— Наталья Николаевна? Это Евгения Михайловна. Простите, я, наверное, напугала вас, но теперь я готова вас выслушать.

Она, чуть-чуть, самую малость поколебавшись, предложила мне приехать к ней, поскольку такой разговор совершенно неуместен по телефону. Но при этом опасалась, смогу ли я доехать до нее в таком состоянии, или, может, лучше ей приехать ко мне. Но я заверила ее, что справлюсь, она продиктовала мне адрес и объяснила, как лучше и быстрее доехать. Я быстро переоделась и хотела уже выходить, но лицо Володи вдруг так ясно встало передо мной, и я осознала, что невозможно ехать в таком виде к людям, которых он знал и любил. Траур по другим людям, в других обстоятельствах, наверное, вполне совместим с унылой одеждой и постным лицом, но не по Володе. Он слишком любил жизнь, радовался ей и ценил ее красоту. Я вернулась от порога, переоделась еще раз, выбрала неяркий, строгий, но нарядный костюм, нанесла неброский макияж, и по тому, как я себя почувствовала, поняла, что поступаю правильно.


Я позвонила в дверь, и она почти мгновенно открылась, словно кто-то ждал меня. Так, почти всегда, мне открывал Володя, прежде чем я успевала позвонить. Теперь уже не откроет!

Молодой человек лет двадцати предложил мне раздеться, принял мою одежду и указал, куда надо пройти. Квартира была большая, просто огромная, а я еще свою считала большой!

В комнате у большого окна спиной ко мне стояла женщина в длинном бархатном темно-лиловом платье. Она тут же обернулась, и с минуту мы молча рассматривали друг друга. Лицо женщины было не просто красивым и поражало даже не классической правильностью черт, а редким благородством. Мне показалось, что она старше меня лет на пять, но в ее черных блестящих волосах еще не было видно ни одного седого волоска. Высокие скулы, удлиненный овал лица, губы словно резцом выточены, интересно, нет ли в ней грузинской крови? Я замечала, что грузинки иногда выглядят величественно, царственно. Молча, одним жестом она предложила мне сесть. Чувствовалось, что хотя она сдержанна и хорошо владеет собой, но сильно взволнована. Я села на маленький диванчик, она опустилась в кресло. На журнальном столике стоял хрустальный графин, наполненный темно-красным вином, и две фарфоровые тарелочки с нарезанным сыром и бисквитами. Хозяйка разлила вино, подала мне небольшую рюмку, я взяла ее и, помедлив несколько секунд, выпила, она сделала то же самое. Мы молчали, словно не могли решить, кому первому надлежит в этих обстоятельствах говорить. Наконец Наталья Николаевна первой нарушила тишину, уже становившуюся неприличной:

— Володю похоронили вчера. Очень просто: без музыки, речей и венков, так, как он хотел. Народу было мало, только очень близкие друзья.

Голос у нее был довольно низкий, говорила она медленно, но спокойно.

— Мне безумно, бесконечно жаль, что по не зависящим от меня обстоятельствам я не смогла пойти. Я… я предчувствовала, я все время звонила ему, но никого не застала, вам я ведь тоже звонила. А когда я уже освободилась, было поздно. Не надо было мне уезжать, но Володя так уговаривал, сказал, что хорошо себя чувствует, а я, дурочка, поверила. Никогда себе этого не прощу!

— Не корите себя, не надо. Уговорам Володи трудно было противостоять. Он хотел умереть в одиночестве, я это точно знаю, он сам мне говорил, а уж тем более вам он никогда бы не позволил присутствовать при этом — он так вас любил!

Последнюю фразу она произнесла со сдержанной силой, что дало мне возможность слегка заглянуть за занавес непроницаемости и отчужденности, за которым она пребывала, что, впрочем, было уместно в данных трагических обстоятельствах. Немного поколебавшись, я все же спросила ее:

— Вы ведь любили его?

Она подняла голову, пристально посмотрела на меня, но ответила сразу, без колебаний:

— Да, любила. Очень любила и давно.

— Наверно, Володя ничего не знал об этом, иначе он непременно выбрал бы вас.

Наталья Николаевна едва заметно улыбнулась:

— Знаете, однажды он сказал мне: если в любви можно было бы выбирать, то я выбрал бы тебя. Так что, как видите, он знал. Мы были только друзья с ним, давние, близкие, но только друзья.

Наконец я решилась спросить то, что меня больше всего мучило:

— Наталья Николаевна, а когда именно умер Володя? Мне очень важно знать день и час.

— Одиннадцатого он позвонил моему мужу, Андрею, они очень близкие друзья. Сказал, что времени ему осталось очень мало, но от немедленного приезда Андрея отказался, сказал, что позвонит ему за несколько часов до конца и предупредит. Как уж он мог так точно рассчитать, я не знаю, но только позвонил он двенадцатого днем. Попросил Андрея приехать к нему на ночь, часов в одиннадцать вечера. Муж на всякий случай поехал чуть раньше, без четверти десять он уже звонил ему в дверь, никто не открыл, но свет в окнах горел. Входная дверь была не заперта, только прикрыта, поэтому Андрей смог войти. Володя, уже мертвый, лежал на полу, но был теплый, судя по всему, умер всего несколько минут назад. В руке он сжимал разбитый телефон, видимо, с кем-то разговаривал в момент смерти или же набирал номер и, падая, разбил его о край стола. На лице его застыла улыбка, не знаю, способно ли это утешить вас, но в последнее мгновение своей жизни он был счастлив.

