Луиза Олкотт - Маленькие женщины

– Иди посмотри, как прекрасна вечерняя звезда, раз уж ты так ее любишь. – И когда Дан встал у нее за спиной, высокий и бледный, призрак прежнего себя, она тихо прибавила: – И запомни, дружок, пусть прекрасная дева тебе и заказана, твой старый друг всегда рядом – он будет любить, верить и молиться за тебя.

На сей раз ей воздалось сполна, и хотя она никогда не ждала награды за свои заботы и тревоги, награда была ей дарована, когда сильная рука Дана обвила ее талию и он произнес голосом, давшим ей понять, что труды ее не пропали даром, она успела выхватить этот уголек из пламени:

– Этого я никогда не забуду, ведь друг этот спас мою душу, так что теперь я дерзаю поднять глаза к небу и произнести: «Благослови ее, Господи!»

– Я, честное слово, будто живу на пороховом погребе и никогда не знаю заранее, где именно прогремит взрыв и я взлечу на воздух, – сказала сама себе на следующий день миссис Джо, шагая на Парнас, чтобы намекнуть сестре, что самой очаровательной из юных сиделок стоит, пожалуй, вернуться к своим мраморным богам, чтобы ненароком не нанести живому герою еще одну рану. Никаких тайн она не выдала, хватило единственного намека, ибо миссис Эми оберегала дочь, точно бесценную жемчужину, и тут же придумала очень простой способ ее спасти. Мистер Лори собирался в Вашингтон по делам Дана и с радостью согласился взять с собой и родных, – стоило как бы между делом подать ему эту идею. Заговор завершился успехом, и миссис Джо вернулась домой, как никогда сильно ощущая себя предательницей. Она ждала взрыва, однако Дан принял новости с таким спокойствием, что стало ясно: он и до того не питал ложных надежд – миссис Эми навеки осталась при убеждении, что ее романтическая сестра все напутала. Если бы она видела лицо Дана, когда Бесс пришла с ним попрощаться, ее материнский взгляд сумел бы разглядеть куда больше, чем увидела ничего не подозревавшая девушка. Миссис Джо трепетала от страха, что Дан себя выдаст, но уроки самообладания ему преподавали в самой суровой школе, и он прошел тяжкое испытание почти без единого сбоя – был лишь один момент, когда он взял обе ее руки в свои и с чувством произнес:

– До свидания, принцесса. Если нам не суждено больше встретиться, вспоминай иногда своего старого друга Дана.

Она же, растроганная пережитыми им опасностями и тоской у него на лице, отвечала с несвойственной ей теплотой:

– Как я могу тебя забыть, если ты заставил нас всех так тобою гордиться? Благослови Господь твое начинание – и возвращайся обратно!

Она подняла на него лицо, исполненное искренней приязни и нежного сожаления, – и все то, что ему вот-вот предстояло потерять, встало перед ним с такой отчетливостью, что Дан не удержался от искушения заключить «милую золотистую головку» в свои ладони и со скомканным «до свидания» запечатлеть на ней поцелуй; после этого он поспешно ушел в свою комнату – она показалась ему тюремной камерой, но без единого клочка неба, который мог бы его утешить.

Эта краткая ласка и стремительный уход напугали Бесс: с безошибочным девичьим чутьем она ощутила в этом поцелуе нечто доныне неведомое и посмотрела Дану вслед, не к месту покраснев, с новой тревогой во взгляде. Миссис Джо заметила это и, опасаясь услышать вполне естественный вопрос, ответила на него заранее:

– Прости его, Бесс. Он пережил тяжкие испытания, и теперь ему тягостно расставаться со старыми друзьями; ты же знаешь, он может и не вернуться из тех диких мест, в которые отправляется.

– Ты про падение и опасность смерти? – невинно поинтересовалась Бесс.

– Нет, дружок. Я про беды куда серьезнее. Вот только больше этого я тебе сказать не могу – кроме разве одного: он перенес все с мужеством, так что относись к нему с уважением и доверием – как и я.

– Он потерял кого-то, кого любил. Бедняжка Дан! Нужно проявлять к нему особую доброту.

Бесс не задала следующего вопроса, удовлетворившись, видимо, собственной разгадкой тайны – и разгадка была настолько близка к истине, что миссис Джо подтвердила ее кивком и позволила девочке уйти в убеждении, что причиной разительных перемен, которые все подметили в Дане, стала некая романтическая утрата и связанная с этим тоска – именно поэтому он так неохотно говорил о минувшем годе.

А вот умиротворить Теда оказалось не так просто: непривычное молчание Дана доводило его до отчаяния. Мама наказала ему не приставать к Дану с расспросами, пока он не оправится, но надвигавшийся отъезд Дана обернулся для Теда навязчивой мыслью получить полный, точный и удовлетворительный отчет о его приключениях, невероятно – в этом Тед не сомневался – захватывающих, это Тед понял из тех слов, которые Дан обронил в бреду. И вот в один прекрасный день, когда поблизости никого не было, мастер Тед вызвался поразвлекать больного, причем подошел к делу так:

– Послушай, старина, если не хочешь, чтобы я тебе читал, придется тебе самому поговорить и рассказать мне про Канзас, фермы и все такое. Что было в Монтане, я знаю, но про то, что этому предшествовало, ты будто бы забыл вовсе. Давай выкладывай, – начал он с решимостью, которая как по волшебству развеяла угрюмость Дана.

