Потом я опять лежала на диване, и время опять летело надо мной, но теперь это было еще более неприятно. Вскоре вернулась женщина и остановила время. Я захотела поблагодарить ее за это, с трудом вспомнила нужное слово и очень этому обрадовалась:

— Спасибо, спасибо!

Женщина тоже очень обрадовалась, улыбнулась мне и повернулась к мужчине:

— Ну вот видишь. Я была права, ей уже гораздо лучше. Теперь надо отвезти ее домой, говори адрес, я сама поеду, пока ты раскачаешься, сто лет пройдет. И пожалуйста, не спорь, ничего не случится. Ты просто сдрейфил, признайся. Сделал из мухи слона, эх ты, рохля! А я говорю, что все будет нормально. Или ты собираешься держать ее тут до бесконечности? Нет? Ну, слава богу! Да не вспомнит она ничего, а и вспомнит, куда с этим пойдет? Зачем ей вообще это нужно? Судя по тому, что лепечет эта идиотка, ей своих проблем хватает. Все, я везу ее.

Она повернулась ко мне и, кажется, что-то спросила, я не расслышала, я рассматривала узор на ее кофточке. Тогда она повторила очень медленно:

— Хочешь домой? Я отвезу тебя домой, хочешь? Опять слова знакомые, а вот что они значат, я не помнила, но поняла, что она мне что-то предлагает, заботится обо мне, но у меня не было слов, чтобы ответить ей, а мне так хотелось! Но тут, к счастью, я вспомнила, что она мне говорила, когда давала воду, и пробубнила:

— Да, да! — Потом, подумав немного, добавила: — Спасибо!

Что было потом, не помню, все было как-то смутно и нехорошо. Я вроде бы спала и в то же время куда-то двигалась или даже летела. У меня кружилась голова, и немного тошнило, наверное, я все-таки летела, так всегда со мной бывает в самолете. Вдруг я оказалась в какой-то другой комнате, и комната эта была мне странно знакома. Женщина была рядом и зачем-то стала укладывать меня, я удивилась, но послушно улеглась. Женщина повернулась, чтобы уйти, но мне было хорошо, когда она рядом, я попыталась остановить ее, схватив за рукав. Но женщине это совсем не понравилось, она что-то сказала резко и коротко, почему-то больше она не хотела быть мягкой и вежливой. Такая, злая, она мне не нравилась, и я не стала держать ее больше, раз все уходят, значит, так надо. Пусть я останусь одна, пусть!

* * *

Я проснулась утром в своей квартире, но почему-то не в спальне, а в гостиной на диване, одетая, только туфли стояли рядом с диваном на полу. Меня поразило, что это были не тапочки, а именно туфли. Что же это значит? Неужели я вчера напилась до такой степени, что даже не смогла дойти до своей комнаты и завалилась одетой?! Но по какому это случаю я так напилась и с кем? Не могла же я, в самом деле, пить одна? Почему я совсем ничего не помню? Было у меня смутное, неопределенное ощущение, что случилось что-то страшное, но сколько я ни понукала свой мозг, так и не смогла ничего вспомнить. Может, это похмельный синдром вызывает во мне чувство тревоги, а на самом деле все в порядке? Да, но тогда почему нет ни головокружения, ни тошноты? И вообще, чувствую я себя более-менее нормально, только слабость небольшая, и все. Ничего не понимаю! Я встала, пошла в ванную, приняла контрастный душ, потом сварила крепкий кофе и выпила его. Тревожное чувство никуда не делось, оно по-прежнему точило меня изнутри, но теперь к нему добавились кое-какие крайне неприятные штрихи. Я не помнила, какой сегодня день, не помнила, что было вчера. Кажется, у меня в памяти образовалась дыра! Наконец, после долгих и мучительных усилий, от которых я даже вспотела, я вспомнила, что одиннадцатого встречалась с авторами. Так что, выходит, сегодня 12 марта? Интересно, почему я легла в гостиной? Нет, мне точно надо выпить еще кофе, тогда, может, и память вернется. Но оказалось, что кофе кончился, да и хлеба тоже не было. На всякий случай я заглянула в холодильник, он оказался пустой, это меня уже не очень удивило. Потом я заметила, что он вообще отключен. Так! Я что, собиралась куда-то уезжать, поэтому отключила холодильник? Подняла голову и посмотрела на антресоли, чемодан преспокойно лежал на месте, значит, уезжать я никуда не собиралась. Нет, все, ничего больше вспоминать не буду. Пойду-ка лучше куплю кофе и еще каких-нибудь продуктов, что-то есть хочется.

Выйдя из магазина, я купила свежую газету и поднялась к себе. Заморив червячка и выпив еще чашку кофе, развернула газету, решив хоть немного отвлечься от своих непонятностей. Машинально посмотрела на число, и газета задрожала у меня в руках. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — стукнуло у меня в голове. В газете жирным черным шрифтом было обозначено число — 15 марта. Эта скромненькая дата означала, что из моей памяти, из моей дырявой головы каким-то непостижимым образом улетучились целых три дня. Значит, все-таки что-то случилось, причем такое, что у меня память отшибло. Холодок страха пополз по моей спине. Спокойно! Только не волноваться, постепенно все встанет на свои места. Я ведь обычный человек, и со мной ничего чрезвычайного случиться не могло, какая-нибудь банальная причина типа гриппа или сотрясения мозга, но я все вспомню, я обязательно вспомню. Вдруг мне пришло в голову, что Любаша может знать о том, что со мной приключилось. Может, мы были с ней вместе? Сейчас позвоню ей, она посмеется надо мной, обзовет забывчивой тетерей, и все встанет на свои места. Я подошла к телефону и протянула руку, но тут же отдернула ее. Это было нелепо, но звонить я не хотела, более того, я боялась звонить. Было такое ощущение, словно внутренний, глубинный человек во мне знал что-то очень страшное, ужасное и не хотел, чтобы внешний человек узнал об этом. Но ведь надо же что-то делать, не могу же я так жить, ничего не помня. Опять протянула руку к телефону и опять отдернула ее, даже отошла от аппарата подальше. С полчаса я ходила вокруг телефона, как кот вокруг аквариума с рыбками, и когда, вконец измучившись собственной нерешительностью, со злостью повернулась к нему спиной, он вдруг сам зазвонил. Звонок грянул по натянутым нервам как набат. Не позволяя себе ни о чем думать, я быстро схватила трубку. Голос был совершенно незнакомым.

