Эйджи допила вино и слезла с табуретки.

— Ничего, я сумею справиться с собой, если очень постараюсь. Жаль портить его репутацию,— сказала она Уилу.— Я адвокат его брата.

— Без дураков? — У ошеломленного Уила отвисла челюсть.— Так это вы спасли Майкла от тюрьмы?

— Пока только временно. Стивенсон, вы готовы?

— Пойдем в обход.— Он отодвинул секцию бара, вышел наружу и снова взял ее за руку.— Постарайтесь не отставать!

— Знаете, не нужно меня поддерживать. Я уже давно научилась ходить!

Он толкнул тяжелую дверь, которая вела на кухню.

— А мне нравится вас поддерживать.

Эйджи видела только блеск нержавеющей стали и белого фарфора, ощущала сильный запах жареной картошки и мяса, но все это вылетело у нее из головы при виде необыкновенно широкоплечего человека во всем белом. Его длинный передник был в пятнах и разводах. Он был чуть выше среднего роста, но в нем чувствовалась недюжинная сила.

Его лицо пылало от кухонного жара и было черным, как китайская тушь. От угольно-темного глаза до массивного подбородка тянулся чудовищный шрам. Его похожие на окорока руки любовно сооружали фирменный сандвич.

— Монти, это Эйджи Гайд, адвокат Майкла.

— Как поживаете? — Его голос был певучим.— Этот малыш моет тарелки как Бог! Разбил всего пять-шесть штук за вечер!

Майкл стоял у громадной двойной мойки, по локоть в мыльной воде. Он обернулся и мрачно поглядел на них.

— Если ты притащил меня сюда посуду мыть, то я это в гробу видал! Можешь сам...

— Не следует так разговаривать в присутствии леди.— Монти поднял секач и с кряканьем разрубил сандвич на две, а потом на четыре части.— Моя мама всегда говорила: ничто так не способствует спасению души, как мытье посуды. Так что помалкивай, парень, и думай о своей душе.

Майкл не полез бы за словом в карман. Он с удовольствием высказал бы все, что он думает об этом гнусном занятии, но... перед ним стоял явно огромной силы человек с секачом в руке. Он что-то пробормотал сквозь зубы. Монти улыбнулся и только тут обратил внимание, что Эйджи во все глаза смотрит на сандвич.

— Не хотите отведать горяченького? Заканчивайте свои дела, и я покормлю вас!

— О, я...— У нее потекли слюнки.— Мне надо поскорее вернуться домой.

— Олаф, когда вы кончите, нужно будет проводить леди. Сейчас слишком поздно, чтобы женщина шла по улицам одна...

— Нет, не нужно...

— Приготовь ей тарелочку кус-куса *(* Блюдо из мяса с овощами.), Монти,— распорядился Олаф, выводя Эйджи на лестницу.— Мы ненадолго!

Эйджи почувствовала себя в ловушке, оказавшись на узкой лестнице плечом к плечу с Олафом. От него пахло морем, догадалась она. Это был соленый, чуть электрический запах зреющего где-то за горизонтом шторма.

— Очень любезно с вашей стороны, Стивенсон, но я не хочу есть и меня не нужно провожать.

— Хотите вы или нет, но еда и провожатый вам обеспечены.— Он обернулся и нечаянно прижал ее к стене. Это легкое прикосновение к ее телу оказалось приятным. Настолько приятным, что он поразился.— Я никогда не спорю с Монти. Мы познакомились с ним лет шесть назад. В баре была небольшая потасовка. Я видел, как он схватил парня кило на восемьдесят и проломил им стенку. Вообще-то Монти самый безобидный человек в мире, но если его разозлить, он может натворить таких дел, что ни в сказке сказать, ни пером описать...— Олаф поднял руку и намотал; на палец ее локон.— У вас волосы мокрые...

Она оттолкнула его руку и попыталась не показать виду, что у нее душа ушла в пятки.

— На улице дождь.

— Ага. Как только вы вошли, я сразу почувствовал его запах. Послушайте, Эйджи, вы должны мне кое-что объяснить. Сегодня вы говорили с братом по-русски?

— По-литовски,— процедила она сквозь зубы.

— По-литовски...— Он задумался.— Я никогда не считал Литву частью Советской России...

Она подняла бровь.

— Я тоже. Но не отложить ли нам эту дискуссию на потом? Я бы хотела взглянуть на вашу квартиру.

— Согласен.— Он начал подниматься по лестнице, снова взяв ее за руку.— Это, конечно, не Бог весть что, но по сравнению с той помойкой, на которой жил Майк... Не знаю, как...— Он внезапно умолк и пожал плечами.— Ладно, что сделано, то сделано.

Эйджи почувствовала, что все только начинается.

3

Хотя это и не доставляло ей ничего, кроме головной боли, Эйджи относилась к своим новым обязанностям серьезно. Она мирилась с неудобствами, бездарной растратой массы свободного времени, с неприветливостью и грубостью Майкла. Но труднее всего ей давалась вынужденная близость к Олафу Стивенсону. Вместе им было тесно, врозь скучно. Необходимость каждый день - видеться с ним угнетала ее.

