Никто из охранявших не посмел спросить у княгини Таврической, как она оказалась в крепости, каждый полагал, что уж у нее-то должно быть разрешение императора – у нее всегда имелось разрешение… Осужденные же взирали на Лиз с удивлением. Она смотрела на них, узнавая каждого: Волконский, Трубецкой, Анненков… Встретив взгляд Алексея, Лиз вынудила себя улыбнуться, из чудных зеленоватых глаз княгини скатилась непрошенная слеза. Он слегка кивнул ей, ободряя.

Привели пятерых смертников в серых балахонах с белыми капюшонами. Возведя на эшафот, им накинули капюшоны и одели на шеи веревки. Послышалась барабанная дробь… Лиз зажмурила глаза – она знала, что в России со времен царствования ее матери Екатерины никого не казнили, тем более людей благородного сословия.

Потом наступил черед «ссыльников». Им зачитали приговор, по которому они лишались чинов, орденов и имущества, сорвали эполеты и все награды – палач к ужасу Лиз бросил в их огонь. Над головой каждого из них сломали боевое оружие. Шпага Алексея никак не хотела ломаться, она сопротивлялась отчаянно… Не выдержав зрелища, княгиня Лиз потеряла сознание.

Очнулась она уже в Таврическом дворце – на кровати под пурпурным восточным балдахином. Рядом тихо журчал фонтан. Анна Орлова, сидящая в изголовье, наклонившись, прижалась к ее щеке – обе плакали.

Глава 12. В Сибирь

Крымская лихорадка, обострившись, на многие месяцы приковала Лиз к постели. Доктор Шлосс, лечивший княгиню с юности, не раз приходил в отчаяние. Когда же состояние Лиз улучшилось, уже наступила осень следующего, 1826 года. Мысли Лиз сразу обратились к Алексею. Княгиня Анна, неизменно находившаяся рядом, сообщила ей, что Анненкова по этапу доставили в Тобольск, а окончательным местом ссылки для него избран Нерчинск.

Самую же невероятную новость Анна приберегла напоследок. Оказывается, княгиня Екатерина Трубецкая – теперь уже не княгиня, а просто Катя Трубецкая – добилась от императора Николая разрешения отправиться вслед за мужем в ссылку. Следом за ней собралась и дочь генерала Раевского Маша, ставшая недавно женой князя Сергея Волконского…

– Поехали в Сибирь? – недоверчиво спросила у нее Лиза. – И Николай разрешил?

– Катюша отреклась от всего, от последнего платка носового, так он замучил ее, – рассказывала Анна, вытирая холодную испарину со лба подруги. – Голая, считай, поехала, да еще мытарили ее по пути всякий, кому не лень. Ну а Маша… – Анна вздохнула, – Николай Николаевич, папенька ее, чуть с ума не сошел от горя, но ничто ее не остановило, даже от сына новорожденного отказалась, матери оставила. На Бога одного и надеется только…

Лиз помолчала, обдумывая сообщение Анны. Потом вдруг резко села на кровати, сбросив укрывавший ее поверх одеял верблюжий плед.

– Я тоже поеду, – решительно произнесла она, – пусть и меня он пустит босой…

– Но ты же не жена Алексею, – напомнила ей мягко Анна, – и не невеста. Ты ему вообще никто. А он женат – не забывай об этом…

– Все равно. – Княгиня наклонила голову, ее длинные волосы с тремя седыми локонами впереди упали на белоснежный шелк одеял. – Сама каторжницей пойду. Хоть кем! Не могу я здесь при Николае оставаться. Задыхаюсь я, задыхаюсь, Аннушка. Ты в монастыре укроешься, а я как?

– А что же Сашенька, сын твой? – спросила ее осторожно Анна. – Его тоже на каторгу поведешь? Сына покойного императора?

Лиз не ответила. Она опустилась на подушки и отвернулась к стене. У нее снова начался озноб.

