Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,

И стрелами глаз, колдовством его оперенными,

Нежной гибкостью и стрелою взоров

клянусь его,

Белизной чела, чернотой волос поклянуся я,

И бровями, что прогоняют сон от очей моих,

И со мной жестоки в запретах и в поведениях;

Скорпионами, что с виска ползут,

поклянусь его,

И спешат убить они любящих, разлучая с ним;

Розой щек его и пушка я миртой клянуся вам,

И кораллом уст, и жемчугом зубов его,

Стройной ветвью стана,

плоды принесшей прекрасные.

То гранат, взрастивший плоды свои на груди его.

Поклянусь я задом, дрожащим так,

коль он движется

Иль покоен он, и тонкостью боков его;

И одежды шелком, и легким нравом клянусь его,

И всей красой, которой обладает он.

Веет мускусом от его дыханья прекраснейшим,

Благовонье ветра напоено ароматом тем,

И также солнце светящее не сравнится с ним,

И луна обрезком ногтей его нам кажется…

Когда Нур-ад-дин услышал слова эти (а он уже склонился от опьянения), начал сын купца восхвалять гостью:

«Лютнистка наклонилась к вам —

Охмелела вдруг от вина она, —

И струны молвили ее:

Нам речь внушил Аллах, и он…

После этих слов Нур-ад-дина девушка посмотрела на него влюбленными глазами, увеличилась ее любовь и страсть к нему Она вновь восхитилась его красотой, прелестью, тонкостью стана и соразмерностью и в порыве чувств еще раз обняла лютню и произнесла такие стихи:

«Бранит он меня, когда на него смотрю я,

Бежит от меня, а дух мой в руках он держит.

Он гонит меня, но что со мной — он знает,

Как будто Аллах поведал ему об этом.

Я лик его в ладони начертала

И взору: “Утешайся им!” — сказала:

Мой глаз ему замены не увидит,

И сердце мне не даст пред ним терпенья.

О сердце, из груди тебя я вырву!

Ведь ты завидуешь, как и другие!

И как скажу я сердцу: “О, утешься!”

К нему лишь одному стремится сердце».

Красота ее стихотворения, красноречие, нежность выговора и ясности языка удивили Нур-ад-дина, и страсть, тоска и любовное безумие затмили разум.

Он не мог прожить без этой девушки ни минуты и, наклонившись, прижал ее к груди, гостья тоже потянулась к юноше и прижалась всем телом. Она поцеловала его между глаз, а он поцеловал ее в уста, сжав сначала стан, и начал играть с нею, целуясь, как клюются голубки. Девушка подхватила эту игру Присутствующие от увиденного вскочили на ноги, Нур-ад-дин застыдился и отпустил лютнистку. Девушка взяла инструмент и перебирая лады проговорила:

«Вот луна, что меч обнажает век, когда сердится,

А смотря, она над газелями издевается.

Вот владыка мой, чьи прелести — войска его,

И в сражении нам копье напомнит стан его.

Коль была бы нежность боков его в душе его,

Не обидел бы он влюбленного, не грешил бы он.

О жестокость сердца и бока нежность!

Не можете ль поменяться местом —

туда оттуда сдвинуться?

О хулитель мой, за любовь к нему

будь прощающим!

Ведь тебе остаться с красой его

и погибнуть — мне!»

Нур-ад-дин, услышав такие слова, наклонился к девушке в восторге и произнес такие стихи:

«За солнце ее я счел — она мне привиделась,

Пожар ее пламени пылает в душе моей.

Что стоит ей знак подать нам

иль нас приветствовать

Концами прекрасных пальцев

и головой кивнуть?

Увидел он лик ее блестящий, и молвил он,

Смущенный красой ее, что выше красы самой:

“Не это ли та, в кого влюблен так безумно ты?

Поистине, ты прощен!” И молвил я: “Это та,

Что бросила стрелы глаз в меня и не сжалилась

Над тем, как унижен я, и сломлен, и одинок”.

И сделался я души лишенным, и я влюблен,

Рыдаю и плачу я весь день и всю ночь теперь».

И когда юноша окончил свои стихи, лютнистка, вновь поразившись его красноречию, взяла инструмент и, перебирая пальцами струны, произнесла такие стихи:

«Твоего лица поклянусь я жизнью,

о жизнь души, —

Я тебя не брошу, лишусь надежды

или не лишусь!

Коль суров ты будешь, то призрак твой

со мной сблизится,

А уйдешь когда, развлечет меня о тебе мечта.

О очей моих избегающий! Ведь знаешь ты,

Что не кто иной, лишь любовь к тебе

теперь мне друг.

