— Нравится?


— Да, спасибо.


— Это специально для детских врачей костюм. Примерь.


Ник послушно натягивает рубашку поверх домашней футболки.


— Ну как?


— Нормально. Плечами вошел — значит, всем войду. Спасибо, Варь.


— Да носи на здоровье. Слушай, Колянчик…


— Ммм?


Варька смотрит на него искоса, вздыхает и решается.


— Слушай, ну разлюби ты ее уже, а? Не идет тебе это унылое амплуа безнадежно влюбленного.


— Чего?!


— Того! Нет, я все понимаю, в Любу трудно не влюбиться. Тем более, ты был у нее первым, и крышу тебе с непривычки явно сорвало с креплений. И Люба, правда, классная. Они все, конечно, красивые, но Любка — она из них троих самая… самая свойская.


— Ты о чем вообще?!


— О чем, о чем… Не притворяйся, что не понимаешь. Нет, знаешь, вот будь я мужиком и на твоем месте — я бы в нее тоже влюбилась. Даже вот имей я не ту сексуальную ориентацию — тоже бы влюбилась в Любу. Она, правда, офигенная. Но…


— Погоди! Ты считаешь, что я… что я в Любу… что я ее… люблю?


— Да ясен день! Ну, дело-то житейское, и нечего этого стесняться. Все люди влюбляются рано или поздно. Просто ты у меня мальчик с запаздыванием в развитии… в некоторых сферах. И впервые влюбиться умудрился в преклонном возрасте аж двадцати шести годков. А с любовью, знаешь, как с ветрянкой — чем позже подхватываешь, тем тяжелее болеешь. Тебя вон как перекосило. Но хватит уже, Коль. Пострадал — и будет.


Ник растерянно смотрит на сестру.


— Ну что ты на меня глядишь? Хватит страдать, кому говорю! Нет толку. Бывает так, Николаш. Ты любишь — тебя нет. Я это проходила. Да, больно, обидно, страшно, но так бывает, от этого не умирают и ничего с этим не поделаешь. Переживи это, запомни и иди дальше. Люба классная, но не для тебя. Ты еще встретишь девушку, которая полюбит тебя, и которую полюбишь ты. И у вас все будет хорошо. Правда. Ну, бро, — толкает Ника плечом в плечо. — Не грусти.


— То есть… ты считаешь, что я ее люблю?


— Коля! Ты на Новый год надел костюм дятла? Сколько раз можно одно и то же переспрашивать?! Да, ты ее любишь! И надо что-то с этим делать, если уж это чувство — невзаимное.


— Ой… — он вдруг совершенно картинно схватился за голову. Начал раскачиваться из стороны в сторону. — Ой, я дурааак…


— Я тебе об этом уже лет двадцать твержу. Рада, что ты, наконец-то, согласился со мной.


— Так! — его вдруг охватывает внезапная, судорожная жажда деятельности. Быстрый взгляд на часы. — Могу успеть! — Вскакивает на ноги, кладет руки на резинку спортивных штанов и лишь тут спохватывается: — Выйди, я переодеваться буду!


— Да чего я там не видела — твоих трусов с Гомером Симпсоном? — Варвара слегка обескуражена поведением брата. — Никуда не пойду — ты тут так убедительно умалишенного изображаешь…


— Дело твое! — Ник не вступает в спор, вместо этого стягивает штаны, под которыми обнаруживаются вполне консервативные сине-голубые боксеры. Не глядя, хватает джинсы, толстовку.


— Все интереснее и интереснее… — мурлычет Варя. — И куда это мы на ночь глядя собрались?


— Исправлять собственную глупость.


— Монументальный план. Там поле непаханное, я бы сказала. А подробности?


— А подробности потом. Спешу!


Он уже выскочил из комнаты, а потом вернулся, наклонился и крепко обнял все еще сидящую на кровати в недоумении сестру.


— Спасибо, Варьк! Кстати, твой новогодний подарок на верхней полке в шкафу.

Глава девятнадцатая, в которой Николай делает то, чего от него все так ждут, а история замыкается в круг

Наверное, у него было классическое состояние аффекта. Потому что Ником овладело одно-единственное желание, одна мысль, одно устремление — успеть. Успеть до наступления Нового года сказать ей. Все остальное отошло на задний план, потеряло на данный момент значение — то, что ее может не быть дома, этот гребанный Марк и все, что она сказала ему самому на свой день рождения. Важным было только одно — успеть сказать ей. И если он имеет на это право, если она все еще ждет и если… много-много «если», ни грамма логики — и он просто рвался изо всех сил туда, к ней, сквозь метель, местами нетрезвую и куда-то спешащую толпу, не отпускающие столицу даже в преддверии наступления Нового года пробки. И точно Ник знал только одно — он должен успеть, должен успеть до двенадцати. Такая вот хреновая Золушка!

Он не успел набрать номер квартиры на домофоне — сзади его приперла веселая компания, дверь подъезда открыли, с Новым годом поздравили, нового счастья пожелали. Счастье у него одно. Не новое. Прошлогоднее даже.