Спустя несколько дней княгиня Потемкина все же известила императора письмом, что имеет намерение отправиться в Нерчинск, на рудники, на постоянное поселение…Получив такое послание, Николай Павлович забыл, что поклялся себе никогда больше не допускать Потемкину в Зимний – он послал в Таврический дворец курьера с приказом княгине немедленно явиться к нему, хоть здоровой, хоть больной. «И даже мертвой пусть принесут!» – кричал в запале.

Она предстала перед ним – изрядно похудевшая, пожелтевшая от болезни, но все так же исполненная достоинства дочь великой императрицы. Анна Орлова ждала ее в приемной, готовая в любой миг прийти на помощь.

В который раз уже, глядя на Лиз, Николай невольно вспомнил, как часто прежде, подпевая матери и осуждая своего старшего брата Александра, он втайне завидовал ему, мечтая об этой женщине. А вот теперь, поругав все его мечты, все его надежды, лелеемые с юности, она собралась в Сибирь за гусарским генералом, даже не соизволив заметить его императорской симпатии…

– Я прочитал, сестрица, что вы в ссылку отправиться желаете, – начал он сухо, и тон его не предвещал ничего хорошего. – Так, так… В ссылку… Пешком пойдете? В Сибирь, как по молодости случалось – до Кронштадта, – напомнил он ей язвительно, но Лиз и бровью не повела. – Нет! – взбешенный ее невозмутимостью, император вскочил и ударил кулаком по столу так, что зазвенела хрустальная чернильница и перья в подставке подпрыгнули. – Не будет этого! – гремел он, подбежав к княгине. – Вы на кого равняетесь, на девок шаловливых, которые вам в подметки не годятся?! На госпожу Лаваль, иностранку мелкую, которая теперь по мужу княгиней Трубецкой прозывается? Точнее, прозывалась, – исправился он и продолжал: – На непослушную, неблагодарную девицу генерала Раевского, которая своего папеньку ни в грош не поставила? А он кровь за Россию проливал! Вы за ними следовать хотите? Вы… – задыхаясь от гнева, император замолчал и сжал кулаки. Потом, набрав воздуху, проговорил уже спокойнее: – Вы, позвольте мне спросить, Елизавета Григорьевна милейшая, так память брата моего почившего уважить желаете? Или отца с матушкой? Чтобы все они в гробах перевернулись, что ли? Или сына своего наградить на всю жизнь оставшуюся? Не Тавриду ему – гроша ломаного не дам, так и знайте. За Машей Раевской она… Той – двадцать лет, простите, конечно… Ума у нее еще не набралось. И потом, – император понизил голос и, подойдя к Лиз вплотную, почти что прошептал: – Софья Алексеевна, матушка ее, – женщина, без спора, во всех отношениях достойная, но не русская императрица, как ваша! – повторил он громогласно. – Никогда не позволю! Никогда! И заберите бумагу свою, – он бросил Лизе в лицо ее прошение. – Я вас лучше здесь в Петропавловском каземате сгною, чем позволю государскую фамилию позорить. А самовольничать станете, как привыкли, – растопчу! – Он отвернулся к окну, давая понять, что говорить больше не о чем.

Подобрав прошение, Лиза вышла из кабинета императора – она едва держалась на ногах. Анна Орлова поспешила к княгине, но ее опередил императорский генерал-адъютант. Поддержав Лиз под локоть, он сообщил ей вполголоса – так, чтобы не услышал сквозь неплотно прикрытую дверь Николай:

– Вас Ее Величество императрица Мария Федоровна ожидают… В галерее двенадцатого года… Пожалуйте, ваша светлость..

Лиза остановилась и с удивлением взглянула на военного. Голос Николая еще звучал у нее в ушах, и она не сразу осознала, кто и где ее ждет.

– Мария Федоровна… В галерее, – повторил генерал шепотом, так как император, прохаживающийся по кабинету, как раз приблизился к двери. – Идемте скорей…

– Я подожду тебя в карете, – быстро сказала ей Орлова.

