Миру были видны лишь их счастливые улыбки, но наедине их общение сводилось к яростным вспышкам, в которых находили выражение ее боль и обида. По временам она была как раненая, обезумевшая от боли кошка, бросающаяся на окружающих.

Яростные взрывы только опустошали и обессиливали ее. Он к ним оставался совершенно глух. Если что и отталкивало его, вызывая гримасу отвращения, то именно такие неприличные проявления эмоций. Ему никогда не приходилось быть непосредственным свидетелем столь бурных чувств — они пугали его и заставляли наглухо отгородиться.

Диана отзывалась о своем муже, как о человеке, которого мучают внутренние проблемы, затруднения, скрытые так глубоко, что разглядеть их удается очень немногим. Поначалу в стремлении помочь ему она напрягала все силы, чтобы докопаться до причины его отчуждения, надеясь, что в процессе извлечения ее на свет они, по крайней мере, сблизятся, так как ей казалось — им суждено сблизиться.

Трагедия состояла в том, что чем больше она пыталась привлечь его внимание, тем сильнее отталкивала его от себя в объятия Камиллы. Ибо Диана никак не могла допустить, что часть его проблем заключается в ней самой, что ее муж влюблен в другую и что чем теснее она придвигалась к нему, тем сильнее он желал, чтобы ее поглотила земля.

Этим летом, после пяти лет борьбы, она почувствовала себя вконец изнуренной. Все было испробовано, силы исчерпаны, и это ее пугало.

Однажды во время матча произошел ужасный эпизод, когда ей показалось, что их секрет открылся.

Это был один из тех долгих, томительных дней, когда начинает казаться, что ему уже не будет конца, и лицо каменеет от вежливых натянутых улыбок. И вот на прощание она позволила себе поцеловаться с майором Рональдом Фергюсоном. Принц Чарльз, не одобрявший публичных проявлений чувств и испытывавший при этом неловкость, стал ее журить и приговаривать, шутливо похлопывая по голове: «Пойдем, пойдем, довольно».

Она вдруг почувствовала прилив неудержимой ярости. Как смеет он полагать, что имеет право подшучивать и заигрывать с нею? Это уж слишком, что за мерзкое притворство, ведь они оба прекрасно знают, что все свои милые шутки и нежные глупости он приберегает только для той, другой, — для Камиллы.

И то, что он не прикасался к ней так долго, а сейчас в приливе благодушия изображает, что все в порядке, унижало ее. Сейчас она ему покажет, как это уже не раз случалось. Как раненый зверь, она умела огрызаться.

Прошлый раз она заставила его побледнеть, когда после проигранного матча он поцеловал ее на виду у прессы и она, со скорбным видом отвернувшись, тыльной стороной ладони стерла с лица отвратительный, лицемерный поцелуй.

На сей раз она отпихнула его, как озлобленный ребенок. Пораженный и онемевший, он вспыхнул и толкнул ее к машине, а когда она юркнула внутрь, отвесил ей подзатыльник. Впоследствии, когда злость улеглась, она упрекала себя лишь за то, что, заметив, как на них смотрят люди, они, поспешно натянув на лицо улыбки, попытались выдать это за естественное продолжение милой, любовной игры.

Что их брак трещит по швам не на шутку, им обоим было хорошо известно. В это лето, когда они отдыхали всей семьей на Майорке, Чарльз счел нужным вернуться в Англию раньше, чем немало удивил короля Хуана Карлоса, которого Диана очень любила и с которым ощущала родство душ. Как обычно, ей пришлось утешать мальчиков, убеждая их, что все в порядке, что папу домой заставили вернуться дела, что он их безумно любит и они отлично проведут время. И даже столь благотворно действовавшие на нее солнце и вода не могли вернуть ей душевного покоя.

Обессиленная и безутешная, исполненная отвращения к себе самой, лежала она во дворце Хуана Карлоса Маривент. Видимо, что-то с ней не так, пришла она к умозаключению, если он каждый раз оставляет ее ради другой женщины. Конечно, она по возможности соблюдала видимость благополучия, но ничто не могло ее утешить. Даже волнующие прогулки по бирюзовым водам в лодке Хуана Карлоса потеряли свое очарование. И чем прекраснее была местность, чем романтичней обстановка, тем сильнее была ее тоска.

Она знала, что только раздражает своего мужа, а с этим ничего уже поделать нельзя. Как будто бы ее выставили обнаженной на всеобщее обозрение, и, не зная, куда подевалась ее одежда, она вынуждена продолжать стоять, бессильно прикрываясь руками, сгорая от стыда и замерзая насмерть.

Она знала, что Чарльз предпочитает проводить время в своем прежнем дружеском кругу, где он чувствует себя так уютно, где он может быть самим собой в компании неуемной леди Дейл Трион, Пэтти Палмер-Томкинсон, маркизы Доуро, Сьюзен Хасси, герцогини Вестминстерской и грациозной красавицы леди Пенни Ромзи. Теплая компания, казавшаяся такой дружной, такой изысканной, такой преданной принцу, что Диана чувствовала себя чужой среди них.

