Луиза Олкотт - Маленькие женщины

Рассказ скоро дочитали, и, когда Бесс откинула волосы назад, Дан с мальчишеским напором спросил:

– Ну как, понравилось?

– Да, очень мило, и я поняла, в чем его смысл. Но «Ундина» все равно нравится мне больше.

– Конечно, там все будто про тебя: лилии, жемчуга, души и чистая вода. Я раньше любил «Синтрама», но пристрастился к этому, когда… кхм… от меня в какой-то момент отвернулась удача. Он мне сильно помог, потому что он такой воодушевляющий и, как бы это сказать, с духовным смыслом.

Бесс широко открыла голубые глаза, удивленная тем, что Дану может понравиться что-то «духовное», а потом лишь кивнула и ответила:

– Тут есть симпатичные стишки, можно положить их на музыку.

Дан рассмеялся:

– Последний я иногда пел на закате, а мелодию сам придумал:

– Я видел этот свет, – добавил он чуть слышно, взглянув на солнечный луч, танцевавший на стене.

– Сейчас тебе больше вот это подходит. – И, спеша порадовать его своей заинтересованностью, Бесс прочитала своим мягким голосом:

– Я не герой и никогда им не буду, да и «правое дело» – это не про меня. Ну да ничего страшного, почитай мне газету, пожалуйста. Я после этого удара по голове стал совсем глупым.

Дан говорил мягко, но свет на лице его погас, он беспокойно ворочался, как будто в шелковых подушках торчали шипы. Заметив, что настроение его переменилось, Бесс тихонько отложила книгу, взяла газету и стала просматривать колонки в поисках чего-нибудь подходящего.

– Про финансовый рынок тебе неинтересно, это я знаю, про музыку тоже. Вот тут про убийство – тебе раньше нравилось. Почитать? Один человек убил другого…

– Нет!

Одно-единственное слово, но оно прожгло миссис Джо огнем, и в первый момент она даже боялась смотреть в раскрывшее тайну Дана зеркало. А когда взглянула, он лежал неподвижно, закрыв глаза рукой, а Бесс безмятежно читала новости из мира искусств, вот только слушатель не разбирал ни слова. Ощущая себя вором, похитившим нечто очень ценное, миссис Джо скользнула обратно в свой кабинет, а вскоре туда же явилась и Бесс – доложить, что Дан крепко спит.

Отправив племянницу домой и приняв твердое решение допускать ее сюда как можно реже, матушка Баэр целый час старательно размышляла, глядя на багряный закат, а когда звук из соседней комнаты призвал ее туда, она обнаружила, что притворный сон превратился в настоящий: Дан дышал тяжело, на щеках рдели пятна, на широкой груди покоился стиснутый кулак. Переполненная большего, чем когда-либо, сострадания, она придвинула к дивану стульчик, пытаясь понять, как выпутываться из этого затруднения, – и тут рука спящего соскользнула вниз, порвав шнурок, обвивавший шею. По полу покатился маленький футлярчик.

Миссис Джо подобрала его и, поскольку Дан не проснулся, сидела, разглядывая, гадая, какое внутри спрятано сокровище: футлярчик был индейской работы, а порвавшийся шнурок – сплетен из трав, светло-желтый, с приятным запахом.

«Не буду я больше лезть в душу этому бедняге. Починю шнурок, повешу на место – он и не узнает, что я видела его талисман».

С этой мыслью она перевернула футлярчик, чтобы рассмотреть повреждения, – и на колени ей выпала карточка. Это была фотография, вырезанная, чтобы уместиться внутрь, внизу на ней стояла надпись: «Моя Ауслауг». В первый миг миссис Джо показалось, что это ее изображение – такие были у всех мальчиков, – но когда слетела покрывавшая портрет тонкая бумага, она поняла, что это фотография Бесс, которую Деми сделал в тот памятный счастливый летний день. Никаких сомнений не осталось, миссис Джо со вздохом положила фотографию на место и собиралась вернуть Дану на грудь, чтобы не выдать себя ни единым стежком, но, нагнувшись над ним, увидела, что он смотрит на нее в упор, причем выражение его лица поразило ее сильнее, чем все те странные гримасы, которые она видела раньше на этом переменчивом челе.

– Рука твоя соскользнула, и эта штука упала. Я собиралась положить на место, – объяснила миссис Джо, чувствуя себя нашкодившим ребенком, которого поймали с поличным.

– Вы видели карточку?

– Да.

– Знаете теперь, какой я дурак?

– Да, Дан, и я так расстроена…

– За меня не переживайте. Все в порядке, я даже рад, что вы узнали, хотя сам и не собирался говорить. Понятное дело, это всего лишь моя дикая фантазия, ничего из этого никогда не выйдет. Я и не мечтал. Господи, да чем этот ангелочек может для меня быть, кроме того, чем уже стал – этакой мечтой обо всем, что есть хорошего и прекрасного?

Миссис Джо, которого тихая покорность в его взгляде и тоне тронула сильнее любого страстного пыла, произнесла лишь, глядя на него с несказанным сочувствием:

– Да, это тяжело, дружок, но по-другому быть не может. Ты достаточно мудр и отважен, чтобы это понимать, так что пусть эта тайна останется между нами.

