– А что лежит у тебя в кармане? – спросил я после того, как несколько справился со своими чувствами.

Она взглянула на меня так, как всегда смотрел Титус, когда боялся, что я отберу у него любимую палочку.

– Я никому не скажу, – пообещал я.

Медленно, не сводя с меня глаз, она опустила руку в кармашек платья и вынула маленькую куклу, сшитую из лоскутков. На голове у нее красовался кусочек черной шерсти, а лицо, несколько размазанное, было нарисовано чернилами.

– Как ее зовут? – спросил я.

– Я называю ее Эстефания.

Я не мог выговорить ни слова. Потом, когда на лице у нее отразился испуг, я с трудом выдавил:

– Тебе разрешают играть с ней?

– До тех пор, пока мне не исполнится семь лет. Потом я буду уже взрослой.

– И когда это случится? – поинтересовался я, хотя и знал дату, которую она должна была назвать.

– В канун праздника Святого Иоанна, – ответила она. – На мой день рождения устраивают фейерверк.

– Тебе очень повезло. Но что же тогда будет с Эстефанией?

– Ее отдадут детям бедняков, – сказала Идоя – Она будет им нужнее, чем мне. – Она умолкла, но потом продолжила: – Я хочу оставить ее себе. Иначе она останется одна в корзине для детей бедняков. И потеряется.

– А ты не хочешь, чтобы она потерялась?

Она отрицательно покачала головой, как будто слова были излишними, и мне показалось, что в ее взгляде впервые промелькнул лучик надежды. Она смотрела на меня, и глаза ее были настолько похожи на глаза Каталины, что я вдруг почувствовал нестерпимое желание подхватить ее на руки и прижать к себе. Но мы все еще оставались чужими друг для друга, потому я ограничился лишь тем, что сказал:

– Но ведь ты не потерялась. И ты не одна. Ты живешь здесь всю свою жизнь.

– Да, – согласилась она. – Но когда я должна буду отсюда уйти, куда я пойду?

Это был вопрос, на который у меня не было ответа.

– Я уверен, что мать Августина устроит все лучшим образом, – пробормотал я.

– Да, – прошептала Идоя.

– А сейчас мне пора идти, – сказал я, с трудом поднимаясь на ноги. – Я должен побеспокоиться о твоем будущем, отдать необходимые распоряжения. О тебе позаботятся. Ты разрешишь мне прийти к тебе еще раз, перед тем как я вернусь в Англию?

Она кивнула, пряча куклу в карман.

– А зачем вам нужно возвращаться в Англию?

– Потому что там мой дом. У меня есть поместье и фермы, и я должен присматривать за ними.

Она снова кивнула.

– До свидания, сеньор.

– Я снова приду завтра. Или на следующий день, в крайнем случае. Не позже. – Она не сводила с меня глаз. – Я даю тебе слово. А теперь нам пора возвращаться к матери Августине.

Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою ладошку. Она была маленькой и теплой, кончики пальцев у нее слегка загрубели от работы, но кожа еще оставалась нежной и мягкой. На меня внезапно нахлынули воспоминания о том, что такими же были и руки Каталины, мягкими и нежными.

Я открыл дверь. В коридоре нас поджидала молодая монахиня. Идоя выпустила мою руку.

– Я не хочу мешать матери Августине, – сказал я. – Я уверен, она очень занята. Не будете ли вы так добры передать ей, что в следующие день или два я непременно зайду снова, чтобы повидаться с дочерью?

Теперь, когда я знал, что из-за собственной глупости – жестокости – лишился своей любви, у меня не было иного выхода.

– Конечно, сеньор, – ответила монахиня. – Пойдем, Идоя. Меня внезапно охватила такая слабость, что ноги задрожали.

Я стоял и смотрел, как Идоя удаляется по коридору, шагая впереди своей сопровождающей, становясь меньше с каждым шагом, пока наконец темные двойные двери не закрылись за ней.


Все пошло прахом, уж это-то я понимала. Я знала об этом с того самого момента, как увидела Тео и Эву из окна. Я не строила никаких особенных планов, не мечтала ни о чем, просто жила в своей любви к нему. Но теперь я больше не могла оставаться здесь дальше.

Пенни предложила составить мне компанию, когда я вернулась в Холл за вещами.

– У тебя наверняка есть чемодан или что-нибудь в этом роде. Мы возьмем машину. Кроме того, мне необходимо забрать вещи Сесила. Судя по тому, что мне рассказывала Сюзанна, их немного, но ему, бедняжке, не помешает иметь несколько знакомых предметов.

Я уселась рядом с ней на переднее сиденье и подумала о том, как хорошо, что есть кто-то, кто хоть немного поможет мне в том, что я должна была сделать.

Она остановила машину у задней двери Холла.

– Рей ничего не имеет против того, что мы забираем малыша? – спросила я и тут же сообразила, что с того самого момента, как проснулась, я ни разу даже не вспомнила о Рее. Моя голова отказывалась нормально работать, потому что была забита мыслями о Тео.

– Нет. Он знает… он понимает, что так лучше всего. В настоящий момент он просто не в состоянии позаботиться о мальчике. Или… Впрочем, поживем – увидим. Да и твоя мать скоро будет здесь.

– Как вы думаете, Сесил будет скучать по нему? И по жизни здесь?

