«О дитя мое, раскаяние тебе не поможет, следует сейчас же бежать, ища спасения твоей души. Будь осторожен, пока не доберешься до кого-нибудь из друзей, а там подожди и посмотри, что сделает Аллах. Он ведь изменяет одни обстоятельства за другими», — сказала сыну женщина.

Она отперла сундук с деньгами и подала сыну мешок со ста динарами, сказав: «О дитя мое, возьми эти динары. Когда деньги закончатся, пришли письмо и я отправлю тебе еще. Присылай сведения о себе тайно. Может быть, Аллах определит тебе облегчение, и ты вернешься домой». Женщина, рыдая, простилась с сыном.

Перед уходом юноша прихватил с собой еще один мешок с тысячью динарами, который мать забыла возле сундука. Привязал оба мешка к поясу и до зари покинул родной переулок, направившись в сторону Булака.

Утром, когда люди поднялись, объявляя единым Аллаха, и направлялись, чтобы раздобыть то, что он уделил им, Нур-ад-дин уже достиг Булака. Пройдя по берегу реки, юноша увидел корабль с четырьмя вбитыми в землю якорями, по его мосткам понимались и спускались люди. Молодой человек спросил у матросов: «Куда идет это судно?» — «В город Искандарию», — ответили моряки. «Возьмите меня с собой», — попросил купеческий сын. И матросы ответили: «Приют, уют и простор тебе, о юноша, о красавец!» Нур-ад-дин отправился на рынок и купил в дорогу припасы, ковры и покрывала. Когда он вернулся на берег, судно было готово к отплытию.

На этом корабле Нур-ад-дин добрался до города Рушейда, пересел в маленькую лодку, которая шла в Искандарию, и пересек на этом суденышке пролив, высадившись у моста Джами. Путешественник вошел в Искандарию через ворота, называемые Ворота Лотоса. Аллах покровительствовал ему, никто из привратников не обратил на юношу особого внимания.

Весной в городе расцвели цветы, деревья покрылись листьями, плоды дозрели и каналы стали полноводны. Искандария — город, прекрасно построенный и расположенный, с крепкими стенами и прекрасными местами для прогулок, услаждающий обитателей и внушающий желание поселиться. Когда запираются городские ворота, обитатели в безопасности. Об этом городе сложены такие стихи:

Сказал однажды я другу.

Чьи речи красноречивы:

«Искандарию опишешь?»

Он молвил: «Дивная крепость!»

Спросил я: «Прожить в ней можно ль?»

Он молвил: «Коль дует ветер».

И сказал кто-то из поэтов:

Искандария — вот крепость,

Где воды так нежны вкусом.

Прекрасна в ней близость милых,

Коль вороны не напали.

Нур-ад-дин обошел рынки столяров, менял, торговцев сухими плодами, фруктовщиков, москательщиков. На последнем вдруг один пожилой торговец вышел из своей лавки и, пожелав Нур-ад-дину мира, пригласил в свое жилище. Он взял юношу за руку и повел в красивый, благоустроенный, затененный листвой переулок.

В переулке было три дома, старец провел молодого человека в первое жилище, устои которого утвердились в воде, а стены возвысились до облаков небесных. Двор был подметен и полит водой, а перед входом в дом лежали мраморные плиты. Входящие вдыхали аромат, их встречал ветерок, точно из садов блаженства.

Хозяин пригласил гостя к столу. После трапезы спросил юношу: «Когда ты прибыл из Каира?». «О батюшка, сегодня ночью», — ответил купеческий сын. «Как твое имя?» — спросил старец. «Али Нур-ад-дин». «Дитя мое, о Нур-ад-дин, тройной развод для меня обязателен! Пока ты будешь в этом городе, не расставайся со мной, я отведу тебе домик, в котором ты будешь жить». «Господин мой шейх, увеличь мое знакомство с тобой», — сказал Нур-ад-дин. И старец молвил: «Дитя мое, знай, что я в каком-то году пришел в Каир с товарами, продал их там и купил другие товары. Мне понадобилась тысяча динаров, и их отвесил за меня твой отец Тадж-ад-дин, не зная меня, он не написал свидетельства и ждал эти деньги, пока я не вернулся в этот город и не отослал их с одним из моих слуг, и с ними подарок. Я видел тебя, когда ты был маленький, и если захочет великий Аллах, я отчасти воздам тебе за то, что твой отец для меня сделал».

Юноша обрадовался, услышав эти слова, улыбнулся и, вынув мешок, в котором была тысяча динаров, подал старику со словами: «Возьми их на хранение, пока я не присмотрю товары для торговли».

