– Тогда щелкни, – сказал Роберт Гауер.

– Нет, – ответила я. – Пони испугается, а он ничего плохого не сделал. Если захотите, щелкну, когда уведу его.

Он кивнул, а из его трубки поднялось облачко дыма, как из трубы над домом.

– Славная ты девочка, – произнес он. – Как тебя зовут?

– Меридон, – ответила я.

– Цыганских кровей? – спросил он.

– Моя мама была роми, – сказала я, изготовившись защищаться.

Он снова кивнул и подмигнул мне голубым глазом. Потом его круглая светловолосая голова нырнула под притолоку фургона и дверь захлопнулась, а я осталась с молоденьким пони, которого мне к вечеру надо было достаточно вышколить для езды, чтобы мы с Дэнди могли пойти на ярмарку с пенни в кармане.

У меня еле-еле получилось. Па постановил, что я должна сесть на пони, чтобы он не начал лягаться или не убежал, и серый, если не считать дрожи испуга, стоял спокойно. Потом мне нужно было с него слезть без приключений. Я целый день его гоняла, оба мы были вымотаны, и он так привык, что я рядом, что сбросил меня всего-то разок, когда я попыталась его оседлать. Он отбежал недалеко, и я сочла это добрым знаком. Я совсем не учила его трогаться или останавливаться. Па не оговаривал, что это нужно, чтобы пойти на ярмарку, вот я и не стала. К концу дня пони научился только стоять смирно с полминуты, пока я садилась в седло, улыбалась па с притворной уверенностью и слезала.

Па неохотно полез в карман и вручил нам с Дэнди по пенни.

– Я тут обсудил кое-какие дела с этим Гауером, – со значением сказал он. – И он, чтобы оказать мне любезность, позволил вам обеим пойти на свое представление. Я ухожу в город, повидаться с человеком, который хочет купить лошадь. Когда вернусь, чтобы были в фургоне, а то вам несдобровать.

Дэнди бросила на меня взгляд, предупреждая, чтобы я придержала язык, и кротко ответила:

– Хорошо, па.

Обе мы знали, что он вернется пьяным до слепоты, даже не поймет, там мы или нет. И утром об этом не вспомнит.

После мы побежали на угол поля, где у полуоткрытых ворот нас встретил Роберт Гауер: в красном фраке, белых бриджах и черных сапогах для верховой езды он был ослепителен. Мимо нас весь день, с полудня, шли люди – они платили пенни Роберту Гауеру и рассаживались на зеленых склонах, ожидая начала представления. Мы с Дэнди пришли последними.

– Вот это господин! – ахнула Дэнди, когда мы бежали через луг. – Ты глянь на его сапоги.

– И он одевался в фургоне! – изумленно произнесла я.

Я в жизни не видела, чтобы из нашего фургона являлось что-нибудь ярче неряшливого, с искрой, лучшего платья Займы, надетого поверх засаленной рубашки, посеревшей из-за редких стирок.

– А! – сказал Роберт Гауер. – Меридон и.?..

– Моя сестра, Дэнди, – ответила я.

Роберт Гауер величественно кивнул нам обеим.

– Прошу, займите места, – произнес он, открывая ворота чуть пошире, чтобы впустить нас. – Где угодно на траве, но только не перед скамьями, они оставлены для господ и служителей церкви. По особой просьбе, – добавил он.

Дэнди улыбнулась ему самой милой своей улыбкой, расправила поношенную юбку и присела в реверансе.

– Благодарю вас, сэр, – сказала она и проплыла мимо него, высоко подняв голову.

Ее блестящие черные волосы спадали по всей спине толстыми, как колбаски, вьющимися прядями.

Луг шел слегка под уклон, образуя у подножия площадку, и зрители расселись на траве по склону, глядя вниз. Перед ними были установлены две небольшие скамьи, пустые, если не считать толстого мужчины с женой, походивших на зажиточных фермеров, но уж никак не на настоящих господ. Мы вошли у подножия холма, и нам пришлось идти мимо большого щита, на котором были нарисованы чудные на вид деревья, фиолетовый с красным закат и желтая земля. С двух сторон у него были приделаны выступавшие вперед крылья, так что он служил задником для зрителей и скрывал лошадей, привязанных сзади. Когда мы проходили мимо, парнишка лет семнадцати, изысканно одетый в белые бриджи и красную шелковую рубашку, выглянул из-за щита и уставился на нас. Зная, что вид у меня вороватый, я ждала беды, но он ничего не сказал, только оглядел нас с ног до головы, словно мы из-за бесплатных мест стали его собственностью. Я посмотрела на Дэнди. Глаза у нее широко раскрылись, она смотрела прямо на него, разрумянившись, с уверенной улыбкой. Смотрела так дерзко, будто была ему ровней.

– Привет, – сказала она.

– Ты Меридон? – удивленно спросил он.

Я уже хотела сказать: «Нет, я Меридон, а это моя сестра», – но Дэнди меня опередила.

– О нет, – сказала она. – Меня зовут Дэнди. А ты кто?

– Джек, – ответил он. – Джек Гауер.

Стоя незамеченной рядом с моей красавицей-сестрой, я могла его рассмотреть. Волосы у него были не светлые, как у отца, а темные. И глаза тоже. В блестящей рубашке и белых бриджах он был похож на лорда из представления бродячего театра – один восторг. Судя по уверенной улыбке, с которой он смотрел сверху вниз на Дэнди, поднявшую к нему, как цветок на тонком стебельке, свое лицо, он об этом знал. Я глядела на эту улыбку и думала, что он – самый красивый парень из всех, кого я видела в жизни. И по какой-то причине, не знаю почему, я вздрогнула, словно кто-то плеснул мне на затылок холодной воды, и шея у меня заледенела.

