— А почему, собственно, за тебя? Потому что ты принес эту бутылку или есть причина посущественней?

— Есть такая причина, и даже не одна, а две, и обе существенные. Сегодня — день моего рождения, это первая причина. А вторая еще более существенная — я решил сменить легкомысленный, холостой образ жизни на более серьезный, хотел бы жениться. Если тебе этих причин недостаточно, то я придумаю что-нибудь еще.

Кажется, он еще что-то говорил, напористо, весело. Но я его уже не слышала. В голове образовалась такая круговерть мыслей, что мне стало даже нехорошо. Надо же, жениться! Вот это да! Вот тебе и бабник! Как же так? Впрочем, сколько веревочке ни виться… Интересно, это он первый раз женится или уже был когда-то? Даже сердце закололо, наверное, от неожиданности. А почему он ко мне пришел с этим известием? Ему к друзьям надо, к Андрею, уж они-то за него точно порадуются. Я подняла на Виктора глаза и поразилась его изменившемуся виду. Еще несколько минут назад он выглядел довольным жизнью, а сейчас лицо у него было темное, хмурое. Я встревожилась:

— Что с тобой, Витя? Может быть, рана заболела?

— Какая к черту рана? Хотя, может, и рана, можно и так назвать. Только вот не надо делать участливое личико. После того, что ты со мной сотворила, не хватало только, чтобы ты же меня и пожалела!

Я оторопела: у кого-то из нас двоих с головой явно не все было в порядке.

— А при чем здесь я? Я не виновата в твоем ранении. Конечно, я очень благодарна тебе, что ты меня заслонил и тем самым спас. Очень благодарна и никогда этого не забуду. Но ведь я не виновата, что моя пуля досталась тебе, это Марина стреляла, а не я. И уж тем более я была ни при чем, когда тебя ранили вторично. Я могу тебе только посочувствовать.

— Оставь себе свое сочувствие. Сочувствие — это не любовь!

Я нервно рассмеялась:

— Какой же ты, оказывается, жадный, Витя! Ты женишься, зачем тебе моя любовь? С тебя вполне хватит и моего сочувствия. Надеюсь, что ты будешь счастлив, во всяком случае, я тебе этого от души желаю! И давай за это выпьем.

Я схватила бутылку, но руки у меня почему-то задрожали, и я плеснула мимо. Виктор тут же отобрал у меня бутылку и быстро разлил шампанское по фужерам, но делал он это явно машинально, поскольку думал о чем-то другом. Я повторила свой тост, мы чокнулись и выпили. Я встала и отошла к окну. Он тотчас же подошел и приобнял меня за плечи, что мне совсем уже не понравилось, и я вырвалась резким движением:

— Виктор, я думаю, тебе лучше уйти. Ты приехал, чтобы сообщить мне о своих брачных планах, уж не знаю зачем, но это дело твое. Что касается меня, то я тебя поздравила, моя совесть чиста. Теперь тебе пора возвращаться, я не очень хорошо себя чувствую и хочу остаться одна.

Он упорно пробовал повернуть меня к себе лицом, но я опять вырвалась, больше не хотела ни о чем с ним говорить.

— Жень! Женя, ты хоть что-нибудь слышала из того, что я тебе сказал? Хорошо, можешь не поворачиваться, но ответь мне только на один вопрос: ты слышала, на ком я собираюсь жениться?

Я хотела и тут промолчать, но поскольку он несильно, но все же тормошил меня, то я не выдержала и выплеснула на него все, что чувствовала:

— Нет, признаюсь, что я не слышала, на ком ты женишься, да и какая мне разница, я все равно никого из твоих многочисленных подружек не знаю! Наверное, это хорошо, что ты решил остепениться. Поздновато, правда, но лучше поздно, чем никогда. И я рада за тебя! Правда рада. Во всяком случае, порадуюсь потом, а сейчас, повторяю, я плохо себя чувствую и хочу остаться одна. Ты понял? Одна!

Я и в самом деле почему-то плохо себя совсем чувствовала: и сердце щемило, и голова гудела, и вообще было здорово не по себе, не надо было мне пить это дурацкое шампанское! И никогда-то я его не любила. Вдруг что-то произошло: окно да и вся комната начали заваливаться набок и перемещаться. Я так испугалась, что не сразу поняла, что это Виктор взял меня на руки и несет на диван. А когда поняла, то нахлынул уже другой испуг — он же дважды ранен! Пока я со всем этим справлялась, то уже оказалась на диване. Да нет, хуже! На диване сидел Виктор, а меня он посадил к себе на колени, и мы целовались! Было от чего сойти с ума. Одно то, что он меня целует, уже безобразие, но то, что я или, вернее, мои губы ему отвечают, это просто не лезло ни в какие ворота! Я стала вырываться так отчаянно, что это возымело наконец результат. Он отпустил меня, я тут же забилась в угол дивана и забаррикадировалась подушкой, сделанной в виде головы собаки. Это была любимая Володина подушка, и воспоминание об этом придало мне сил.

— Я знаю, зачем ты это делаешь! Ты хочешь показать, насколько ты меня не уважаешь. Ты всегда считал, что я недостойна Володи, и это правда! Я любила его, очень любила, но Володя был такой высокий человек, что я по сравнению с ним полное ничтожество. Но ты еще и ненавидишь меня. А кто ты такой, чтобы ненавидеть меня, чтобы меня судить? Может быть, ты и лучше меня, но не тебе меня судить. И я очень прошу тебя, нет, требую — оставь меня в покое! Я буду жить так, как умею и считаю нужным.

