– Приготовьтесь, завтра чуть свет отправимся в Галилею.

– В Галилею! – весело вскочили из-за стола ученики, очень уж стосковавшиеся по этой спокойной, плодородной стране, где их окружала всеобщая любовь и расположение, где остались их родные хижины, рыбачьи челны и сети, детство и юность, где они знали каждый ручей, каждую пещеру, каждый перевал в горах.

Один только Иуда не разделял общей радости; нахмуренный, он остался у стола и, испытующе посмотрев в лицо учителю, промолвил с плохо скрытым раздражением:

– Так, значит, ты отступаешь?

– Я ухожу только, – спокойно ответил Иисус, – чтоб вернуться. Мы не пойдем через Перею, как делают ревнители, чтоб обходить страну самарян, а умышленно через Самарию, чтоб показать, что и ее житель – брат нам.

Он встал и долго душевно беседовал с Марфой, Лазарем и Симоном, благодаря их за гостеприимство.

Перед рассветом, когда все собрались, к кучке отходящих с узелком в руке, в простом, странническом наряде робко присоединилась Мария. Слезы подступали к глазам ее, и сердце сжималось при мысли, что учитель, наверно, прикажет ей остаться.

Но Иисус, окинув ее приветливым взглядом, улыбнулся и проговорил шутливо:

– Мария, в этих сандалиях ты не уйдешь далеко – изранишь только свои белые ноги, сбегай и возьми попроще, а мы здесь подождем, если ты думаешь идти с нами.

Мария слетала, как птичка, в горницу и лихорадочно стала искать. Наконец, нашла другие, более прочные, но тоже довольно нарядные сандалии, богато вызолоченные, с серебряными пряжками. Нечего было, однако, делать, она надела их и привязала ремешками и, чтоб скрыть их нарядность, старалась как можно чаще семенить ногами, но напрасно: в зареве восходящего солнца на фоне белой тропинки все мелькали ее маленькие ступни, точно два ярких огонька.

Иисус же, видя, как это ее смущает, промолвил весело:

– Не огорчайся, Мария, когда войдешь на луга, сможешь снять их и босиком побежишь по росе.

Услыхав про родные, любимые луга, ученики грянули радостно хором, от всего сердца:

– Э-гей, по утренней, по росе – гей!

Глава восьмая

Далеко позади них, заслоненный цепями гор Самарии, остался грозный Иерусалим и каменистые тропинки угрюмой Иудеи. Когда же они миновали город Фирсу, на них пахнул свежий ветер из нижней Галилеи, простирающейся от Тивериады почти до самого моря, до Хабудона, от широких долин Эскалотских до Вирсавии. Они переждали, пока спадет зной в Гебо и тронулись под вечер.

Кругом уже пахло весной, но ночь выпала такая холодная, что пришлось разложить костер, чтоб согреться. Весело заполыхал хворост, а когда загорелись кедровые сучья, кругом распространился душистый дым смолистого дерева.

– Недалеко уже! – с радостью думая о родном крае, повторяли собравшиеся вокруг огня ученики.

– Сколько еще стадий? – с любопытством спрашивала Мария, протягивая над костром озябшие руки, через которые пламя просвечивало розовым светом.

Спутники заспорили – одни утверждали, что будет с пятьдесят, по мнению других, оставалось больше.

– Во всяком случае, будут еще спать, когда мы придем в Евлаум, – прервал их спор Иисус, не отрывая глаз от искрящегося звездами неба.

– Конечно, так что можно пока смело заварить себе кашу, – поддакнул Варфоломей.

– Да вот беда, забыл я соли захватить, – буркнул Иуда.

– Жалко, голод-то дает себя знать, – пожалел вслух слабый и болезненный Симон.

– У меня есть с собой соль, – развернула свой узелок Мария, – вот тут еще сушеные фиги, финики, два хлебца, сыр да фляжка с маслом, – и она стала выкладывать свои запасы.

– Господь тебя благослови, предусмотрительная женщина! – воскликнули радостным хором ученики.

Иисус же, который тоже начинал чувствовать голод, заметил шутливо:

– Вот видите, лучшая из нее хозяйка, чем из тебя, Иуда.

Мария же подняла на него счастливые глаза и проговорила:

– Не хвалите меня, это не моя заслуга – об этом всем позаботилась Марфа.

Когда все подкрепились и костер загас, тронулись опять в путь. И действительно, на рассвете замаячили вдали домики погруженного в глубокий сон городка.

В воздухе уж разливался белесоватый свет, меркли звезды, пели петухи, подымался легкий ветер, и воздух становился прозрачным, точно пронизанный занимающимся на востоке заревом.

Далеко на северо-западе, точно вылепленный на светлом фоне неба барельеф, вырисовывалась гора Кармел с чуть-чуть наклоненной в сторону лазурных вод Средиземного моря вершиной, на которой сверкал еще снег. Вся куча странников с умилением смотрела в ту сторону, а потом повернула глаза на восток, где виднелась еще более близкая сердцу гора Фавор, округлым контуром своим напоминавшая как бы полные сладости, окутанные мглою перси их милой земли.

– Видна, видна, – восклицали они, толпясь на холме, из-под которого бил ключ, образуя пенящийся поток, шумно струившийся по каменистому руслу. Местами поток образовывал валы и выступал из берегов, образуя в котловинах разливы, поросшие по берегам сочной зеленью высокой, дышащей свежестью травы.