— Наталья Николаевна, внимательно выслушайте меня. Я позвонила Володе двенадцатого ровно в девять тридцать вечера, я посмотрела на часы, так что за точность ручаюсь. Трубку он снял, но почему-то молчал, видимо, уже не мог говорить, и тогда я выкрикнула его имя, в трубке услышала отчетливый вздох, через секунду какой-то стук и сразу же короткие гудки. Перезвонила тут же, но трубку уже никто не брал, я думаю, что он все же успел услышать мой голос.

Моя собеседница вздохнула коротко и глубоко, переводя дыхание. Она помолчала, обдумывая услышанное, потом подняла на меня заблестевшие глаза и сказала:

— Скорее всего, вы правы, и последний его вздох вы смогли услышать, он был адресован вам!

Я продолжила и рассказала ей, какой мне сон приснился потом. Она выслушала, промокнула глаза и подтверждающе качнула головой:

— Да, конечно, он приходил прощаться.

— Но почему с девочкой?

— У него была дочь, умерла в два с половиной года от пневмонии. Мать ребенком интересовалась мало. Володя был в командировке, когда девочка заболела. Вернувшись домой, он увидел, насколько серьезно больна малышка, и забил тревогу, но было поздно, уже ничего нельзя было сделать. Он очень тяжело пережил смерть дочери. Вы, видимо, не знали, он не любил об этом рассказывать, Володя был замкнутым человеком.

— Ох, Наташа! — Мы были с ней еще на «вы», но отчества уже опустили для краткости. — То-то и оно, что знала! Ведь Володя говорил мне про дочь, а я совсем забыла. Ну надо же!

— Сколько вы были с ним знакомы, Женя? Два месяца, меньше? А я больше двадцати лет, так стоит ли удивляться, что я помню и знаю про него очень многое, а вы нет. Володя был человеком настолько большим и сложным, что просто привыкнуть к нему, а не то что понять, и то требовалось время, а у вас его совсем не было, слишком быстро все произошло: ваше с ним знакомство, любовь и почти тут же его смерть. Но знаете, мне любопытно, как вы с ним познакомились, если это не секрет, конечно, и если вам не слишком больно об этом говорить.

— Нет, мне очень приятно говорить о Володе, тем более с вами. Но давайте еще чуть-чуть выпьем и, может быть, сможем перейти на «ты»?

Вино не пьянило, но расслабляло, потихоньку распрямлялась до боли сжатая пружина в груди, легче было говорить. Я рассказывала подробно, не торопясь, словно заново воскрешая мельчайшие подробности нашего знакомства. Кому еще я могла рассказать так, кому еще это было бы интересно и нужно?

— А ты, Наташа, как познакомилась с ним?

— Наше знакомство не такое романтичное, все было вполне обыденно. К тому моменту он уже давно разошелся со своей Светой, хотя не разводился по некоторым причинам, и она еще доставала его иногда, в основном требовала денег. А знаешь, однажды я видела ее: очень красивая женщина, но почему-то напоминает змею — узкая, вертлявая, и чувствуется, что злая. В общем, он был тогда одинок и очень несчастен, так я думаю, по нему-то никогда нельзя было определить, что на самом деле происходит в его душе, его сердце.

А я была тогда веселой и счастливой, у меня был отличный парень — Андрей, и мне казалось, что именно это и есть любовь. Накануне Андрей сделал мне предложение, а в этот день привел меня к своим друзьям, чтобы представить им свою невесту. Увидев Володю, я поняла, что увлечение — это одно, а любовь — совсем другое. Ситуация была ужасная! Конечно, я не сдалась сразу, я решила, что если постараюсь как следует, то смогу все расставить в своем сердце по местам. И действительно, на следующий день мне довольно легко удалось убедить себя, что это совсем и не любовь, а временное помрачение, вызванное помолвкой, знакомством с друзьями жениха и выпитым вином. Помогла мне и разница во внешности: Андрей был очень красивым, высоким, что называется, видным молодым человеком, он и сейчас красив, ну а Володя, ты же сама знаешь, невысок, худощав, лицо обыкновенное, только улыбка прекрасная, ну, и конечно же, обаяние. На несколько дней аутотренинг помог — я не думала, не вспоминала о нем, ну все, думаю, излечилась. За две недели до свадьбы мы поехали с Андреем в выходные дни на дачу одного из его друзей, туда же приехал и Володя. Вот когда мне стало плохо. Ничего не помогало, все мои благие намерения полетели псу под хвост. Все кругом веселятся: жарят шашлыки, пьют вино, поют песни под гитару, а я хожу как побитая. Ничем не могу заняться, все валится из рук, ничего меня не радует, Андрею сказала, что у меня голова болит, а сама боюсь даже взглядом с ним встретиться — стыдно. Два дня продолжалась эта пытка, а потом мы вернулись в Москву. Время было позднее, не до разговоров, Андрей проводил меня и уехал к себе, договорились встретиться с ним через два дня. На эти дни я в буквальном смысле затворилась дома, никуда не выходила, никого не видела, ни с кем не говорила, все думала, что же мне теперь делать. Выход представлялся один — все рассказать Андрею, иначе было бы просто непорядочно. Когда Андрей приехал, я все ему выложила, выпив предварительно лошадиную дозу валерьянки, чтобы не заплакать на первых же словах. Он слушал меня внимательно, сцепив руки и опустив глаза. Когда же я закончила словами: «Как видишь, наша свадьба состояться не может», он поднял на меня глаза и спросил: «А почему, собственно?» Я была так ошарашена его вопросом, что просто не знала, что тут можно сказать, и молчала, только смотрела на него во все глаза.