Елена Ярилина - Любви хрустальный колокольчик

Я была счастлива. Боже! Как неимоверно глупо и одновременно прекрасно я была счастлива! Я словно потеряла вес, стала легкой как пушинка. Жизнь воспринималась как поток или даже ветер. И этот радостный ветер нес меня куда-то и колоколом надувал мой ситцевый сарафан. Дороги были белы и горячи, пахло морем, цветами, фруктами, ну и, конечно же, шашлыками — куда от них денешься! Это был запах юга, отпуска и любви, запах моей тогдашней жизни. Средоточием радости, да и всей моей жизни был Павел, мой муж. Разойдясь с ним, я утратила это чувство легкости и счастья, я уже не летела как «пушинка от уст Эола», а тащилась по жизни как улитка. Интересно, так ли тяжело и неудобно улитке ползать с домиком на спине, как это кажется людям, глядящим на нее сверху вниз? Или ей гораздо комфортнее, чем нам, спотыкающимся на двух ногах?

Я была потом на море и без Павла. Сначала ездила с детьми, потом с подругой Лилькой мы провели две нескучные недели в Ялте. А два года назад, пытаясь устроить свою личную жизнь, я неделю отдыхала в Сочи с «кавалером», как сказала бы моя мама. Вроде бы я ему нравилась, он ухаживал как умел, но выдержала я с ним только неделю, хотя сначала планировались две. И дело было совсем не в его невыразительной внешности. А вот такие его качества, как сочетание потребительской беспомощности с мелкой расчетливостью, меня коробили. Например, он мог выразить желание куда-нибудь пойти или поехать, а осуществлять его желания надлежало уже мне. И еще эти постоянные подсчеты и выгадывания: пусть на десять копеек, но дешевле! Платили мы каждый за себя, как условились сразу. И все-таки, если я покупала какой-нибудь понравившийся мне пустячок или заказывала блюдо в кафе, которое мне больше было по вкусу, но, с его точки зрения, стоило дорого, он с неизменной улыбкой мягко пенял:

— Женя, ты бросаешь деньги на ветер! Так нельзя. Надо быть экономнее.

До сих пор помню его полушепот. Было отчего прийти в уныние и тоску, вот я и сократила наш совместный отдых. Как эти впечатления отличались от состояния легкости и постоянного счастья, которые я когда-то испытывала в присутствии Павла!

Вместо того чтобы встать и заняться делом, я все лежала, нежилась, воспоминания окутывали меня, словно облако. Помню так, словно это было только вчера, как после скромной свадьбы мы с Павлом поехали в Крым. Были в Феодосии, в Судаке — три волшебные недели! С утра Павел со смехом вытаскивал меня, заспанную, из кровати и, даже не дав позавтракать, вел на рынок. Там мы почти всегда у одной бабули покупали и тут же выпивали по стакану варенца, а она, улыбаясь, неизменно говорила нам: на здоровье! Потом, набрав разных фруктов: больших желтых медовых груш, нежных, как щечки ребенка, абрикосов, крупных сизых слив, — мы шли на пляж. Но не на тот более-менее оборудованный, где всегда было много загорающих, а совсем небольшой, дикий, мало кому известный. Каменистый берег в этом месте дробился на крупные валуны, а у самой воды, возле крошечной бухты, его усеивала разноцветная галька. На самом большом «нашем» валуне мы загорали и ели фрукты, а в мелкой гальке я часами рылась как маленькая, выискивая всякую всячину, но ничего путного, сердолик, например, мне найти так и не удалось. Обедали мы в небольшом рыбном ресторанчике, впрочем, мясо там подавали тоже, и очень даже вкусное. Меня, помнится, удивляло, как это Павел сразу отыскал лучшие места и для жилья, и для обеда, и для купанья. Потом-то я привыкла к его способности мгновенно приспосабливаться к любой обстановке, а тогда это восхищало. «Ну и нюх!» — восклицала я. Перекусив в «харчевне», мы возвращались на пляж, но шли уже длинной дорогой и очень медленно, чтобы съеденное хоть немного улеглось. Часа три-четыре загорали и купались, а потом возвращались в снятую комнату. Вместе принимали душ, что меня очень смущало, но так хотел Павел. В душе он поддразнивал меня своими ласками, я пугалась, поскольку еще не очень привыкла к сексу, тем более днем — мне все казалось, что нас кто-то увидит. Ему нравилось шокировать меня, и он не скрывал этого. После душа мы одевались уже более тщательно, я наносила макияж под его неусыпным оком. В то время я не любила краситься, естественный вид мне нравился больше, но Павел настаивал, а я не только не думала возражать, но была счастлива. Нарядившись, накрасившись и тщательно расчесав волосы, тогда я носила их распущенными, выходила под руку с мужем на вечернюю прогулку. Мы неспешно гуляли по городу, по набережным, танцевали на открытых верандах, пили сухое вино. Нет, вино пила я, а Павел всегда заказывал немного водки. Я ни разу не видела его напившимся, он презирал пьяных, все равно — мужчин или женщин. Говорил, что, если человек не знает меры, не умеет вовремя остановиться, — это недочеловек. Его отличало высокомерие, но я об этом не догадывалась в то время. Где бы мы с ним ни были: на улице, в баре или на танцевальной площадке — везде и всюду женщины бросали на Павла заинтересованные взгляды, пристально рассматривали его, провожали глазами. Если же кто-то из них случайно замечал меня, то тут же передергивал плечами и усмехался. Эти усмешки задевали меня, хотя я и гордилась мужем. Не выдержав, я как-то спросила у него: «Я что, выгляжу рядом с тобой некрасивой?» Он поднял бровь, оглядел меня с ног до головы, нахмурился и бросил: «Нормально». Когда вечерняя прогулка заканчивалась и мы поворачивали к дому, я уже заранее начинала трусить. Павел это чувствовал, и, когда поглядывал на меня, уголок его рта трогала насмешливая улыбка. До сих пор не могу понять: почему меня так пугал первое время секс с ним? Никогда он не причинял мне боли, если не считать самого первого раза, не было ничего неприятного в его прикосновениях и поцелуях. Наоборот, в постели с ним я неизменно испытывала экстаз, по меткому выражению одной моей знакомой — улетала! Он был умелым и сильным любовником. Может быть, отсутствие в нем нежности наводило на меня страх? Однажды я отважилась спросить, когда он, выпустив меня из объятий, как обычно, наградил на ночь небрежным поцелуем:

