— Ты чего?!


— Мать велела так сделать. Примета такая — что на новоселье муж должен жену через порог перенести.


— Ты мне пока не муж.


— Да кому нужны эти формальности, — он шагает через порог.


В коридоре Ник аккуратно ставит ее на ноги, а потом внезапности продолжаются — Любе споро завязывают глаза мягким кашемировым шарфом, от которого пахнет детским мылом и любимым мужчиной.


— Ник?…


— Что?


— Знаешь… я как-то не чувствую склонности к ролевым играм с завязыванием глаз и прочим связыванием. Боюсь, я для этого недостаточно… искушенная.


— Да ладно. А вдруг тебе понравится?


— Ник!


— Постой пару минут, ладно? Я приготовил тебе сюрприз.


— Что-то мне уже страшно…


— Заметь — я пока даже не связал тебе руки.


Ей казалось, что она так, в темноте под шарфом, стояла куда больше двух минут. А потом его большая ладонь обхватила ее руку.


— Пойдем.


Теплая кашемировая пелена сползает с глаз. И Любу укутывают отсветы от десятков свечей, расставленных по всей комнате на полу.


Ник все-таки собрал кровать. И сейчас она застелена черным, матово поблескивающим атласом. На котором россыпь лепестков роз. Розовых. Люба молчит. Молчит так долго, что Ник не выдерживает первым.


— Ну как? Тебе нравится?


Она медленно выдыхает, оборачивается к нему. Говорить почему-то трудно, какой-то комок в горле. Он помнит. Он все помнит…


— Хороший мой… Это совсем не обязательно.


— Как это — не обязательно? То есть, я зря искал этот комплект черного постельного белья в Интернете? Зря зажигал пятьдесят сечей? Зря исколол все пальцы, обдирая кучу роз? Зря выжрал полпачки антигистаминных?


Она могла бы сказать многое. Но сказала главное:


— Нет. Не зря.


— Нравится?


— Очень.


Он довольно улыбается в мерцающем свете свечей.


— Тогда давай посмотрим, как ты будешь выглядеть среди розовых лепестков на черном шелке в свете свечей.


— Давай посмотрим.


— Раздевайся.


Люба удивленно посмотрела на Ника. Он демонстративно сложил руки на груди. Ну что ж, мальчик, сам напросился.


Дома она не переоделась, и сейчас на ней приличный костюм для офиса — короткий, в талию, жакет, прямая юбка-тюльпан. Пальцы ее начинают одна за одной расстегивать потайные кнопки на жакете. Первая, вторая, третья, четвертая. Повела плечами, и черный жакет из шитья упал к ее ногам. Черный же, прозрачный кружевной бюстгальтер мало что скрывает. Да и нечего ей скрывать от Ника. Глаза в глаза. Он на мгновение прервал зрительный контакт, проследив за соскользнувшей по бедрам юбкой. Сглотнул.


— Помочь не хочешь?


Он помотал головой. И потом умудрился вытолкнуть сквозь пересохшее горло:


— Я лучше посмотрю.


Люба деланно равнодушно пожала плечами и завела руки за спину. Не торопясь, аккуратно расстегнула крючки. Ник демонстрирует поразительную выдержку. Но и Люба еще не все показала. Изящное движение плеч — и кружевной бюстгальтер пополняет кучку черной одежды у ее ног.


Жаль, что на ней не чулки, а просто тонкие телесного цвета колготы-невидимки. Были бы чулки — Ник бы уже сдался. А так придется прибегать к крайним мерам.

Колготы снять красиво трудно, поэтому Люба постаралась сделать это побыстрее. Зато собой в одних лишь прозрачных кружевных трусиках позволила Нику полюбоваться всласть.


А потом подцепила пальцами тоненькие кружевные края и уничтожила всю интригу. Одежды на ней не осталось. Ее одевал только мужской взгляд — ласкающий, обволакивающий, словно шелковое покрывало. Но с места Ник так и не сдвинулся. И, поскольку было очень на то похоже, что он просто прирос к полу, Люба по-кошачьи скользнула по черному атласу.


— Оууу, — выгнула спину, закинула руки за голову, потянулась. — Знаешь, а мне нравится. А тебе?


Он смог только кивнуть.


— Очень приятно на ощупь, — продолжила буквально мурлыкать Люба. Слегка отвела в сторону бедро, позволив ему лишь на мгновение увидеть… И снова сомкнула ноги. — Такая гладкая ткань, мягкая и гладкая…


Тут он все-таки не выдержал. Матрас прогнулся под его весом — он сел у нее в ногах. Стопы коснулось его обтянутое джинсами бедро, Ник провел пальцем по ее икре.