Звонит долго. Сконцентрировавшись на собственном указательном пальце, на кнопке звонка под ним, на едва слышном треньканье за дверью. Не позволяя себе думать о том, что будет, если… Нет, она дома. Она должна быть дома. Она должна ждать его!


Он, в конце концов, отпустил кнопку звонка. Гробовая тишина в подъезде. Тишина за дверью. Ее нет дома. Он устало упирается ладонью в запертую дверь. Все напрасно. Все зря. Щелкает замок.


Ник едва успевает убрать руку, как дверь открывается. И там, за дверью — она. Любава.

На ней спортивные бирюзовые брючки, белая футболка, ноги упакованы в теплые носки. Совсем не праздничный наряд. Челка убрана ото лба заколкой, лицо без косметики. Абсолютно домашний вид — будто спать уже собралась и читала книжку перед сном. Лишь дорогой золотой браслет на запястье выбивается. И дает надежду.


Он без приглашения шагнул через порог, заставив ее отступить вглубь квартиры, захлопнул за собой дверь. Вдохнул поглубже, шумно выдохнул и понял. Что не в состоянии сказать ни слова. Словно напрочь отказал речевой аппарат — как при каком-то там синдроме. Вдохнул еще раз. Не помогло. Дышать может. Говорить — нет. Люба тоже молчит.


Ник зажмуривается и делает шаг к ней. На его протянутой ладони — оранжевый мандарин. Он открывает глаза, чтобы увидеть, как она отрицательно качает головой. Еще шаг, еще более настойчиво предложенная мандаринка. Она снова качает головой. Все верно. Он должен сказать. Должен — и не может.


А Люба неожиданно первая нарушает молчание.


— Ладно. Хорошо. Я дам тебе еще один шанс. Но только один, слышишь, Самойлов, только один! — голос ее звучит звонко, и она следует примеру Ника — шумно выдыхает. Продолжает уже спокойнее: — Это не секс, слышишь меня? Тут не будет третьей, четвертой и черт знает какой попытки! Еще один шанс. Только один, понял меня?!


Он кивает. Он такой красивый. Сбившийся шарф, наполовину расстегнутое пальто, снежинки в рыжих волосах, румяные щеки. И совершенно какие-то странные глаза. Эти глаза говорят больше, чем он ей сказал за все время. Они кричат. И Люба не может не ответить им. Она уже говорила это ему. Она уже слышала в ответ то, что едва не убило ее. Хуже не будет. Она его любит. Ей нетрудно сказать это еще раз.


— Я люблю тебя.


Эти слова рушат что-то. Стену его молчания. Прозрачную стеклянную преграду между ними. И его ответное «Я люблю тебя» начинает звучать еще до того, как отзвучало ее. И остановиться он уже не может и не хочет. Два шага к ней, прижать к себе — и целовать во все, что попадется: макушка, смешная заколка, лоб, скула, веко, кончик носа. Едва не задыхаясь и приговаривая между поцелуями: «Люблю тебя. Люблю. Люблю». Сначала она пытается сдержаться, но не получается. И она начинает реветь, не плакать, а именно реветь, уткнувшись ему в распахнутый ворот пальто, куда-то то ли в шарф, то ли в толстовку. Он сначала пытается спросить, понять, успокоить, а потом лишь прижимает ее к себе и слегка раскачивается, гладя по голове, по вздрагивающим плечам. И шепчет все то же «Люблю», не в силах сказать ничего иного.


Потом она все же успокаивается. Поднимает к нему лицо, нисколько не стесняясь своей зареванности:


— Вот скажи мне… скажи мне, кто тебе мешал это сказать мне тогда?!


— Никто, — честно отвечает он. — Я сам. Я. Дурак. Тупой. Идиот. Тормоз. Болван.


— Прекрати! Прекрати ругать моего любимого мужчину!


— Любимый мужчина… это я?


— Ну а кто же еще? — сквозь еще непросохшие слезы усмехается Люба.


— Любава… — Ник накрывает своей рукой ее, лежащую у него на груди. — Я… я точно знаю, что недостоин тебя. У меня непростой характер — я тугодум, молчун и зануда. У меня тяжелая и не самая престижная работа, нет и в помине хрустального дворца для тебя — хотя я, конечно, буду стараться. Внешне я далеко не красавец и… В общем, ты могла бы найти себе кого-то и получше. Но уже поздно. Я тебя не отпущу. Никому не отдам и не отпущу, слышишь?!


— Не отпускай, — она привстает на носочки, утыкается ему губами в ухо и обнимает за шею. — Держи крепче и не отпускай. Пожалуйста, не отпускай…


— Не отпущу, — он обхватывает ее обеими руками. — Никогда не отпущу.


Они стоят так — вне времени. Только они двое, слушая дыхание, ощущая тепло друг друга. Сейчас им достаточно и этого. А потом…


— Ник, сколько сейчас?… — голос ее чуть хрипловат.