– Вероятно. – Она выбралась из машины. – Дети частенько ведут себя так, особенно если они не знали ничего другого.

Задняя дверь была незаперта.

– Я разговаривала с Реем, пока ты спала, – сказала Пенни. – У него нервное расстройство, и он многого не помнит. Похоже, у нее случился сердечный приступ. Вероятно, она почувствовала себя плохо и решила сойти вниз, чтобы позвать на помощь. Или, быть может, что-то напугало ее, ведь электричество было отключено. Что-то в темноте. Как бы то ни было, она упала.

Темные и золотистые тени, неподвижные и танцующие в темноте, скользящие вверх и вниз по лестнице. «Что-то случилось…» – сказал Сесил.

– Я не… просто… подняться наверх… – Я не знала, чего боюсь.

Но она ограничилась лишь тем, что сказала:

– Нет, разумеется, нет, – причем совершенно спокойно. – Я пойду с тобой.

Я вспомнила, что она занимала должность магистрата. Неудивительно, что полицейские поступили так, как она им приказала, хотя, окажись на ее месте мать или Тео, они ни за что не стали бы вести себя так. Мне пришло в голову, что я совсем ее не знаю; она выглядела обычной милой женщиной. Странно, но, выступая чуть ли не в роли судьи, она все-таки оставалась на моей стороне.

– Боюсь, я и представить себе не могла… что может случиться что-нибудь в этом роде, – продолжала она. – Рей вел себя вполне пристойно по отношению к Сюзанне, да и школа управлялась совсем неплохо. И хотя он, такое впечатление, не обращал особого внимания на Сесила, не думаю, что он когда-либо дурно обходился с ним. Во всяком случае я не заметила ничего такого, о чем следовало бы сообщить властям.

На мгновение у меня перед глазами возникло раскрасневшееся, полное злобы лицо Белль. И Рей, глядящий на нас через стекло.

– Я не хочу видеть Рея. Хотя и должна, наверное. Но не хочу. Просто… словом, я не могу объяснить.

– Не беспокойся. Я буду рядом.

Я открыла дверь в коридор, и внезапно мне стало ясно, что Белль мертва. Моя бабушка была мертва. Мать моей матери. Меня как будто ударили под ложечку. Вчера она еще была жива. Но потом что-то в темноте испугало ее, заставило упасть на черно-белые мраморные квадраты пола. Эта картина стояла у меня перед глазами. Человек упал и разбился, как и все остальное.

Когда мы вошли в комнату Сесила, я обратила внимание, что Рей немного прибрал в ней.

Пенни обвела взглядом рисунки на стенах, потом открыла комод и начала складывать вещи Сесила в пластиковый пакет. С кровати исчезли простыни, а новые Рей постелить не удосужился. Хотя, наверное, и собирался это сделать.

– Я понятия не имела, что здесь такой беспорядок, – говорила тем временем Пенни. – Тут всегда было мрачновато, но пока школа еще работала, и Сюзанна тоже, по крайней мере, здесь было чисто и опрятно. Рей вечно повторял, что собирается перестроить заднюю часть дома, так что в ремонте не было смысла. А теперь вот это.

Я кивнула, не сводя глаз с рисунков Сесила, мертво глядящих на меня со стен. На них были изображены мертвая лошадь, снег, запятнанный кровью, сгоревшие тела в воздухе. Я вспомнила, как однажды он рассказал, что ему приснилась башня, и о собственном кровавом кошмаре. Я вспомнила, что и Стивен Фэрхерст писал мисс Дурвард об осаде, описывая лед и снег. Может быть, Стивену снились кошмары, которые оживали потом в рисунках Сесила? Его сны – его кошмары – его сны солдата… Неужели сама атмосфера была настолько насыщена ими, что их впитали дерево и камень?

На мгновение мне показалось, что меня одновременно охватили озноб и лихорадка, и у меня перехватило горло.

Потом Пенни со стуком закрыла последнюю дверцу, задвинула последний ящик и распахнула занавески, чтобы в комнату проник свет. Ее рука на секунду замерла над оконной задвижкой, словно она намеревалась открыть и окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух и проветрить ее. Но ведь мы уезжали.

– Тебе нужна помощь, чтобы сложить вещи? – спросила она. Если бы мне не нужно было подниматься наверх, если бы там не было Рея, я бы, конечно, сказала «нет». Мне не хотелось, чтобы кто-то собирал вещи вместо меня, но я представила, что опять придется идти по коридору и подниматься по лестнице, и сказала «да». Потом мы вышли из комнаты Сесила. Пенни оставила пакеты с его вещами у задней двери, а мы прошли через кухню и пошли дальше.

Вращающаяся дверь открывалась тяжело, как будто створки ее с обратной стороны подпирало все, что случилось в этом доме. Но, впрочем, я все-таки вошла в нее, и ничего плохого не произошло.

Коридор оказался чистым и пустым, под ногами уходили в бесконечность черно-белые квадраты.

– Он прибрал, – заметила я и почувствовала, что к горлу подступил комок, а на глаза навернулись слезы.

– Да, – сказала Пенни. Она обняла меня одной рукой за плечи и на мгновение прижала к себе. – Бедная моя Анна! Но уже завтра прилетает твоя мама.

– Будем надеяться, – пробормотала я, потому что не могла взять в толк, что от этого изменится.