— Евгения Михайловна? Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо. А с кем я, простите, разговариваю?

— Как бы вам сказать? Вы вряд ли знаете, как меня зовут, мы так с вами и не познакомились. Вы помните, что было вчера?

Вот они, последствия амнезии, что же мне теперь делать, в голове ведь совершеннейшая пустота? А, будь что будет, но я скажу правду.

— Мне как-то неловко в этом признаваться. Но по неизвестной мне причине у меня провал в памяти, и я совсем не помню три последних дня. А вы… простите, не знаю, как вас называть, вы не подскажете, что со мной произошло?

Женщина, видимо отвернувшись от телефона, сказала не мне, а еще кому-то, потому что голос ее звучал глухо:

— Да успокойся ты, она совершенно ничего не помнит, так что все о’кей! — И моя собеседница повесила трубку.

Я обалдела. По-другому и не скажешь. Я переживаю, волнуюсь, а какие-то незнакомые люди боятся, что я что-то помню. Ничего себе! Может быть, со мной что-то сделали, провели какой-нибудь эксперимент? От такой неожиданной догадки мне стало более чем нехорошо, но я преодолела свой ужас и взяла себя в руки: ну что еще за глупости, кому я нужна. Нет, теперь-то уж точно позвоню Любаше, надоело бояться неизвестно чего. И я решительно протянула руку к телефону. Но когда я уже коснулась трубки, опять раздался звонок. Я подпрыгнула от неожиданности и быстро сняла трубку, если это опять та женщина, то я попытаюсь узнать у нее хоть что-нибудь. Голос опять был женский, и опять незнакомый, но совсем другой:

— Евгения Михайловна? Здравствуйте, вы меня не знаете, меня зовут Наталья Николаевна, я вам звонила вчера, но, к сожалению, не застала вас, а автоответчика у вас нет.

При этом имени что-то больно сжалось у меня в сердце, но знакомых с таким именем-отчеством у меня не было. Странно, кто бы это мог быть? Тем не менее я отозвалась:

— Здравствуйте, я вас внимательно слушаю.

— Извините, что приношу вам плохие новости. Мужайтесь, Евгения Михайловна. По моему предисловию вы уже, наверное, поняли, что Володя ушел от нас, умер!

Я еще успела удивиться, хотела сказать, что она, очевидно, ошиблась, я не знаю никакого Володю, но уже что-то темное, страшное вырвалось из меня, словно я вдруг вывернулась наизнанку, звериной стороной наружу. Комнату потряс вопль, вырвавшийся из моей глотки, но это не мог быть человеческий крик, никакой человек не в состоянии издавать такие звуки! Это настолько испугало меня, что мой же испуг помог мне справиться и загнать вырвавшегося зверя назад в клетку.

— Простите! — сказала я в трубку. — Я позвоню вам позже.

Я говорила сдавленно, каким-то чужим, ненатуральным голосом, но это уже была вполне человеческая речь. На том конце провода пробормотали что-то сочувственное и отключились. Я стала ходить по комнате и коридору. Странно, но никакого горя я не испытывала, только чувство неловкости, стесненности и надоедливое мельтешение одних и тех же фраз в голове. Я все убыстряла и убыстряла шаги, кружила по квартире, как спятивший автомат, словно собиралась убежать от самой себя, от того ужасного, что на меня свалилось. В голове жужжало одно и то же: «Вот так вот, взял и умер! Умер! Умер! Вот так вот!» И мое кружение по квартире, и жужжание слов были безостановочны. Мое подсознание забило тревогу, надо остановиться, так нельзя! Я кружила все быстрее и быстрее, я уже не могла остановиться. Интересно, что будет, если я не остановлюсь? Кажется, я сойду с ума, а может быть, уже сошла? И я хихикнула. Но тут где-то позади зазвучали хрустальные колокольчики, я, продолжая двигаться, непроизвольно оглянулась и тут же с разгона ударилась о косяк двери. Удар был таким, что я разбила себе голову и сползла на пол. Кровь из раны чуть выше виска поползла тонкой струйкой по лицу и шее. Я испытала облегчение, пусть удар, пусть боль и кровь, но это спасение от безумия. Володя обещал оберегать меня и после своего ухода, и он держит свое обещание. Его любовь продолжает звучать невидимыми хрустальными колокольчиками. Мне стало болезненно стыдно за свою слабость, за свое поведение. Из памяти пробивались какие-то воспоминания, связанные, как это ни странно и удивительно, с Павлом, но сейчас это было не важно. Я наконец преодолела полное нежелание двигаться, встала, пошатываясь, пошла в ванную, промыла и обработала перекисью рану на голове. И только после этого я нашла в сумке карточку с телефоном, как хорошо, что она не потерялась! Набрала номер домашнего телефона Натальи Николаевны, отчего-то я была уверена в том, что звонила она из дому.