— Павел, ты так нравишься женщинам, на любой мог бы жениться, а выбрал меня, почему?

— Мне очень нравится дразнить тебя, нравится, как ты смущаешься и как пугаешься тоже.

— Ты все шутишь, ну а правда — почему?

Он помолчал несколько секунд, потом пожал плечами:

— Ты живая.

— Но ведь все живые.

— Представь себе, не все, далеко не все. Или, если тебе так будет понятней, все по-разному живые, в разной степени. Вот и все, чего мне удалось от него тогда добиться.

Стоп. С чего это я ударилась в воспоминания? И завтрак кое-как проглотила, и за компьютером не работаю, а грежу. С чего это я, спрашивается, раскисла? Да что тут лукавить, это Катино утреннее посещение на меня подействовало. Звонок телефона раздался, когда еще не было восьми, а в половине девятого дочь стояла на пороге. Стремительно влетела в квартиру: куртка распахнута, джинсы в обтяжку, бледно-розовый тонкий свитерок выгодно подчеркивает небольшую грудь, продуманно разлохмаченные короткие волосы, глаза блестят, на губах улыбка. Ни дать ни взять — девчонка-озорница, не поверишь, что она замужем и имеет трехлетнего сынишку. Такой она мне нравилась больше всего, и, заулыбавшись в ответ, я обняла ее. К сожалению, взаимное довольство продержалось совсем недолго. От кофе и завтрака Катюшка решительно отказалась, заявив, что забежала на минутку. Нужно, чтобы я несколько дней посидела с Мишуткой. Ей послезавтра ехать, вернее, лететь в Италию на десять дней, а свекровь внезапно заболела. Я была вынуждена отказать дочери: через две недели сдавать работу. Разве трехлетний ребенок даст возможность по восемь-девять часов в день сидеть у компьютера? Тем более такой, как Мишутка. Раздраженная Катька в категоричной форме потребовала бросить работу, если и не вообще, то хотя бы этот заказ, а деньги, которые я на этом потеряю, она мне возместит. На эту тему мы уже неоднократно спорили. Вот и сегодня я попыталась объяснить, что дело не только в деньгах, но и в том, что, не выполнив обещания, я подведу людей. Тут она мне и выдала, что я воображаю себя гением и незаменимой, а на самом деле то, что я делаю, — никому не нужные пустяки. Я в свою очередь вспылила и возразила, что это ее поездка в Италию, где она уже была, пустяк и этот пустяк вполне можно передвинуть на две-три недели. Катюшка сузила глаза:

— Что, в самом деле отказываешься? Свекровь и то лучше! Для нее на первом месте мы с Мишуткой, а для тебя — работа. — И, повернувшись, почти бегом покинула квартиру, на прощание так хлопнув дверью, что с телефонной полки упала записная книжка.

Случалось, мы с ней ругались куда серьезнее. Но когда Катюшка сказала, что моя работа никому не нужна, это прозвучало так, словно она имела в виду меня саму. И не важно, думает она так или нет, я так подумала, я сама! Вот в чем причина моего душевного раздора, тот червячок, что грыз меня с утра. Что ж, я не выращиваю хлеб, не варю сталь, не учу детей… Я только «выглаживаю» книги, причем книги, написанные не мной. Так уж получилось, что это единственное в моей жизни, что я хорошо умею, чем зарабатываю кусок хлеба. И все же, как ни крути, экономическая независимость — это единственный плюс в моем активе. Ничего интересного, значительного я в своей жизни не сделала, не создала. Правда, вырастила двоих детей. Павел, еще когда мы вместе жили, мало занимался ребятами, а уж после развода тем более. Но как бы я ни любила своих Катьку и Котьку, значительными я их назвать не могу — дети как дети, теперь уже взрослые люди, тоже вполне обычные. Так что — мой червячок зовется тщеславием или честолюбием? Да вроде бы нет, ведь не отсутствие известности или славы меня печалит, а то, что вся моя жизнь разошлась мелкой разменной монетой. Что-то я совсем, как старушка, загорюнилась. Ну, я, конечно же, далеко не девочка, но и не совсем еще старушка.