– В этом я клянусь! Не выдам ни словом, ни взглядом. Никто ни о чем не догадывается, а если никому от этого не хуже, что дурного в том, что я это храню и утешаюсь этой дивной фантазией? Только она и помогла мне сохранить рассудок в этом проклятом месте!

Лицо Дана оживилось, он спрятал потертый футлярчик, словно говоря, что никому не позволит его отобрать. Стремясь узнать все до конца прежде, чем обратиться к нему с советом или утешением, миссис Джо негромко произнесла:

– Храни его, а мне расскажи подробнее про свою «фантазию». Раз уж я случайно раскрыла твою тайну, поведай, с чего все началось и как я могу облегчить твое бремя.

– Вы будете смеяться, но мне все равно. Вы же всегда выведывали наши секреты и помогали с ними разобраться. Сами знаете, книги меня никогда не интересовали, но в этом узилище, где меня терзал дьявол, нужно было как-то удерживаться от помешательства, а потому я прочел обе книги, которые вы мне дали. В одной не понимал ни слова, пока тот добрый старик не показал, как ее нужно читать, зато вторая – вот эта – стала настоящим утешением. И позабавить могла, и звучала мило, прямо как стихи. Мне нравились все рассказы, но больше всего «Синтрам». Вон, глядите, как страницы истрепались! А потом я дочитал до этого, а в нем будто бы отражалась эта другая счастливая часть моей жизни, последнее лето здесь.

Дан осекся, слова замерли на губах, а потом, после протяжного вздоха, продолжил – казалось, ему трудно делиться глупой романтической сказкой про девушку, фотографию и наивную историю, придуманную там, во мраке узилища, которое было для него страшнее Дантова ада – пока тот не обрел свою Беатриче[447].

– Спать я не мог, нужно было о чем-то думать, вот я и воображал себе, что я – Фолько, и различал сияние волос Ауслауг в закатном блеске на стене, в луче фонаря стражника, в первом свете утренней зари. Потолок в камере был высокий. Мне виден был кусочек неба, иногда на нем появлялась звезда, и она была ничем не хуже лица. Мне очень дорог был этот клочок лазури, и когда на него набегало белое облако, мне казалось, что в мире нет ничего прекраснее. Я, похоже, совсем ума лишился, но эти мысли и видения помогали мне держаться, и для меня они были истинной правдой, я не мог от них отказаться. Милая блистающая головка, белое платье, глаза, как звезды, и нежная тихая повадка, которая возвышала ее надо мной, точно луну в небе. Не отбирайте у меня это! Да, это всего лишь фантазия, но каждому мужчине нужно что-то любить, а мне милее любить такой вот дух, чем любую из обычных девушек, которым я, может, и интересен.

Тихое отчаяние в голосе Дана ножом вонзалось в сердце миссис Джо, но, поскольку надежды не было, она ее и не подавала. При этом она чувствовала, что он прав и что эта несчастная привязанность способна возвысить и очистить его, как ничто другое. Редкая женщина согласилась бы сейчас выйти за Дана, а та, что согласилась, не помогла, а помешала бы в той борьбе, которой для него всегда будет жизнь; легче в одиночестве сойти в могилу, чем стать таким, каким, как подозревала миссис Джо, был его отец – беспринципным роковым красавцем, оставившим за собой не одно разбитое сердце.

– Да, Дан, будет правильно, если ты сохранишь эту невинную фантазию – тем более что она способна помочь и утешить – до тех пор, пока тебе не выпадет настоящее и досягаемое счастье. Хотела бы я дать тебе надежду, но мы с тобой оба знаем, что отец бережет это милое дитя как зеницу ока, а мать гордится им до глубины души, так что, даже если появится совершенно безупречный возлюбленный, вряд ли они сочтут его достойным своей дочери. Пусть она останется для тебя яркой звездой в небесной выси, пусть ведет тебя по жизни и укрепляет твою веру в Небеса.

Тут миссис Джо осеклась; так жестоко ей казалось сокрушать слабую надежду, светившуюся в глазах Дана, что, подумав о его тяжкой жизни и одиноком будущем, она не смогла и дальше читать нравоучения. И это решение оказалось мудрым, потому что ее искреннее участие смягчило тяжесть потери, и Дан очень скоро заговорил вновь, и в голосе его звучала мужественная готовность принять неизбежное; миссис Джо стало ясно, что он честно предпринимает усилия отказаться от всех надежд, удовольствовавшись бледной тенью того, что для кого-то другого могло бы предстать счастливой возможностью.

Их разговор в сумерках оказался долгим и серьезным; вторая тайна связала их даже крепче, чем первая, ибо не было в ней ни позора, ни греха – только нежная боль и долготерпение, способные превратить в святого или героя человека куда более испорченного, чем бедный наш Дан. Когда наконец они встали, услышав призыв колокольчика, закатное пламя уже угасло и в зимнем небе сияла над заснеженным миром единственная звезда – крупная, нежная и чистая. Приостановившись у окна, прежде чем опустить штору, миссис Джо бодро произнесла: