— Мистер Фолкерк в восхищении от моих новых нарядов, — с легким вызовом сообщила она. — Надеюсь, вашей светлости нравится это платье — в Эдинбурге оно вызвало настоящий фурор… Так мне сказала бабушка, она наблюдала за реакцией окружающих…

— О! Охотно верю, — прохладно отвечал герцог, даже не взглянув на нее. — И про бабушку, и про фурор, и про окружающих.

Тара так и не поняла, было ли это сказано с одобрением или с насмешкой. Ей не оставалось ничего другого, кроме как вступить в разговор с мистером Фолкерком, хотя единственный человек, с кем она хотела бы сейчас говорить, был ее муж.

За ужином Тара пыталась отдать должное каждому из поданных им изысканных блюд, но никак не могла сосредоточиться на содержимом тарелок. Рядом с герцогом ее мучило невыносимое напряжение. И не потому, что она не знала, какую вилку ей взять вслед за какой и как обращаться с ножом и бокалами. Это был прошлый этап ее жизни. Да, но в чем заключается следующий? Она снова — отверженная? Сначала — обществом, теперь — своим мужем?.. Боже праведный, как все мучительно!

Герцог не выглядел слишком усталым, хотя провел в седле целых два дня. Это потому, подумала Тара, что он очень рад вернуться домой. Значит, не заболеет. От радости не болеют, а наоборот, выздоравливают. Так она утешала себя, вяло что-то жуя и вставляя в общий разговор малозначащие короткие фразы.

Внезапно в окно ударил порыв ветра, и Тара, поправив шарф на почти голых плечах, с улыбкой повернулась к мистеру Фолкерку:

— Как я рада, что мы с герцогом не сидим сейчас на вершине Бен-Арка, беззащитные перед стихией!

— Полагаю, вы бы и на этот раз смогли уберечь его светлость от непогоды, — живо послал мяч в нужную сторону мистер Фолкерк.

Герцог быстро взглянул на Тару, ловя передачу.

— Что, в тот день, когда в меня стреляли, шел сильный дождь?

— Да… настоящий ливень. И ветер был сокрушительный…

— И как же тебе удалось уберечь меня от дождя? — обратился герцог к жене.

Тара почувствовала, что лицо ее заливает густая краска. Она зябко повела плечами, вспоминая тот злополучный день. Впрочем, в последующих событиях роль он сыграл отнюдь не злополучную.

— Я… я просто укрывала вас своим плащом, пока нас не нашли, — тихо ответила Тара.

— Следовательно, держала меня в объятиях? — не скрывая непонятного ей удовольствия, усмехнулся герцог.

— Д-да. — Тара чуть наклонила голову, пытаясь поймать его взгляд и понять, что он думает.

Не счел ли он ее поведение непристойным, с испугом подумала вдруг Тара. Но прежде чем герцог смог еще что-нибудь произнести, откуда-то до них донесся такой знакомый и такой волнующий звук волынки!.. Все трое, перестав есть, заслушались… Мелодия звучала то нежно, то весело, будто летела над бархатными зеленеющими холмами и голубой гладью озер, замирала в ложбинах и среди зарослей вереска и снова взмывала в небо быстрее ветров небесных…

Отужинав, Тара, не дожидаясь, пока кто-то из джентльменов поможет ей, поднялась из-за стола.

— За эти два дня мы оба сильно устали, — сказала она, обернувшись всем корпусом к герцогу. — Я уверена, что вы нуждаетесь в полноценном отдыхе.

Не дожидаясь ответа, Тара грациозно повернулась к мистеру Фолкерку:

— Вы рады, что мы вернулись домой? — певуче спросила она его и ласково ему улыбнулась.

— Без вас замок выглядел каким-то очень уж опустевшим… — искренне и очень серьезно ответил тот. Возможно даже — с каким-то особым значением. Или ей показалось?

Но искренность, прозвучавшая в его голосе, затопила Тару теплом. Эти слова стали для нее хоть и слабым, но утешением, вознаградив ее за холодность мужа. Она была за всё бесконечно благодарна мистеру Фолкерку — он забрал ее из приюта, не по своей воле, конечно, а повинуясь приказу, но сумел превратить для нее их поездку в Шотландию в настоящий праздник ума и житейской науки, он был очень внимателен к ней и пока они ехали, и тут, в незнакомом ей замке, он был ее поводырем среди мутных волн неизвестности. Пусть Господь будет к нему благосклонен и щедр на радости!.. И она, покинув мужчин, ушла.

Вернувшись с такими мыслями в спальню, она обнаружила, что в камине ярко пылает огонь.

— В последние два дня заметно похолодало, ваша светлость! — донесся до Тары голос миссис Мак-Крейг, приготавливающей для нее постель. — Да и в Эдинбурге, как я слышала, погода вас не особенно баловала.

— Его величество успел за то время несколько раз промокнуть, — со смешком ответила Тара. — А сейчас я надеюсь, что его светлость не подхватит простуды после сегодняшней скачки под дождем. — Это она добавила без тени смешливости, а серьезно.

— О, у вас нет никакой нужды об этом тревожиться, ваша светлость… Его светлость никогда не беспокоился из-за подобных пустяков, сколько бы раз ни попадал под дождь. Я этому и счет потеряла… — будничным тоном отозвалась на ее слова миссис Мак-Крейг.