Она подозревала, что они считают ее глупой, избалованной и испорченной. Откуда было им знать, что она в каком-то смысле завидует им, завидует их способности вызвать улыбку на губах ее супруга, завидует тому явному удовольствию, которое он испытывает в их кругу, тому, как ему с ними легко и приятно. Как они могли знать, что творится в ее душе, если она сама этого не знала? Откуда им было знать, что за невозмутимым обликом из недр души рвется подавленный крик — мольба о любви и внимании к себе, надежда, что ее немой призыв будет услышан.

Словно никто и никогда и не прислушивался к ее голосу, никто не удосужился понять, что она в действительности чувствует и что хочет сказать.

До тех пор, пока она не встретила Джеймса Хьюитта.



3

Диана испытывала непреодолимое желание общаться с Джеймсом не только во время их формальных встреч на уроках верховой езды. Ей нужно было повидаться с ним наедине, чтобы проверить свои впечатления.

И вот она пригласила его на обед в Кенсингтонский дворец.

Джеймс пришел в восторг от приглашения. И в назначенный день он с утра пребывал в особенном, приподнятом настроении, словно витая в тумане сладостного предвкушения. Утро он провел с большой пользой, посвятив его педантичной разборке бумаг. Затем с особой тщательностью занялся своим излюбленным делом: наводил порядок в конюшнях, отдавал распоряжения и наставлял новых конюхов.

В этот день прогулка верхом его особенно радовала, потому что давала возможность остудить свои эмоции и собраться с мыслями. Верховая езда всегда его успокаивала. Жизнь, похоже, принимала неожиданный оборот. Слишком увлеченный, чтобы сопротивляться чувствам, и не привыкший задумываться над ходом событий, он охотно отдался во власть судьбы.

Ему уже давно — быть может, вообще еще никогда — не приходилось испытывать такого ощущения полноты жизни, такой остроты и четкости восприятия. Он любил и ценил природу, восхищался великолепием осеннего тумана, легкой вуалью витающего над Дартмуром, пылающими желтыми нарциссами весной в поле перед его окном. Но никогда еще мир не казался таким ярким во всем своем многообразии.

Для Дианы день этот тянулся необычайно медленно. Каждый раз, когда она взглядывала на часы, ей казалось, что вожделенный миг встречи с Джеймсом никогда не наступит. Она не могла припомнить, чтобы день тянулся так долго. Наконец, заглянув на кухню, чтобы убедиться, что там все в порядке — она хотела, чтобы сегодняшний ужин был особенно хорош, — она отправилась к себе готовиться к вечерней встрече.

Лежа в ванне, она думала о Джеймсе, восхищалась его крепкой атлетического сложения фигурой, его внушительным ростом и широким разворотом плеч, демонстрировавшим силу и ловкость; она вспоминала его густые каштановые волосы, зачесанные вверх со лба и назад, его выразительное лицо... Но больше всего ее привлекали его глаза. Они часто бывали задумчивыми и далекими, но всегда смотрели на нее твердым, понимающим взглядом. Она не могла скрыть от него ничего, словно он видел ее насквозь, знал все ее тайны и страдания.

Сегодня, решила она твердо, не нужно отягчать его своими горестями. Сегодня ей не хотелось разрушать романтический флер. Она хотела очаровать, обольстить этого мужчину, который умел заставить женщину почувствовать себя неотразимой. В легкости и непринужденности, с какой Джеймс проявлял свою мужскую привлекательность, было нечто столь заразительное, что вызывало у Дианы ответное желание блеснуть собой.

Однако она была слишком неуверена в себе. Она знала, что где-то глубоко внутри нее таится робкое и подавленное, но нестерпимое желание почувствовать себя свободной женщиной, не встретившее ни поощрения, ни нежного понимания, ни страстной заинтересованности. Все эти пять лет брака оно оставалось невостребованным.

Она одевалась с повышенной тщательностью и накладывала макияж так тонко, чтобы создать впечатление, что она не пользуется косметикой. Ей хотелось подчеркнуть свою естественную привлекательность, а не демонстрировать красивую маску.

Джеймс, как всегда, был одет безупречно. Он придавал большое значение своему внешнему виду и не выносил неряшливости в одежде. Он начинал нервничать, если у него не было в запасе дюжины свежих глаженых рубашек от «Турнбулл и Ассер» с накрахмаленными манжетами, и ничто его так не раздражало, как плохо начищенная обувь. В его представлении малейшая небрежность была проявлением невоспитанности по отношению к себе и хозяевам дома.

Чувствуя себя в высшей степени уверенно, он свернул на боковую дорожку, ведущую вдоль Кенсингтонского парка ко внутренним строениям дворца. Он был одет в серый фланелевый костюм и совершенно умопомрачительный галстук от Гермеса, украшенный орнаментом из крошечных прыгающих зверьков. Он знал, что Диане это понравится, что она одобрит его вкус.

У полицейского поста он остановился, назвал свое имя и сказал, что ему назначена встреча с принцессой Дианой. Его голубой «рено» пропустили без лишних вопросов. Все это время его не покидало ощущение естественности происходящего.