— Ну, если ты считаешь это возможным… — сказал поэт, для которого не было ничего более ненавистного, чем разговоры о денежных делах, в которых он к тому же ничего не понимал.

Он, разумеется, возмутился бы любым предложением, которое выглядело бы как милость, но речь шла о родственных отношениях, и он не видел причин противиться решению Гийома.

— Вечером я принесу с собою несколько образцов лучшего меха, — продолжал Гийом, казалось несколько оживившись. — Твоя супруга сможет выбрать из них то, что ей понравится.

— Спасибо. Мы ждем тебя после вечерни. До свидания, кузен.

Филипп вышел из набитой людьми лавки с ее запахом пушнины. На улице стояла тяжелая духота.

Юный поэт проложил себе дорогу через кишащую, как всегда, толпу на Малом мосту, прошел под сводами Пти-Шатле на улицу СенЖак и по ней к своему дому.

На лестнице он встретил спускавшуюся со второго этажа Шарлотту.

— Здравствуйте, племянник. Я навестила Флори.

— Каким вы нашли ее состояние?

— Она утомлена. Вы правильно сделали, позвав меня к ней после возвращения из Пуасси. Она нуждается в отдыхе. Месяцы, проведенные при дворе, в свите королевы Маргариты, были одновременно и благотворны, и обременительны. Благотворны в духовном смысле, поскольку это развлекало ее и отвлекало от печальных воспоминаний, груз которых был для нее в Париже более тяжким, нежели в любом другом месте, но вредны для ее состояния; делая ее более хрупкой, оно требует осторожности и покоя.

— Да и летняя жара лишь усугубила ее усталость, — с озабоченным видом проговорил Филипп. — В этом году июль и август были как никогда ужасными.

— Это верно, но к чему, племянник, такой взволнованный вид? Я не нашла у Флори ничего серьезного. Некоторое переутомление, и ничего больше. Она молода, здорова и полна сил. Все наладится, если она не станет перенапрягаться и каждое утро будет принимать укрепляющее питье, рецепт которого я оставляю вам, чтобы вы могли при необходимости приготовить его сами: два желтка, взбитых в мальвазии, несколько кусочков целительного корня и немного амбры.

Как всегда бывало при встрече с Шарлоттой, она вселяла в него ощущение покоя и основательности, и он успокоился.

— Простите мне мой встревоженный вид, — сказал он, — но после ударов судьбы, перенесенных нами весной, я нюхом чувствую беду, и состояние тревоги у меня не проходит.

— Я знаю, Филипп, знаю. Однако надо верить в лучшее. В один прекрасный день Кларанс снова станет здоровой и к вам вернется покой.

— Но поправится ли она вообще? Флори так удручена, что к ее сестре по-прежнему не возвращается рассудок…

— Мы многого не знаем, Филипп, Вселенная полна тайн. Наша жалкая наука многого объяснить не может. Очень часто медицина просто бессильна, это вы знаете не хуже меня, а когда речь идет о состоянии души, наши лекарства вообще бесполезны. В случае с Кларанс приходится положиться на какое-то иное, более таинственное вмешательство, рассчитанное не столько на сознание, сколько на веру. Нужно молиться, Филипп, истово молиться, чтобы быть услышанным. Умеем ли мы делать это так, как учил Христос?

Молодой человек молчал, размышляя.

— Может быть, отправиться в паломничество? — спросил он. — Столько людей отправляются в путь, считая это единственным средством…

— Да, существует и паломничество, и многое другое, — согласилась Шарлотта. — Важно то, как это делается. Если с достаточным усердием — все возможно. Мы сами определяем помощь Господа глубиной своей веры.

— Я поговорю об этом с родителями Флори.

— И хорошо сделаете. Я также порекомендую им это. До встречи, Филипп. Меня ждут в больнице мои больные.

В комнате супругов, оклеенной обоями с тысячью цветов, украшенной коврами и пестревшими повсюду подушками, у окна стояла Флори; она ласково гладила белого котенка, сидевшего у нее на руках. Флори смотрела на узкую полосу сада, запыленные деревья которого казались изнуренными затянувшейся засухой. Несмотря на несколько прогремевших в жаркие летние месяцы гроз, температура была такой высокой, что люди чувствовали себя как в пекле. Жара не спадала более двух месяцев. И теперь, в начале сентября, было еще очень жарко, стояла хорошая погода. Виноделы ожидали хорошего вина.

— Беру в свидетели всех святых — вы так прекрасны, дорогая, в этом умиротворении будущим материнством!

Флори обернулась. Под тканью ее блузы, натянувшейся при этом, обрисовалась явно раздавшаяся талия и бедра. На четвертом месяце беременность уже скрыть не удавалось.

— Твоя тетка — я встретил ее на лестнице — уверяет, что ты полна сил, и за усталостью, которая меня так беспокоит, ничего серьезного не таится.

— Естественно. Я вам все время это говорю. Если бы вы получше меня слушали, вы не беспокоили бы из-за такого пустяка тетю Шарлотту.

— И все же я доволен, что она пришла. Благодаря ей я успокоился.

Флори улыбнулась, как улыбнулась бы своему будущему ребенку.

— Мне кажется, нет на свете более беспокойного, более чувствительного человека, чем вы!

— И слава Богу: ведь никто не любил бы вас так сильно, как я!

Флори рассмеялась.

— Чувствительный, но отнюдь не скромный! — проговорила она, возвращая мужу полученный от него поцелуй. — Что нового, мой друг?

— У нас на ужине будет гость.

— Прекрасно. Кто же?

— Гийом.

Почувствовав внезапно, что его опора заколебалась, котенок вывалился из рук Флори и с мяуканьем забрался под стол.

— Не знаю, что с моими пальцами последнее время, но у меня все валится из рук, — пробормотала Флори.

— Это от переутомления. При вашем состоянии это вовсе не удивительно.

— Будем надеяться. Я не хотела бы стать неловкой.

С этими словами она вновь повернулась к окну, оперлась было на каменный подоконник, такой горячий от солнца, что она тут же от него отпрянула.

— Вы пригласили кузена отужинать с нами?

— Скорее, просто побыть у нас, ведь мы его так долго не видели. Как вы знаете, я очень люблю его. Наши летние поездки отдалили нас от него, и теперь мне хочется это исправить.

— Отлично. Пойду на кухню, посмотрю, что приготовить, чтобы достойно принять вашего родственника.

— Я вижу, вы не в восторге от предстоящего визита.

— Я? Почему бы это?

— Не знаю… так мне показалось.

— Полно, мой друг! Ваше впечатление ошибочно, а поэту такое непростительно!

Она вновь засмеялась. Но на этот раз в этой несколько деланной веселости было больше нервозности, нежели снисходительности.

— Вы чем-то расстроены, дорогая?

— Вовсе нет. Я пошла на кухню и надолго там не задержусь.

— Мне кажется, что с самого дня нашей свадьбы, когда вы увидели Гийома впервые, он вам не понравился. Мне очень жаль. В чем же вы можете его упрекнуть?

— Ни в чем. Я знаю его так мало…

— Однако достаточно для того, чтобы невзлюбить его.

— У меня нет причин не любить его, ни недолюбливать. Он из вашей родни, стало быть, и мой родственник, вы ему доверяете. Для меня этого достаточно.

Когда спустя некоторое время Флори вновь поднялась в комнату из кухни, где договорилась со слугами насчет меню ужина, она больше не пыталась скрыть свою тревогу, так как оказалась в комнате одна. Вытянувшись между подушками, разбросанными по ковру в углу комнаты, Флори принялась вышивать узор на полотняной рубашке, не обращая внимания на то, что машинально делали пальцы. Мысли ее были далеко отсюда. Гийом! Она не видала его со времени того объяснения в саду на улице Бурдоннэ. Тогда он сразу уехал в Анжу. А еще до того, как он вернулся, они с Филиппом отправились в Мелён. За лето и он, и они совершили несколько поездок. В течение всего этого времени она старалась не думать больше о Гийоме, отдавая все свое внимание тому, кто должен был у нее родиться, у нее и у ее мужа. Нужно честно признать, что это было нелегко. В начале беременности мысли ее были всецело заняты будущим ребенком и предстоявшими родами. Это предвкушение занимало все ее время. Жизнь двора, поэзия, поездки, сплетни о соперничестве двух королев — Бланш, матери короля, и королевы Маргариты — на какое-то время заняли, отвлекли ее внимание от других интересов.

Возвратившись в Париж и вновь окунувшись в столичную жизнь, она быстро поняла, что в обстановке, напоминавшей ей Гийома на каждом шагу, ей будет трудно избежать мыслей о нем. Твердо решив, однако, покончить с этим наваждением, которому ей так не хотелось поддаваться, она каким-то усилием разума тут же перенесла свое внимание на крошечное существо, которому в один прекрасный день подарит жизнь. Она поставила этого пока еще абстрактного ребенка между собой и Гийомом, поддаться влечению к которому отказывалась.

«Это было вовсе непросто и тогда, когда он был далеко; что-то будет теперь, когда мне предстоит встретиться с ним лицом к лицу? Я просто боюсь его увидеть, представить себе, как он будет смотреть на меня, входя в эту комнату… Мысль о том, что в час ужина, теперь уже совсем скоро, он окажется здесь, передо мной, меня бросает в дрожь! Это ужасно! Господи! Господи! Помоги мне, приди ко мне на помощь! Я не люблю его! Я не хочу его любить, ведь я люблю Филиппа! Какое безумие в том, что одним своим взглядом он врывается в меня как смерч!»

Прервав работу, она закрыла глаза и попыталась представить себе своего сына, здесь, рядом с собой, на этих подушках, цепляясь за образ ребенка, который появится лишь через несколько месяцев. «И еще удастся ли его родить?» — спрашивала она себя. Она не была в этом достаточно уверена. Несмотря ни на что он оставался ее самым надежным прибежищем, щитом, которым она прикрывалась от врага… Она пожала плечами: «От врага! Это не противник, который мне угрожает, это мужчина, который любит меня, волнует меня, кричит о своей страсти! Это любовь, а не ненависть, и с нею-то я должна бороться. Когда во мне многое готово капитулировать перед Гийомом, эта борьба, которую я должна буду вести без конца против его желания, против своего собственного, будет гораздо более трудной, чем если бы на его месте был просто враг».