Нур-ад-дин за несколько дней в Искандарии прокутил сотню динаров, пошел к старику москательщику, чтобы взять из тысячи динаров деньги на расходы. Но не нашел старика в лавке. Ожидая москательщика, юноша глазел по сторонам и рассматривал купцов. Среди торгового люда он разглядел персиянина, восседавшего на муле. Позади него сидела девушка, похожая на чистое серебро, или на палтус в водоеме, или на газель в пустыне. Ее красота смущала сияющее солнце, и глаза ее чаровали, а грудь походила на слоновую кость; у нее были жемчужные зубы, стянутый живот и ноги, как концы курдюка, и была она совершенна по красоте, прелести, тонкости стана и соразмерности:

И будто сотворена она, как желал бы ты, —

В сиянье красы — не длинной и не короткою.

Краснеет в смущении роза из-за щеки ее,

И ветви смущает стан с плодами расцветшими.

Как месяц, лицо ее, как мускус, дыхание,

Как ветвь, ее стан, и нет ей равной среди людей.

И кажется, вымыта жемчужной водой она,

И в каждом из ее членов блещет луна красы.

Персиянин тем временем сошел с мула и помог девушке спуститься на землю, потом кликнул посредника и сказал ему: «Возьми эту девушку и покричи о ней на рынке». Посредник вывел невольницу на середину рынка. Он скрылся на некоторое время и вернулся со скамеечкой из черного дерева, украшенной слоновой костью. Поставив скамеечку на землю, усадил на нее девушку и откинул покрывало с ее лица. Явилось лицо, подобное дейлемскому щиту или яркой звезде, была эта девушка подобна луне в четырнадцатую ночь:

Соперничал с ней красою месяц по глупости —

Пристыженный он ушел, от гнева расколотый.

А дерево бана, коль со станом сравнять ее,

Пусть руки погибнут той,

кто будет дрова носить!

А как хороши слова поэта:

Скажи прекрасной в покрывале с золотом:

«Что ты сделала с мужем праведным и

набожным?»

Покрывала блеск и лица сияние, им скрытого,

Обратили в бегство войска ночей

своей яркостью.

И пришел когда мой неслышно взор,

чтобы взгляд украсть,

Метнули стражи ланит ее звездой в него.

Посредник спросил купцов: «Сколько вы дадите за жемчужину и за газель, ускользнувшую от ловца?» Один из купцов сказал: «Она моя за сто динаров!» Другой сказал: «За двести динаров». Третий сказал: «За триста динаров». И купцы до тех пор набавляли цену за девушку, пока не довели до девятисот и пятидесяти, и продажа задерживалась только из-за предложения и согласия…»[2]

И тогда посредник подошел к персиянину, ее господину, и сказал ему: «Цена за твою невольницу дошла до девятисот пятидесяти динаров. Продашь ли ты ее, а мы получим для тебя деньги?» — «А девушка согласна на это? — спросил персиянин. — Мне хочется ее уважить, так как я заболел во время путешествия, девушка прислуживала мне наилучшим образом. Я поклялся, что продам ее лишь тому, кому она захочет. Спроси же ее, и если она скажет: “Согласна”, продай ее, кому она пожелает, а если скажет: “Нет”, не продавай».

Посредник подошел к девушке и спросил: «О владычица красавиц, знай, что твой господин оставил дело продажи в твоих руках, а цена за тебя дошла до девятисот пятидесяти динаров; позволишь ли ты мне тебя продать?» — «Покажи мне того, кто хочет меня купить, прежде чем заключать сделку», — сказала девушка посреднику. И тот подвел ее к одному из купцов, и был это дряхлый старик.

Девушка, взглянув на покупателя, обратилась к посреднику: «О посредник, что ты — бесноватый или твой разум поражен?» — «Почему, о владычица красавиц, ты говоришь мне такие слова?» — спросил тот. И девушка воскликнула: «Разве дозволяет тебе Аллах продать меня этому дряхлому старику, о жене которого написаны такие стихи:

Она говорит, сердясь в изнеженности своей

(А раньше звала меня к тому, что не вышло):

«Не можешь когда сойтись со мною,

как муж с женой,

Тогда не брани меня, коль станешь рогатым.

И кажется мне твой аир по мягкости восковым,

И как я ни тру его рукою, он гнется».

И сказано еще о его аире:

Спит мой аир (как презрен он и несчастен!)

Всякий раз как сойтись хочу я с любимым.

А когда я один сижу в моем доме,

Ищет аир мой сражения, ищет боя.

И сказано еще об этом аире:

Мой аир — нехороший, он очень жесток,

И мирно встречает он чтящих его.

Как сплю, он встает, а как встану, он спит.

Аллах, не помилуй того, кто с ним добр!

Разгневался старейшина купцов, услышав эту насмешку: «О сквернейший из посредников, ты привел к нам на рынок невольницу, которая дерзит и высмеивает меня!» Посредник отвел от него девушку со словами: «Госпожа, не будь невежливой: старик, которого ты высмеяла, — старшина рынка и надсмотрщик за ценами[3], и купцы советуются с ним».

Невольница засмеялась и промолвила:

«Всем судьям в век наш следует истинно —

И это судьям всем обязательно —

Повесить вели на воротах его

И плеткою надсмотрщика выпороть».