Он был грубым, нетерпеливым и, как ей казалось, склонным к насилию. Кроме того, его выводило из себя, что на перевоспитание сводного брата приходится тратить кучу денег, времени и сил. В свободное время он, высокий и мускулистый, носил такое старье, которому место было в мусорной корзине. Еще во время первого визита ее неприятно кольнуло, что он все время стремится прикоснуться к ней — к руке, к волосам, к плечу... Она уже сказала однажды, что ей это неприятно.

Он отчаянно флиртовал с посетительницами, но только тогда, когда этого не видела Эйджи. Он не был женат, годами не жил в семье, но бросил море и демобилизовался с флота, как только понадобилось ухаживать за больным отцом.

Вообще-то он ее раздражал. И все же в глубине души она сознавала, что его присутствие возбуждает в ней чувственность. Когда он был рядом, у нее холодело внутри.

Она пыталась успокоиться, твердя себе, что чувственность ей совсем не свойственна. Страстность — да, пожалуй. Это их фамильная черта. Она сказывалась во всем — в работе, в честолюбии, в упрямстве, наконец. Но мужчины никогда не были для нее главным в жизни, хотя она с удовольствием общалась с ними, а со многими поддерживала приятельские отношения.

К ее величайшей досаде, она ощущала не просто прилив чувственности. Это было куда хуже и называлось прямо и коротко — похоть.

Таков был Олаф Стивенсон, и иногда ей хотелось не иметь с ним ничего общего...

* * *

Когда он вышел из тени на свет уличного фонаря, она отшатнулась, взвизгнула от неожиданности и инстинктивно схватилась за лежавшую в сумке металлическую короткую палку с набалдашником, которую с гордостью называла своим оружием.

— Где вас черти носят?

— Я... Тьфу, как вы напугали меня, Стивенсон!

Эйджи вынула из сумки дрожащую руку. Она терпеть не могла, когда ее пугали. Сознание собственной уязвимости приводило ее в неистовство.

— Что вы здесь делаете? Выскочили, как чертик из табакерки!

— Высматриваю вас. Вы когда-нибудь бываете дома?

— Стивенсон, сегодня воскресенье, а по воскресеньям я обедаю у родителей. В гостях я была, понятно? — Она сделала несколько шагов, вынула ключ и вставила его в замочную скважину.— Что вам нужно?

— Майк смылся...

Она застыла на пороге, и он налетел на нее.

— Как смылся?

— Днем он был на кухне, а когда Монти на секунду отвернулся, он слинял. Я нигде не могу его найти.— Он был зол на Майкла, на Эйджи, на себя и с трудом сдерживался, чтобы не проломить кулаком стену.— Я потратил почти пять часов, но так и не нашел его.

— Ладно, без паники.— Она, задумавшись, миновала маленький вестибюль и подошла к лифту.— Еще рано, всего десять часов. Он знает дорогу.

— В том-то и беда,— раздраженно буркнул Олаф, входя вместе с ней в кабину,— что он знает ее слишком хорошо. Ему было приказано сообщать мне, где он находится и когда вернется. Уверен, что он болтается с «каннибалами».

— Ну, не проведет же он с ними всю ночь.— Эйджи продолжала напряженно думать, пока лифт поднимался на четвертый этаж.— У нас два выхода: либо самим объездить весь город, либо позвонить в полицию.

— В полицию?

Она оставила дверь открытой и вошла в холл, сказав лишь одно слово:

— Джон.

— Никаких копов! — быстро возразил Олаф, хватая ее за руку.— Я не собираюсь натравливать на него полицейских!

— Джон не просто коп. Это мой брат.— Пытаясь не выйти из себя, она отодрала его пальцы.— А я работник суда, Олаф. Если Майкл не выдержит испытательного срока, я не смогу об этом умолчать.

— А я не желаю увидеть его за решеткой через неделю после того, как я его оттуда вытащил.

— Мы вытащили,— поправила она и отперла дверь своей квартиры.— Если вам не нужны ни помощь, ни совет, незачем было приходить.

Олаф пожал плечами и шагнул в комнату.

— Я думал, мы поищем его вместе.

Комната было ненамного больше той, которую снимал Майкл, но сразу было видно, что здесь живет женщина. На низкой тахте лежали пуховые подушки ярких расцветок. Всюду стояли подсвечники с душистыми свечками разной длины, а в китайской вазе красовались сухие цветы.

На стене висело большое овальное зеркало в бронзовой раме. Его потускневшая поверхность требовала обновления. В углу стояла метровая статуя из холодного белого мрамора. Она напомнила Олафу русалку, выходящую из моря. Рядом стояли скульптуры поменьше, их выразительность была почти жестокой. Волк, вырезанный из дубовой ветки, готовая к броску извивающаяся кобра из гладкого малахита...

Множество книжных полок, дюжины фотографий в рамках — и во всем этом проявлялся неистребимый женский дух.

Олафу было здесь неловко и неуютно. Боясь повалить какую-нибудь свечку и чувствуя себя слоном в посудной лавке, он от греха подальше засунул руки в карманы. Ему вспомнилась мать. