Луиза Олкотт - Маленькие женщины

– Очень тихо и очень долго.

– Но все закончилось хорошо, ты вернулся на шахту и совершил этот замечательный подвиг. Слушай, я считаю, что все это страшно интересно и почетно. Рад, что все узнал, но не проболтаюсь.

– Уж постарайся. Послушай, Тед, допустим, ты убил бы человека – тебе это как? В смысле, разумеется, дурного.

Парнишка уже открыл было рот, чтобы произнести: «Да запросто», однако осекся – что-то в лице Дана заставило его передумать.

– Ну, если бы из воинского долга или из самозащиты, так, наверное, и ничего страшного, а вот если по случаю, в припадке ярости, я бы, наверное, сильно переживал. Меня бы наверняка преследовала его тень и грызла совесть, как Арама и всех этих молодцов[449]. Но с тобой же не так, да? Бой был честный?

– Да, и я был прав, но лучше бы без этого. Женщины иначе смотрят на эти вещи, их они ужасают. Оно тяжело – ну да не важно.

– А ты им не говори – они и переживать не будут, – посоветовал Тед, кивая с видом человека, искушенного в обращении с противоположным полом.

– А я и не собираюсь. И ты давай держи свои соображения при себе, потому что некоторые из них ни к селу ни к городу. А теперь почитай, если хочешь.

На этом разговор прекратился, но Теда он сильно утешил: выглядел он после этого важным, как филин.

Несколько недель прошли спокойно – вот только Дана мучила необходимость выжидать, а когда наконец стало известно, что все документы готовы, он начал рваться в дорогу, чтобы забыть за тяжелым трудом неосуществимую любовь и жить для других, если уж нельзя для себя.

И вот в одно непогожее мартовское утро наш Синтрам покинул дом, забрав с собой кобылу и собаку, и вновь устремился навстречу врагам, которые одержали бы над ним верх, не будь с ним помощи Небес и человеческого сострадания.

– Ах ты господи! Похоже, вся жизнь состоит из одних только расставаний, а чем старше становишься, тем тяжелее они даются, – вздохнула миссис Джо неделю спустя – в тот вечер она сидела в длинной гостиной на Парнасе, куда они пришли, чтобы поприветствовать вернувшихся путешественников.

– Но и из встреч тоже, душенька: мы здесь, и наконец-то должен приехать Нат. Во всем надо искать хорошее, как говаривала мумуля, – вот и утешишься, – отвечала ей миссис Эми, радуясь, что она опять дома и никакие волки не бродят больше вокруг ее драгоценных овечек.

– Я в последнее время столько нервничала, что не могу не ворчать. Все думаю: что Дан почувствовал, когда не увидел вас напоследок? Решение мудрое, но ему так было бы приятно в последний раз поглядеть на знакомые лица, прежде чем отправляться в дикие края, – с сожалением произнесла миссис Джо.

– Так оно было куда лучше. Мы оставили ему записки и все, что, по нашему мнению, может ему понадобиться, а сами ускользнули еще до его прихода. Бесс явно почувствовала облегчение, а уж я и подавно.

Тревожная складка на белом лбу миссис Эми разгладилась – она улыбнулась дочери, которая чему-то звонко смеялась вместе с кузинами.

Миссис Джо покачала головой, – похоже, хорошее найти оказалось непросто; однако поворчать еще ей не дали, потому что вошел мистер Лори, явно чем-то очень довольный.

– Сейчас будет показана новая картинка. Повернитесь-ка все к музыкальной гостиной, добрые мои друзья, сейчас поглядим, как она вам понравится. Назвал я ее «Всего лишь скрипач», как книгу Андерсена. А вы бы какое выбрали название?

С этими словами он распахнул широкие двери – прямо за ними стоял молодой человек: лицо сияет, в руке скрипка. Название картины все угадали разом, раздались крики: «Нат! Нат!» – все вскочили с мест. Но первой до Ната добежала Дейзи, а по дороге, похоже, обронила свою обычную сдержанность, потому что прижалась к нему, рыдая от потрясения, изумления, радости – снести их молча ей не удалось. Все дальнейшее определилось этим нежным и судорожным объятием, потому что хотя миссис Мег поспешно отстранила дочь, но тут же сама заняла ее место; Деми с братской приязнью пожимал Нату руку, а Джози танцевала вокруг, точно три ведьмы Макбета в одном лице, и выпевала трагическим тоном:

– Уличным был музыкантом, ныне – второй скрипач. Первым станешь потом. Ура Нату, ура!