– Слышите, овцы уже на лугах, – воскликнул Филипп, – слышите?

Все стали прислушиваться, стараясь уловить отдаленное глухое позвякивание колокольчиков.

– Как хорошо, как красиво! – восклицала с восторгом Мария. – Смотрите-ка, смотрите на Кармел, как она вся блестит, как играет на ней заря; смотрите, как сверкает на ней снег – так и пылает живым огнем…

– Солнце всходит, – промолвил с восхищением Иисус, невольно схватывая Марию за руку.

Все неподвижно застыли на месте и, затаив дыхание, смотрели на всплывавший по небу, опоясанный перламутровым золотистым облачком огромный диск, похожий на раскаленный докрасна медный щит.

Поднявшись над землей, диск стал меньше, но заблестел ярче и брызнул снопом ослепительных искр на весь мир.

Засверкала алмазами трава, заискрились белые стены расположенных у подножия холма хижин, рассеялся туман, и открылся широкий вид на цветущие луга, пальмовые и масличные рощи, лесистые холмы и серебристую сеть извивающихся по долинам ручьев.

Где-то скрипнули деревянные ворота, по улице прошел полуодетый подросток, подошел к колодцу и, приставив ко лбу крышкой ладонь, стал озираться кругом.

– Это, кажется, Ассалон, сын Элезара, если меня не обманывают глаза, – проговорил Иаков.

– Да, – поддакнул брат Иоанн и громко крикнул: – Ассалон, Ассалон!

Юноша посмотрел туда, откуда раздался крик.

– Это вы! – вскрикнул он и стал энергично колотить в двери и окна, крича: – Наш рабби вернулся, наш рабби, учитель из Назарета!

Вскоре выбежали из домов мужчины, женщины и цеплявшиеся за их подолы, протирая еще сонные глазенки, дети и стали радостно здороваться с учениками и Иисусом.

Мария, никого не зная, стояла в стороне.

– А кто эта красивая женщина? – заметив ее, стали расспрашивать учеников поселяне.

– Это сестра Лазаря, Мария из Магдалы. Она возлюбила нашего учителя, – простодушно объяснил Петр, – и сама мила его сердцу.

– Это хорошо, – порадовались пожилые женщины, – пора уж ему иметь свою невесту. – И, плененные красотой Марии, взяли ее радушно под руки и провели в горницу, чтобы перевязать ей израненные ноги и расчесать перепутавшиеся волосы.

Мария же, тронутая их добротой, усталая и сонная, слышала сквозь туман, едва различая смысл, их простосердечные, доверчивые вопросы, то и дело краснела, как будто смущенная именно тем, что они так глубоко ошибаются.

С той минуты как они вошли в пределы Галилеи, кучка их стала мало-помалу рассеиваться. Некоторые из учеников сворачивали в соседние деревушки и городки, где у кого были родные и знакомые. Петр и Андрей направились прямо в родную Вифсаиду, где жили их родители.

Городок этот лежал на берегу Генисаретского озера, где и был назначен сборный пункт.

Одна только Мария, не имея в этой стороне никого из близких, продолжала сопутствовать Иисусу, и иногда они по целым часам бродили вдвоем – то в траве по пояс, то по поросшим кустами оврагам, то по горным тропинкам, по берегу шумящего потока, то вдоль извилистых, широко разлившихся, местами ниспадающих водопадом вод Иордана.

И отовсюду глядела на них тысячью радужно искрящихся очей пышная, брызжущая соками, озаренная лучистым теплом и светом весна.

Тяжело, точно налитые золотом, свешивались ветки мимозы, сыпали вокруг пурпурные брызги олеандры, белой дымкой одетый, цеплялся за обрывы колючий терновник и барбарис, зеленели листвой раскинутые по откосам виноградники, и повсюду цвели белые лигустры, яблони, красовались алым цветом смоковницы, кисти сирени, букеты жасмина и вились гирлянды распустившихся роз.

Луга были усыпаны множеством цветов, в глазах рябило от белой ярутки, одуванчиков, разноцветных маргариток, желтых лютиков, синих колокольчиков, знойно-желтых колосьев и огромных лучистых ромашек. Местами высоко подымались золотые стрелы царского скипетра, темно-фиолетовые кисти белены и точно сотканные из облаков спиреи. Кое-где пышно красовались наполненные росою красные чаши лотоса, распускали свои телесного цвета лепестки саронские розы, лиловые гиацинты, заросли иссопа и чабра, словно огнем горели крупные, пламенно-красные маки и пунцовые гвоздики, а из более влажных котловинок выглядывали голубые звездочки золототысячника и глядели тысячью крошечных лазурных глазков незабудки.

В безмолвном восторге, опьяненные ароматом, они бродили по этим лугам, точно в каком-то сладостном сне. Слова у них замирали на устах, а душа минутами переполнялась такой тишиной, что они слышали, как тихо шепчутся, колыхаясь, злаки, как таинственно шелестят травы, как любовно источают пыльцу цветы.

Из забытья выводил их обыкновенно внезапный звук вспорхнувшей откуда-нибудь птицы – куропатки или перепелки, увлекавшей своим полетом глаза к небу.

Оно было голубое, ясное и чистое. Быстрым зигзагообразным полетом сновали на его фоне ласточки, трепетали крылышками в высоте звонкие жаворонки, парили на солнце хищные чайки.