– Увидимся после представления, – сказал он.

Голос его прозвучал так, что это походило скорее на угрозу, чем на обещание.

Глаза Дэнди блеснули.

– Кто знает, – сказала она, прирожденная кокетка, лучшая из тех, что когда-либо заигрывали с красивым парнем. – Найду занятие получше, чем сидеть в фургоне.

– Да ну? – спросил он. – И какое же?

– Мы с Меридон идем на ярмарку, – сказала она. – И деньги у нас есть, и все такое.

Он впервые взглянул на меня.

– Так это ты Меридон, – походя заметил он. – Отец говорит, ты хорошо управляешься с молодыми пони. Сможешь сладить с конем вроде этого?

Он указал за щит, и я заглянула за его край. К шесту, вбитому в землю, был привязан красивый серый жеребец. Он стоял тихо и спокойно, но, увидев меня, стал нервно косить темным глазом.

– Еще бы, – мечтательно сказала я. – Я бы всю ночь за ним смотрела.

Джек улыбнулся мне такой же теплой и понимающей улыбкой, как его отец.

– Хочешь прокатиться на нем после представления? – предложил он. – Или ты тоже найдешь занятие получше, как сестра?

Дэнди ущипнула меня за руку, но в кои-то веки я на нее не обратила внимания.

– Я бы очень хотела на нем прокатиться, – поспешно сказала я. – Я лучше на нем прокачусь, чем пойду на какую угодно ярмарку.

Джек кивнул в ответ на мои слова.

– Па так и сказал, что ты помешана на лошадях, – произнес он. – Подожди, пока кончится представление, и можешь на него сесть.

Он взглянул в сторону ворот и кивнул, когда отец ему помахал.

– Займите места, – воззвал Роберт Гауер голосом зазывалы. – Займите места, чтобы насладиться великолепнейшим представлением во всей Англии и Европе!

Джек подмигнул Дэнди и нырнул под щит, пока его отец запирал ворота и шел в середину поросшей травой площадки. Мы с Дэнди метнулись к холму и уселись в выжидательной тишине.

Все представление я просидела с открытым ртом.

В жизни не видела таких выученных лошадей! Было там четыре маленьких пони – валлийских горных или ньюфорестских, как мне показалось, – которые открывали представление танцем. Играла шарманка, Джек Гауер стоял в середине площадки, на нем был дивный фиолетовый фрак поверх красной рубашки, в руках – длинный кнут. Он щелкал им и переходил к краю площадки, а маленькие пони кружились и гарцевали, каждый по-своему, вертелись на задних ногах, меняли порядок, высоко держа головы, и султаны на их головах трепетали, и бубенчики звенели и звенели, словно на неуместных летом санях.

Зрители захлопали, когда Джек закончил, и все четыре пони исполнили поклон, а он сорвал с головы фиолетовую треуголку и поклонился толпе. При этом Джек переглянулся с Дэнди, словно говоря, что все это ради нее, и я почувствовала, как она раздулась от гордости.

Следующим на арене появился жеребец, с чьей изогнутой шеи ниспадала грива, белая, как морская пена. С ним вышел Роберт Гауер, он поднял коня на дыбы и заставил топать копытами по очереди. Конь выбирал флаг любого цвета – назовешь цвет, и он принесет именно то, что велели. Он танцевал на одном месте и мог считать до десяти, стуча копытом по земле. Он и складывать числа умел, даже быстрее, чем я. Умница-конь, а до чего красив!

Когда он ушел, все снова зааплодировали, и тут пришло время кавалерийской атаки. Шарманка заиграла марш, и Роберт Гауер стал рассказывать о славной битве при Бленхейме. На арену с топотом выбежал маленький пони, его упряжь была украшена яркими флажками, а над всеми ними развевался красный крест святого Георгия. Роберт Гауер объяснил, что это означает герцога Мальборо и «цвет английской кавалерии».

Три других пони выбежали с французским флагом, и пока зрители пели старую песню «Английский добрый ростбиф», четыре пони наскакивали друг на друга, их маленькие копыта стучали по грязной земле, оставляя на ней глубокие следы. Замечательное было представление, и в конце маленькие французские пони легли и умерли, а победоносный английский пони проскакал галопом круг победы и вернулся в середину арены.

Тут появились разносчики напитков с подносами, пирожники и продавцы кексов. У нас с Дэнди было лишь по пенни, и мы берегли их на потом. К тому же мы привыкли голодать.

Следующей вышла новая лошадь, крупная пегая, с широкой спиной, косившая глазами. Роберт Гауер стоял в середине арены, щелкал кнутом и заставлял ее скакать по кругу ровным легким галопом. Внезапно на арену прыжком выскочил Джек, в красной рубашке и белых бриджах. Рука Дэнди скользнула в мою и крепко сжала ее. Лошадь все скакала и скакала по кругу, Джек запрыгнул ей на спину и встал, удерживая равновесие, держась за повод одной рукой, а вторую отведя под аплодисменты. Сделав сальто, он спрыгнул с лошади, потом снова вскочил ей на спину и, пока она продолжала скакать, соскальзывал то с одного ее бока, то с другого, а потом целый круг продержался на весу, обняв лошадиную шею. Он подпрыгивал и садился спиной к движению. Крутился – и оказывался лицом. А в конце, вспотевший и запыхавшийся, совершил круг, стоя на спине лошади, полностью распрямившись и раскинув руки в стороны для равновесия. Он ни за что не держался, соскочил и приземлился на ноги рядом с отцом.