Действительно, чудесный дар очаровывать и веселить всех, кто нас окружает, настолько неотделим от людей, которых сладострастие сопровождает даже до алтаря. Свидетелем тому является церковь Кянз-Ван. Мы пользуемся привилегией совершать там такие же непристойности, как и в Королевском Дворце или нашем театре. Бог знает, какая толпа богомольцев собирается там по праздникам и воскресеньям. Мы в этой церкви осаждены сонмом прекрасных лиц, окутаны уважением и лорнированием, а в наши уши постоянно елеем втекает восхищённое мурлыканье толпы. Мы отвечаем на такую милость игривыми и шутливыми речами, а иногда и взрывами смеха, которые мы стараемся придушить, закрывая лицо веерами. Между тем, месса заканчивается, и частенько, не остерегаясь священника, даже не смотря в его сторону, стоит он на алтаре или нет, и наше набожность нашего поведения в этот момент состоит в том, чтобы закончить переговоры со своими партнёрами о предстоящем ужине в маленьком доме, или заключить более долговременную сделку.

И мне случилось однажды заключить там одну сделку, в результате которой я была крайне оскорбительно обманута. Один из этих любезных рыцарей, у которых, как оказалось, доброта является качеством наносным, и которые по непростительной небрежности шефа полиции устраивают дебоши и скандалы на улицах Парижа за счёт простых горожан, так вот один из этих негодяев, из этих плутов, открыл простой секрет быть приятным для всех. Я имею в виду как участие в милом кутеже в Булонском лесу, так и ужин в Глясьер, с их знаменитым катком. Скучали бы мы от того, если бы этот господин рыцарь не присутствовал там с нами? Уверяю вас, что нет.

Я заметила здесь мимоходом, что эта презренная торговля своим телом, как вид коммерции, тем опаснее, что она в то же время является большей частью приятного и заманчивого на первый взгляд времяпрепровождения в обществе тех, кого в нём одним словом называют приличным общества. Я добавлю, на основании собственного опыта, что обычно следует остерегаться чересчур излишне куртуазных персонажей в вопросе чести, поскольку я честно могу сказать, что редко среди них оказываются порядочные люди.

Я возвращаюсь к моему искателю приключений. Уже давно я страстно желала заполучить великолепный бриллиант, который сверкал на его пальце. Плут мне часто повторял, что нет такой вещи, которой он не мог бы пожертвовать ради меня, если я соглашусь оказать ему хотя бы лёгкую милость. Хотя я делала вид, что совершенно не верю его словам, тем не менее, у меня было слишком хорошее мнение о моем личике и фигуре, чтобы сомневаться, что он говорит не искренне или шутит. Так что я была совершенно уверена, что кольцо рано или поздно будет принадлежать мне. Я ожидала только случая, чтобы заполучить его и думала, что такой случай мне представился однажды в воскресенье на мессе в церкви Пятнадцать-Двадцать, когда я заметила лорнирующего меня господина, который простёр в мою сторону полную изящных комплиментов красноречивую речь. Я ему ответила, что если я действительно являюсь причиной столь льстивых речей, которые он только что держал, то могла бы я убедиться, что именно моё сердце ему их внушило.

– 

Ах!– воскликнул он, испуская вздох, который я сочла искренним, настолько хорошим он был актёром,– не нужно иметь зоркого взгляда, дабы искать здесь самое прелестное лицо, и ни к чему добиваться благосклонности других, если мне известны ваши заслуги, и если осмеливаюсь ближе познать ваши?

– 

Но, – ответила я ему, предположив, что он действительно заметил мои заслуги, более или менее реальные. Ведь разве я могла опасаться клятв других людей? Неужели может кто-то обманывать каждый день других лучше, чем я? -Ах! Господин рыцарь, если я потребую от вас искреннего подтверждения ваших чувств, вас, это, возможно, затруднило бы?

– 

Что,– ответил он,– вы уже сочли меня наполовину обманщиком…?

– 

Я вам поверила бы,– прервала я его,– как и другие, которые уже говорили вам, что три четверти ваших комплиментов-ложь. Например, по крайней мере, постарайтесь хотя бы не шутить и признайтесь, что вы были бы немного озадачены, если бы я вас поймала на слове, когда вы мне предложили бы ваш бриллиант…

– 

Мадам,– возразил он тоном оскорблённой невинности,– прежде чем выносить окончательное суждение в ущерб честным людям, мне кажется, что вы должны были бы их подвергнуть испытанию.

– 

Согласна. А какое вы сами для себя пожелаете,– ответила я ему, улыбаясь,– просто необходимо, чтобы добро побеждало зло. Люди, в общем-то, по сути своей неверны, так что это не такая уж большая несправедливость думать о вас не лучше, чем о других, вам подобных. Между тем, так как у меня нет существенной причины, обязывающей меня судить о вас слишком строго, я хочу сделать исключение в вашу пользу и полагать, что у вас нет ничего общего с другими мужчинами, что вам присущи качества, благодаря которым вы стали уважаемым в обществе человеком. Но не совсем прилично обсуждать в церкви такие метафизические вопросы, так что лучше заходите лучше ко мне поужинать, и мы с удовольствием обсудим их.