Твои щеки — розы, слюна твоя — вина струя,

Не захочешь ли подарить мне их здесь

в собрании?»

Нур-ад-дина охватил величайший восторг, и он ответил на ее стихи такими стихами:

«Едва показала лик мне солнца она в ночи,

Как скрылся сейчас же полный месяц

на небесах,

Едва лишь явила утра оку чело свое,

Сейчас же заря стала быстро бледнеть.

Заимствуй у токов слез моих непрерывность их,

Предание о любви ближайшим путем веди.

Нередко говаривал я той, что разит стрелой:

“Потише со стрелами — ведь в страхе душа моя”.

И если потоки слез моих я произведу

От Нила, то страсть твоя исходит из Малака.

Сказала: “Все деньги дай!”

Ответил я ей: «Бери!”

Сказала: “И сон твой также!”

Я ей: “Возьми из глаз!”»

Сердце девушки от этих слов затрепетало, она прижала купеческого сына к груди и начала целовать его поцелуями, подобными клеванию голубков, юноша отвечал ей непрерывными поцелуями, но преимущество принадлежит начавшему прежде. А закончив целовать Нур-ад-дина, девушка взяла лютню и произнесла такие стихи:

«Горе, горе мне от упреков вечных хулителя!

На него ль другим иль ему на горе мне сетовать?

О покинувший! Я не думала, что придется мне

Унижения выносить в любви,

коль ты стал моим.

Ты жестоким был с одержимым страстью в

любви его,

И открыла я всем хулителям, как унизилась.

Ведь вчера еще порицала я за любовь к тебе,

А сегодня всех, кто испытан страстью,

прощаю я.

И постигнет если беда меня от тебя вдали,

То, зовя Аллаха, тебя я кликну, о Али!»

А окончив свое стихотворение, девушка произнесла еще такие два стиха:

«Влюбленные сказали: “Коль не даст он нам

Своей слюны напиться влагой сладостной,

Мы миров владыке помолимся”, — ответит он.

И все о нем мы скажем вместе: “О Али!”»

И Нур-ад-дин поблагодарил гостью за изящество и разнообразие речей, а девушка в ответ на его похвалы поднялась и сняла с себя все одежды и украшения, села Нур-ад-дину на колени и стала целовать его между глаз и целовать родинки на его щеках. Она подарила ему все, что было на ней, и сказала: «Знай, о возлюбленный моего сердца, что подарок — по сану дарящего». Юноша принял от нее подарок и затем возвратил и стал целовать, а когда закончил (вечен только живой, самосущий, наделяющий и павлина, и сову!), поднялся со своего места. Лютнистка спросила его: «Куда, о мой господин?» — «В дом моего отца», — ответил молодой человек. Сыновья купцов стали заклинать его, чтобы он спал у них, но Нур-ад-дин отказался и, сев на своего мула, отправился в дом отца.

Дома его встретила мать. Она спросила: «О дитя мое, где и по какой причине ты пропадал до этого времени? Клянусь Аллахом, ты расстроил меня и отца, мы все время думали о тебе!» Женщина подошла, чтобы поцеловать его, почувствовала запах вина и воскликнула: «О дитя мое, как это после молитвы и набожности ты стал пить вино и ослушался того, в чьих руках творение и повеление!»

В это время в комнату вошел отец, и Нур-ад-дин бросился на постель. «Что это такое с Нур-ад-дином?» — спросил Тадж-ад-дин. Женщина ответила: «У него как будто заболела голова от воздуха в саду». Купец подошел к сыну, чтобы поздороваться и спросить, что у него болит, и почувствовал запах вина. А Тадж-ад-дин не любил тех, кто пьет вино, и сказал сыну: «Горе тебе, о дитя мое, разве твоя глупость дошла до того, что ты пьешь вино!» Услышав такие слова, хмельной Нур-ад-дин замахнулся и ударил родителя. По предопределенному велению, он выбил Тадж-ад-дину правый глаз. Мужчина упал без чувств, когда же очнулся, хотел было избить сына, но мать юноши удержала супруга. Купец же поклялся разводом с нею, что утром, когда юнец проспится, ему отрубят правую руку.

Мать испугалась за сына и уговаривала мужа изменить решение до тех пор, пока он не уснул, после этого женщина пошла в комнату сына. «О Нур-ад-дин, что же ты натворил?» — рыдая, сказала она.

«А что я сделал?» — спросил Нур-ад-дин. Хмель уже прошел, но юноша ничего не помнил. «Ты ударил отца и выбил ему правый глаз. Тадж-ад-дин поклялся разводом, что утром обязательно отрубит тебе правую руку».

Нур-ад-дин раскаялся в содеянном, но изменить случившееся раскаянием было невозможно.