– Нет, не забыл, только никому, кроме меня, это не интересно. Я даже не смотрел фермы – сразу отказался от этой мысли.

– Почему?

– Другие дела отвлекли.

– Какие?

– Ну, например, изготовление щеток.

– Хватит придуриваться. Говори правду.

– Я их правда изготавливал.

– Зачем?

– Чтобы не натворить бед, в частности.

– Ну знаешь, из всех твоих чудачеств – а их у тебя на совести много – это самое чудаковатое! – воскликнул Тед, ошарашенный и обескураженный этим открытием. Впрочем, отступаться он был не намерен и решил попробовать снова:

– А каких бед, Дан?

– Не твое дело. Мальчикам это знать ни к чему.

– Но я хочу знать, страшно хочу, я ведь твой друг, и ты мне страшно дорог. Всегда так было. Ну давай, колись. Люблю страшные истории. А уж я обещаю держать рот на замке, если ты не хочешь, чтобы другие проведали.

– Правда? – И Дан посмотрел на него, пытаясь предугадать, как изменится это мальчишеское лицо, если он раскроет правду.

– На кулачках поклянусь, если хочешь. Я знаю, это было здорово, и страшно хочу послушать.

– Любопытный, прямо как девчонка. Даже сильнее некоторых – Джози и… и Бесс меня ни о чем не спрашивали.

– Так им же неинтересно про драки и всякие такие штуки; им лучше про шахты, героев – в таком духе. Меня это тоже занимает, и я страшно тобой горжусь, но я же по глазам вижу, что до этого было что-то еще, и я не успокоюсь, пока не выясню, кто такие Блэр и Мейсон, кому попало, кто сбежал и все прочее.

– Что? – вскричал Дан, да таким тоном, что Тедди подпрыгнул.

– Ну, ты про что-то такое бормотал во сне, а дядя Лори гадал, в чем дело. И я тоже. Ну ладно, если не помнишь, так и не надо.

– Что я еще говорил? Надо же, чего только не наплетешь, когда у тебя мозги отключились.

– Я больше ничего не слышал, но это явно было что-то интересное, вот я об этом и упомянул – так, чтобы освежить твою память, – крайне вежливо произнес Тедди, ибо брови Дана мрачно сошлись у переносицы.

После этого ответа лицо его просветлело, и, глянув на мальчика, который так и ерзал на стуле от нетерпения, Дан решил позабавить его игрой в недомолвки и полуправды – так можно удовлетворить его любопытство и обрести покой.

– Так, посмотрим. Блэр – парень, с которым я познакомился в поезде, а Мейсон – один бедолага, который был со мной в… ну, типа, в больнице, куда я попал. Блэр сбежал к своим братьям, а Мейсону, скажем так, попало, потому что он там умер. Как, устраивает?

– Совсем нет. Почему Блэр сбежал? И от кого попало этому второму? Наверняка драка была – верно?

– Да!

– Кажется, догадываюсь из-за чего.

– Так я тебе и поверил! Ну попробуй угадать. А я позабавлюсь, – сказал Дан, симулируя легкость, которой на самом деле не ощущал.

Тед, довольный, что ему позволили высказаться, тут же изложил мальчишеский вариант отгадки, который давно уже лелеял в сердце, – ему казалось, что это недалеко от истины:

– Можешь не подтверждать моих догадок, если они окажутся правильными, но ты дал слово молчать. Я все пойму по твоему лицу и никогда не проболтаюсь. Ну поглядим, прав я или нет. Они там занимались всякими лихими делами, и сдается мне, ты тоже в этом участвовал. В смысле, не грабил дилижансы, не вступал в ку-клукс-клан[448] – ничего такого; ты защищал поселенцев, повесил какого-нибудь гада, а нескольких, может, даже и перестрелял – настоящему мужчине иногда ведь приходится, в целях самообороны. Ага! Вижу, что угадал. Не говори ничего – я все вижу по блеску в глазищах да по сжатому кулачищу.

И Тед аж загарцевал от радости.

– Ну, гони жеребца дальше, старина, только с дороги не сбейся, – предложил Дан, которому некоторые из этих бессвязных слов доставляли неожиданное утешение – ему страшно хотелось подтвердить те, которые являлись правдой, но он не решался. Он мог бы признаться в своем преступлении, но не в последующем наказании, потому что чувство позора все еще угнетало его душу.

– Я знал, что угадаю: меня не проведешь! – начал Тед с таким гордым видом, что Дан не выдержал и усмехнулся. – У тебя, небось, теперь груз с души свалился? Ну, расскажи мне все, ничего тебе не будет – или ты дал слово молчать?

– Дал.

– Ну тогда не надо. – Лицо у Теда вытянулось, однако через миг он снова стал самим собой и с видом светского человека произнес: – Ничего страшного, я все понимаю, вопрос чести, молчание до гроба и все такое прочее. Рад, что ты заступился в больнице за своего приятеля. Ты скольких человек убил?

– Только одного.

– Дурного, конечно?

– Отъявленного мерзавца.

– Ну так не хмурься: я ничего против не имею. Я бы и сам, не раздумывая, набросился на этих кровожадных ублюдков. А потом тебе, полагаю, пришлось скрыться и сидеть тихо.