И вот, за этим ужином меня ожидало предательство. Первое, что сделал этот известный в свете и дворе кавалер войдя в мои апартаменты-одел мне на палец кольцо со своим чудесным бриллиантом. Восхищение, эйфория, в которую меня буквально повергло обладание столь ценным украшением, не позволило мне отклонить ни одного его желания. Я ему дала до и после ужина столько дани признательности, сколько он возжелал. И в результате, как вы думаете, что я приобрела на этом чувственном и страстном рынке любви? Ничего. Бриллиант оказался фальшивым. Я оказалась обладательницей лишь, фигурально выражаясь, пустой золотой коробочки, мошенник сумел избежать оплаты моей благосклонности, и я не получила никакой реальной выгоды, кроме неудобств, которые господа из Тюильри обычно устраивают нам, смешивая напиток для дам, составленный из освежающих, бодрящих и диуретических ингредиентов.

То, что было огорчительнее всего в этом приключении, так это то, что я была далека от того, чтобы осмелиться отомстить этому бесчестному мошеннику и прохвосту. Я всего лишь дрожала от одной только мысли о том, что он может прилюдно огласить произошедшее между нами и станет насмехаться надо мной, будет иронизировать, что я сама заплатила за его любовь, чтобы сохранить тайну. И у меня хватило ума и благоразумия тихо и молча проглотить эту пилюлю, и чтобы отвар из этих таблеток действовал эффективнее, я сослалась на боль в груди, дабы месье Тюре меня избавил от необходимости танцевать в ближайших оперных постановках. Однако я не игнорировала вечера в Опере, притворялась, присутствуя на них инкогнито, усаживаясь в середине амфитеатра, изменив макияж, чтобы меня нельзя было так просто узнать, но не настолько, несмотря на это, чтобы не быть, как всегда, чрезвычайно элегантной, слегка неглиже, и необыкновенно обворожительной.

Бог мой! Моё повествование было бы просто сборником красивых глупостей, которым я могла обогащать публику, если бы сообщала ей лишь о пресных и убийственно скучных речах, которые мне приходилось терпеливо выслушивать со всех сторон от целого роя болтунов, напевавших их в мои уши! Как это возможно, чтобы мужчины были одновременно столь фривольны и столь мелочны? Неужели они серьёзно думают, что мы будем так жадны до плоских похвал и низкой лести, чтобы получать удовольствие от их глупых излияний, и возжелать продаваться им за такие глупости?

Среди этого неисчислимого количества нелепых персонажей был некий бледненький финансист колоссального телосложения, который, нелепо грассируя, с выражением невыразимого доверия на лице картавил абсолютно абсурдные комплименты, какие только могли слететь с языка имбецила и один старый, беззубый командор, наслаждающийся своими унылыми комплиментами до такой степени, что заставлял падать в обморок предмет своего обожания, стараясь со своей стороны вдохновить во мне вкус к его красивым маленьким морщинистым глазкам множеством сладеньких фраз, почерпнутых из романа Оноре д’Юрфе «Astrée». На некотором расстоянии от этого матадора комплимента расположился молодой фат, который скромно бросал в мою сторону страстные взгляды, бормоча при этом настолько тихо, чтобы мне не составляло труда услышать, что я прелестна, обладаю божественной красотой, выше ангелов, ярче звёзд, и если бы я соизволила бросить взгляд на них, то они скромно опустили бы свой лик, чтобы попытаться меня убедить в моей неземной красоте, и шептали бы эти слова очень нежно и тихо, дабы их справедливые слова о моей божественной красоте нельзя было заподозрить в лести, если бы я их услышала.

Когда я думаю о такой дерзости, меня соблазняет довольно простая мысль о том, что либо создания, подобные мне, обладают настолько могущественной, сильнодействующей привлекательностью, либо, что мужчины всего лишь слепые и глупые животные. Что бы там ни было, мания, с которой нас домогаются во Франции, столь глубока, что по силе вожделения к нам, театральным девушкам, не сравнится никто, и что особенно льстит, даже королевские особы, отмеченные лишь заслугой их рождения от определённых титульных персон, и ни чем более. И разве можно приписать это моё заявление сумасшедшему тщеславию, подвигнувшему меня на глупое желание заставить поговорить о себе? Ведь и на самом деле, разве не мы дали стержень нашим любовникам, заставили их поверить в их исключительность, обрести эго. Те, кто должен был быть презрен окружающими за своё ничтожество, в одночасье становились благодаря нам популярными членами общества, их нельзя было больше игнорировать, они становились модными господами. Почему? Да потому, что их любовницами становились такие очаровательные красавицы, как мы, оперные актрисы. Сколько презренных финансистов безвестно пропали бы в анналах истории, и никто и никогда бы не узнал об их воровстве и взяточничестве, если бы не мы, милые оперные девушки? Именно мы тянем этих людей из темноты забвения, именно мы отягощаем их чрезмерными расходами, погружаем в пучину растрат и разорение Разве можем мы забыть известную солистку мадемуазель Пелисье, и её репутацию? Как и в любом другом жанре, в нашем она пользуется большим авторитетом. Бесспорно, именно эта бесподобная сирена обогатила блеск истории нашей профессии, пустив по миру одного еврея-финансиста, тайного миллионера, имевшего скрытые рычаги управления Францией. Благодаря своей коллекции честно заработанных бриллиантов и её приключениям, имевшим большие последствия для окружавших её воздыхателей, память её будет вечна. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что хотя эта женщина была необыкновенно богата, умерла она, бедняжка, образно говоря, на соломе. Это такое известное наше преимущество– если и доводится нам умирать в нищете и позоре, то, по крайней мере, люди помнят о нас веками, принимая во внимание насколько известны и популярны мы были в наши лучшие годы, какой известностью мы пользовались в свете.