В ответ раздался смех, и настроение сделалось веселым и непринужденным. Последовала привычная канонада вопросов и ответов, мальчики восхищались белокурой бородой и заграничной одеждой Ната, а девочки – его новообретенной импозантностью, ибо он окреп на славной английской говядине с пивом и посвежел от морских ветров, стремительно домчавших его домой; что до представителей старшего поколения, они радовались его первым успехам на профессиональном поприще. Разумеется, всем очень хотелось послушать его игру, и, когда языки притомились, Нат с радостью показал все, на что способен, удивив даже самых ярых скептиков своими музыкальными успехами, а кроме того – энергией и самообладанием, которые полностью изменили робкого и застенчивого юношу. А под конец, когда скрипка – самый одушевленный из всех инструментов – допела самую дивную свою песню без слов, Нат произнес, глядя на лица старых друзей с (как это называл мистер Баэр) «расчувствовавшимся» выражением счастья и удовлетворения:

– А теперь позвольте исполнить одну вещь, которую вы все помните, хотя и любите меньше меня.

И, встав в позу, которую обессмертил Уле Булль, он заиграл уличную мелодию, которой потешил их в первый вечер своего пребывания в Пламфилде. Все ее вспомнили и подхватили жалостливый припев, который очень точно выражал его собственные чувства:

– Вот теперь мне полегчало, – объявила миссис Джо, когда через некоторое время они шагали вниз по склону холма. – Толк вышел не из всех мальчиков, но этот, как мне кажется, преуспеет, и терпеливая Дейзи дождется своего счастья. Нат – плод твоих трудов, Фриц, и я поздравляю тебя от всей души.

– Ах, в наших силах лишь посеять зерно с верой, что оно упадет на плодородную почву. Посадил его, может, и я, но ты следила, чтобы его не склевали птицы, а братец Лори обильно его поливал. Словом, урожай – это наша общая заслуга, порадуемся ему, душа моя, пусть он и не чрезмерно обилен.

– Что до моего Дана, тут зерно, похоже, упало на каменистую почву, но я не удивлюсь, если в подлинных жизненных успехах он превзойдет всех остальных, ведь за раскаявшегося грешника радуешься сильнее, чем за целую кучу святых, – отвечала миссис Джо, хранившая неизменную верность своей черной овечке, хотя прямо перед ней радостно трусила целая стайка белых.

Усталого летописца одолевает сильнейшее искушение завершить свой рассказ землетрясением, которое отправит Пламфилд и его окрестности в столь глубокие недра земли, что ни одному юному Шлиману не отыскать и следа[450]. Но столь мелодраматическая развязка может шокировать моих чувствительных читателей, а посему воздержусь и, предвосхищая обычный вопрос: «Чем же все закончилось?» – кратко отвечу, что все браки оказались удачными. Мальчики преуспели на своих разнообразных поприщах, девочки тоже, ибо Бесс и Джози добились успеха в творчестве и в должный срок нашли себе достойных спутников жизни. Нан осталась деловитой, жизнерадостной, самостоятельной старой девой и посвятила жизнь своим страждущим сестрам и их детям – в этой поистине женской работе она обрела подлинное счастье. Дан так и не женился и вел отважную и плодотворную жизнь среди избранных им соплеменников, погиб от пули, защищая их, и спит вечным сном в лесной глуши, которую так любил; на груди его – прядь золотых волос, на лице – улыбка, которая будто бы говорит, что рыцарь Ауслауг завершил свою последнюю битву и наконец-то обрел покой. Тюфяк стал главой муниципалитета и скоропостижно скончался от апоплексического удара после официального обеда. Долли занимал видное положение в свете, пока не лишился всех денег и не нашел себе приятную работу в ателье модного портного. Деми стал совладельцем издательства и увидел-таки свое имя на вывеске над входом в редакцию, а Роб преподавал в колледже Лоренса; Тедди же затмил их всех, превратившись в великолепного проповедника, славящегося своим красноречием, – к величайшему восторгу своей изумленной матери. Итак, раз никто не разочарован – ибо свадеб было много, смертей мало, а благополучия столько, сколько допускает согласие с ходом вещей, – музыка умолкает, огни гаснут, а над семейством Марч навсегда опускается занавес.