Вежливо присев, она пожелала Таре спокойной ночи и удалилась.

Тара задула свечи и легла в постель, натянув одеяло до самого носа. Кончик его был холодный, и она прижала к нему ладонь. Ладонь тоже была прохладной, но с каждой секундой ей становилось теплее.

Что делать? Постараться сразу уснуть или взять в руки книжку?

Но сегодня ей совершенно не хотелось читать. Взгляд ее то уныло блуждал, то с надеждой был устремлен на дверь, разделяющую их с герцогом спальни. Вспомнил ли он о ней хотя бы мельком, отправляясь в постель?

«Увы, я ему больше не нужна», — с тягостной грустью подумала Тара. И будет ли им что сказать друг другу завтрашним утром?

А вдруг он в самом деле заявит, что она свободна и может жить со своим отцом, если сама того пожелает? Настроение ее окончательно упало. Нет, она ни за что не сможет открыть ему, почему ей так хочется никуда отсюда не уезжать, а навсегда остаться в замке!

Разве осмелится она сказать ему… о своей любви?

«Я люблю его! Люблю! Боже всемогущий, ну сделай же так, чтобы он проникся ко мне хотя бы слабой симпатией, — молилась Тара. — Пусть позволит мне остаться — хотя бы для того, чтобы я… смогла примирить кланы!..»

Она зажмурилась, чувствуя, как к глазам ее подступают слезы. Когда же она открыла их, то увидела герцога, неслышно вошедшего в ее спальню.

На мгновение у нее перехватило дыхание. А герцог ей сообщил как ни в чем не бывало:

— Очень болит голова…

Тара тут же села в постели.

— Я так и знала! Это все дождь и усталость! Ну как можно быть таким безрассудным и не вылезать из седла целых два дня, когда доктор настоятельно советовал вам поберечься?

Герцог вместо ответа прижал руку ко лбу. И выразительно посмотрел на нее. Она все поняла.

— Да-да! Я сейчас сниму вашу боль! Я ведь не раз делала это раньше! Значит, смогу и сейчас! — засуетилась Тара, пряча за суетой радость. Он пришел! Пришел! — Прилягте пока на кровать и поплотнее накройтесь одеялом. Оно теплое. А я пока разожгу огонь.

Выбравшись из постели, она подбежала к камину, чтобы подбросить туда несколько поленьев из стоящей рядом корзинки. В этот момент Тара совсем забыла о том, что вместо ночной рубашки из плотной и грубой ткани, какие она носила всю жизнь, на ней батистовая сорочка, отделанная фривольным кружевом.

И эта прозрачная ткань не могла скрыть нежных изгибов ее тела.

Тара подбросила в огонь дров и вернулась к кровати. Она ожидала, что герцог приляжет с краю, но тот вольготно устроился в середине. Тара в замешательстве смотрела на него, ломая голову, как же ей теперь дотянуться до его лба.

— Я думаю, вам стоит придвинуться ближе к краю, а то вы неудобно легли, — осторожно предложила она.

— Будет лучше, если ты обнимешь меня так же, как это было на Бен-Арке или потом, когда ко мне возвращалось сознание, — невозмутимо ответил ей герцог. — Уж постарайся, у тебя это хорошо получалось…

Щеки у Тары запылали.

— Я и не знала… что вы… отдаете себе отчет в происходящем, — смущенно пробормотала она.

— Быть в твоих объятиях и не отдавать себе в этом отчет? — с какой-то странной и непонятной ей интонацией усмехнулся герцог. — Ты хоть думаешь, что говоришь? Вдобавок в комнате все еще холодно, огонь здесь разожгли только недавно, помещение не согрелось.

— Ладно, хорошо, вы сами о том попросили, — согласилась с его предложением Тара, не желая с ним спорить и снимая тем самым с себя ответственность за несоблюдение должных приличий.

Она осторожно прилегла на подушки, и герцог положил голову ей на грудь. Теперь она держала его точно так же, как пока он был без сознания. Теперь надо было сосредоточиться на снятии головной боли. Она представила было себе точку, где, по ее понятиям, пульсировала у герцога головная боль, но ощущала лишь яростную пульсацию своего сердца. Оно клокотало где-то в груди, у самого горла. Она повторила попытку. Сердце по-прежнему выскакивало у нее из груди.

Тара попыталась словами уверить себя, что она по-прежнему думает только о том, как бы облегчить его боль, однако все ее тело волнами охватывала странная дрожь. Это потому, сказала она себе, что герцог так близко. Или он лег все ж таки неудобно.

«Только бы он не догадался, что я сейчас испытываю! Только бы не догадался!..»

Положив пальцы на его лоб, она начала быстро массировать его от бровей до корней волос. Как она уже успела заметить, этот завораживающий монотонный ритм лучше всего снимал его головную боль.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно промычал герцог. — Намного лучше! Только прижмись ко мне потеснее, мне холодно.

— Вам нужно обращать больше внимания на свое здоровье, — пролепетала она. — Мистер Фолкерк думает, что вы отправились в Эдинбург, даже не успев толком выздороветь.

— Ну, тебя же здесь не было, так что никто не мог предостеречь меня, — томно ответил ей герцог. — Ты же уехала…