— Вряд ли более мягкая и гладкая, чем твоя кожа… Знаешь, ты была права.


— В чем?


— Это красиво. Нереально красиво.


У него никогда не хватит слов, чтобы описать, какая она. Фарфоровая кожа на черном шелке. Розовые лепестки роз и розовые лепестки ее сосков и… И просто комок в горле. Бывает так — что сказать не можешь. Так красиво, что дыхание перехватывает.


— Скажи мне, — она гладит стопой его бедро, — почему опять я голая, а ты — нет?


Он не стал произносить дежурную фразу о том, что кто-то торопится. Вместо этого перегнулся, подцепил один из усыпавших кровать лепестков роз и аккуратно положил его на вершину левой груди. Наклонил голову, оценивая результат. Идеально подошло — и цвет, и размер. Повторил то же самое с правой. Выдохнул хрипло.


— Ну вот… Я тебя одел.


Теперь не нашлась с ответом Люба. Лишь грудная клетка под его взглядом поднималась все чаще и чаще.


— А теперь — раздел, — в одно движение сметает лепестки с ее груди. И заменяет их своими губами. Время любоваться закончилось. И пришло время наслаждаться.


— У нас есть минералка в холодильнике?


— Угу, — у него еще не выровнялось дыхание. — Есть. И сок есть. Сейчас принесу.


— Не надо. Я сама схожу. Ты и так постарался.


— Тебе, правда, понравилось?


— Очень.


— А… о чем ты сейчас думаешь?


— Почему ты спрашиваешь?


— Ответь мне!


— Ну, если честно… то о том, что надо бы погасить свечи — они жгут кислород. Хотя пару можно оставить. И надо бы убрать все лепестки, и упаковать герметично — иначе ты у меня под утро расчихаешься.


— Ты ужасно неромантичная женщина, Любава Станиславовна.


— Я не женщина. Я самка Звероящера, ты разве забыл?


От его карающей длани Люба со смехом увернулась и отправилась за минералкой. А когда вернулась…


— Боже мой! — она демонстративно прикрыла лицо ладонью.


— Что такое? — лежащий на животе Ник чуть приподнялся и повернул лицо в ее сторону.


— Самойлов, я тебе говорила, что у тебя отпадная задница?


— Хм… По-моему, нет.


— Не попка — пЭрсик! Особенно с этими прилипшими лепестками роз. Просто самое оно для гей-порно…


— Любава!


Во второй раз ей не удалось увернуться, и он повалил ее на кровать и щекотал, пока она не взмолилась о пощаде и пообещала, что больше так не будет. Или будет. Вот так. Вот тааак…


Тонкое кружево ее белья и его хлопковое — то с мульяшными героями, то консервативное — вместе, на соседних полках в шкафу. А в прихожей — его зимние ботинки сорок пятого растоптанного и ее изящные сапожки тридцать пятого. В ванной все уставлено ее кремами, лосьонами и прочими артефактами в борьбе за девичью красу. А в шкафчике под раковиной — стратегический запас детского мыла. Его синее полотенце, и ее — персикового цвета.


С Ником оказалось очень комфортно жить. Непритязателен в еде, вполне аккуратен в быту. Пришлось учиться готовить и брать консультации у папы. Ник все уплетал с удовольствием и нахваливал. А если Люба по какой-то причине не успевала приготовить — спокойно обходился бутербродами. Более того, наличием еды в холодильнике бывал озабочен больше Любы, и запасы пополнял сам. Именно поэтому покупка продуктов как-то быстро и незаметно стала его обязанностью — о хлебе насущном забыть Ник не мог никоим образом. У него вообще был полный порядок с аппетитом. И не только в плане еды.


— Ник…


— Я понял, — он убирает руки, целует в основание шеи. — Ты устала и хочешь спать.


— Я, правда, устала. У нас с Егором заказ…


Ник сердито засопел, но продолжил ее обнимать. Ревнивое животное. Ревнивое, любимое и сексуально озабоченное.


— Коленька, я, честно, засыпаю. Завтра, хорошо?


— Хорошо.


Она молчит какое-то время. Вот как можно уснуть, когда он ее обнимает, его губы прижимаются к ее шее, а в низ спины…


— Коль, как ты думаешь, я смогу заснуть, когда ты… хм… так упираешься в меня?


— Я что могу сделать? Оно само. Нормальная реакция, когда ты голая рядом.


— Это ты запретил мне надевать пижамы!


— А я и не жалуюсь.


— Ты не жалуешься. А оно… там… немым укором.


— Немым укором? А ты хочешь, что «оно» тебя укоряло… словами? Ну ты и фантазерка, Любава…