давно смирился с мыслью, что в ней всегда останется какая-то загадка, которую он не сможет разгадать до конца.

Он должен был улыбнуться.

– Тогда я не прошу прощения и… прошу прощения.

Она внимательно наблюдала за выражением его лица, с подозрением приняла его улыбку, а потом, поняв, что он поддразнивает ее, сразу успокоилась.

– Только вначале было больно, – призналась она и тут же вспыхнула от смущения.

Роланд придвинулся к ней ближе, откинул одеяло и мех в сторону, чтобы между ними ничего не было, и взял ее лицо в ладони. Он собирался сказать что-нибудь ласковое, чтобы успокоить ее, что-нибудь легкое, чтобы заставить ее улыбнуться, забыть боль, а потом что-нибудь еще, что-то дерзкое и приятное, чтобы разжечь огонь, который, как он теперь знал, горит внутри ее восхитительного тела. Потому что он опять был готов к близости с ней.

Но вместо этого Роланд просто лежал лицом к ней, опершись на локоть, ласково гладя ее щеку кончиками пальцев, и смотрел на нее. Она лежала в той же позе, с рассыпавшимися по плечам спутанными со сна волосами, и спокойно и прямо глядела на него, не отводя взгляда.

И все замечательные слова, которые он хотел ей сказать, куда-то делись. Он просто не знал, как следует с ней обходиться.

Она не была шлюхой из таверны, которую было легко ублажить, немного покувыркавшись в постели и подарив нехитрый подарок, что он не раз делал в дни своей зеленой юности. И она не была куртизанкой, которую можно потешить льстивыми речами, как он делал обычно в свои молодые годы при дворе короля. Она вообще не была похожа на других женщин, которых он когда-либо знал. И она к тому же была его женой. Да и он теперь был мужчиной, а не зеленым юнцом. И она была теперь под его защитой, он нес за нее ответственность. Но здесь было нечто большее, чем это, гораздо большее, потому что, думая о своей жизни, он уже не представлял ее без Кайлы. Кайла была всегда в его мыслях, днем и ночью: его возлюбленная, его жена.

Эта удивительная, необыкновенная женщина, его лесная колдунья, осчастливила обычного человека, каким он себя считал, и она одна держала в своих руках ключ к его искуплению, к освобождению от грехов, к которому он так стремился.

Он понял это еще тогда, в ту роковую ночь в таверне, когда увидел ее и почувствовал неясное волнение и тревогу. В ту самую ночь, когда она пришла отомстить ему за то, что, как она думала, он сделал с ее семьей, и когда она стояла перед ним, не зная страха, и бросала ему в лицо обвинения, словно безжалостный ангел мести, он понял, что это и есть его судьба. И он заслужил ее резкие слова хотя бы за то, что решил захватить ее, пусть не для короля, а для себя самого.