Я прижимала к себе подушку и, как мне казалось, говорила спокойно, но на последних словах голос сорвался и нечаянно зазвенел от скопившихся, но непролитых слез. Я судорожно сглотнула несколько раз, не хватало еще разреветься на его глазах! Он пристально смотрел на меня и все порывался что-то сказать, но я отвела взгляд и опять сглотнула. Проклятый комок в горле никак не желал рассасываться. Виктор принес фужер, я было отвела его руку, что-что, а спиртное мне было сейчас ни к чему, но спазм опять сжал горло, я быстро схватила фужер и выпила шампанское залпом. Эффект был немедленный, но совсем не тот, что был нужен, я отчаянно закашлялась. Похлопывание по спине не помогало, видно, вино пошло не в то горло. Когда приступ прошел, я совсем была без сил, то есть настолько, что сначала даже не реагировала на ту чушь, что стал нести Виктор.

— С чего ты взяла, что я тебя ненавижу?! Как это только могло прийти тебе в голову? Как я могу тебя ненавидеть, когда я тебя, наоборот, люблю? Я от тебя совсем свихнулся, на себя стал не похож. И к чему ты все время вспоминаешь мои ранения, я о них и думать забыл, что и тебе советую сделать. Это все не важно, важно только, как ты ко мне относишься, скажи — как?

Как ни старалась я успокоиться и держать себя в руках, но такое лицемерие и наглое притворство кого хочешь из себя выведут.

— Ты что, меня совсем дурочкой считаешь? Ты забыл, сколько раз меня оскорблял? Какие гадости ты мне говорил? Забыл? Как только ты меня видел, так сразу строил разные гримасы, а если я нечаянно тебя касалась, то сразу вздрагивал от отвращения, будто я жаба какая. Не надо делать удивленное лицо, я все видела. И ты думаешь, я не поняла, что ты тогда в больнице хотел меня выгнать, но я тебя опередила и сама ушла. И мне противно, что ты сейчас непонятно зачем устраиваешь пошлый спектакль! Как ты мог меня целовать? Как ты смеешь издеваться надо мной и говорить, что любишь меня? Никого никогда не ненавидела, а вот тебя готова возненавидеть! Убирайся отсюда, или я за себя не отвечаю!

— Женя! Все, что ты сейчас говорила, не имеет никакого отношения к действительности. Это твои какие-то непонятные, ни на чем не основанные фантазии. Я люблю тебя, понимаешь, люблю! Не вырывайся, я не хочу сделать тебе больно, но необходимо, чтобы ты выслушала меня спокойно и поняла, наконец. Я никогда не вздрагивал от отвращения, твои прикосновения всегда были мне приятны, очень приятны. Я люблю тебя, а все другое — это бред, такой же, как и твое заявление о том, что я хотел выгнать тебя из больничной палаты. Я хотел признаться тебе в любви, ты меня слышишь, в любви!

Я зло сузила глаза, сейчас я и в самом деле его ненавидела.

— Когда мужчинам не нравится то, что говорит женщина, они всегда называют это фантазией. «Дорогая, это просто твои фантазии!» Ненавижу! Ненавижу твою ложь, твое лицемерие, твое пустое и холодное сердце! Ненавижу тебя за то, что ты заставил меня ненавидеть! А это очень злое, иссушающее чувство, от него у меня боль. Но это пройдет, ты уйдешь, я успокоюсь, я снова стану прежней и смогу вспоминать о тебе без ненависти, но это потом, потом. А сейчас, когда ты смотришь на меня, у меня такая боль в сердце, что еще немного, и я умру!

Я закрыла глаза, чтобы больше не видеть его, чувствуя такой холод в сердце, словно оно и вправду должно было бы остановиться. Тиски его рук разжались, он отпустил меня и встал. Я по-прежнему не открывала глаз, хотела, чтобы он ушел, ничего в жизни мне было не нужно, только чтобы он ушел. Я настолько сильно хотела этого, что мое желание передалось ему, не могло не передаться. Спустя минуту хлопнула входная дверь. Остатка сил мне хватило только на то, чтобы вытянуться на диване и положить подушку под голову. Чувствуя, как меня засасывает, поглощает какой-то морок, я еще успела подумать: я одна, одна, и мне никто не нужен!

Я проснулась на диване, накрытая пледом, и от этого мне было тепло и хорошо. Я помнила, что ничем не накрывалась, кто же накрыл меня? Ах да, Володя! Он ведь такой заботливый! И от этой мысли мое израненное сердце стало биться ровнее, я словно ощутила прилив сил и чуть слышно про себя шепнула его имя, и тотчас же где-то в бездне пространства отозвались хрустальные колокольчики. Не открывая глаз, с улыбкой слушала я этот звон, и, когда он смолк, я уверилась, что Володя вернулся ко мне. Откуда? Этого я не помнила, но вернулся! И я позвала громче: «Володя!» Его рука протянулась ко мне, погладила по лицу, убрала прядь волос за ухо, опять погладила. Я наслаждалась этими нежными, любящими прикосновениями, засмеялась от счастья и, когда рука коснулась моих губ, стала покрывать ее поцелуями. Тотчас что-то кольнуло меня в сердце, какая-то совсем маленькая иголочка. Мои губы еще целовали, а сердце уже поняло: это не Володя. В ту же секунду я вспомнила, что Володя мертв, он умер, ушел от меня, его больше нет! Я быстро открыла глаза — это был Виктор, он сидел на корточках возле дивана и гладил меня по лицу. Господи!