Лиза последовала за генерал-адъютантом. Она недоумевала, отчего вдруг вдовствующая императрица, которая прежде не удостаивала ее и кивка головы, считая плодом разврата бездушной свекрови, лишившей своего сына Павла престола на долгие годы, теперь вдруг назначила ей свидание. И не где-нибудь – а в галерее двенадцатого года…

Мария Федоровна, одетая во все черное, стояла перед портретом старшего сына и, завидев Лиз, отпустила генерал-адъютанта, а потом поманила княгиню к себе, не дав той даже поклониться.

– Не стоит, девочка моя, – произнесла она с необыкновенной для себя ласковостью. – Как вы чувствуете себя нынче? Я знаю, вы были серьезно больны. Я денно и нощно молилась за вас Господу…

– Благодарю, Ваше Величество, – склонила голову Лиз, – мне много лучше…

– Я рада… – Матушка царя снова обратила взор на портрет Александра. – Я тоскую о нем, – призналась она проникновенно. – И думаю, вы – тоже. Он был самым любимым, самым умным, самым красивым из моих сыновей. И внешностью пошел в меня. Я знаю, Лиз, вы искренне любили его. – Она дотронулась пальцами до руки княгини. – Я многие годы была несправедлива к вам. Теперь я позвала вас сюда тайком от императора, чтобы пред лицом Сашеньки попросить у вас прощения.

Прежде я полагала вас сыгравшей решительную роль в намерении Александра до срока занять отцовский престол, потом почти ненавидела за то, что из-за вас его отношения в семье не складывались. Но теперь я понимаю: только с вами он был счастлив, и я благодарна вам за то, что вы прошли с ним рука об руку всю жизнь и сделали ее светлой и спокойной. Я каждое утро смотрю на плац, где маршируют войска, – я вижу там вашего сына, Лиз, и в нем я узнаю Александра. – В глазах императрицы блеснули слезы. – Нас только двое, Лиз, кто помнит и любит его. И вы во всем можете полагаться на меня, как полагались бы на собственную матушку. Я вам признаюсь, – она понизила голос, – Александр явился мне во сне. Он знает, что вы больны. Он просил меня укрепить вас… Мне стало известно, конечно, тоже в тайне, что вы подали прошение императору отпустить вас в Сибирь? – осторожно спросила она.

– Да, Ваше Величество, – призналась Лиз, – но император только что отказал мне.

– Я не буду спрашивать вас, дитя мое, – продолжила императрица, – по какой причине вы собрались в Сибирь. Я знаю ее так же, как знал Александр. Но так же, как он, я никогда не попрошу вас признаться мне. Я понимаю, что вам трудно теперь здесь, с Николаем Павловичем. Он часто невыдержан и чрезвычайно строг. Но в своем ответе вам Николай прав: вы принадлежите к императорской семье, а значит, должны соблюдать правила. Мы не можем позволить себе многого из того, что позволяют простые смертные, пусть даже и знатные дворяне. На нас лежит ответственность за Россию, за ее доброе имя, за ее вечную и непреходящую славу, наконец… Вам следует скрепить сердце, девочка, и, оставаясь в Петербурге, добиваться возвращения того, кто вам дорог. Добиваться его здесь – нигде в другом месте вы этого не добьетесь, Лиз. Я буду помогать вам. А пока, – Мария Федоровна сделала значительную паузу, – насколько я знаю, граф Анненков был женат, – вспомнила она, чем поразила Лизу. – Так, может быть, чтобы скрасить его пребывание в ссылке, пока мы не убедим императора простить его, к нему бы направилась его жена, француженка, если я не ошибаюсь, – предложила императрица. – Я готова сама ходатайствовать перед Николаем Павловичем. Отпустить француженку ему будет гораздо проще, чем всех остальных, своих. К тому же таким образом он извинит себя за грубость перед вами, от которой страдает, я уверена… Он же тоже в юности был в вас влюблен. Так как насчет графини Анненковой?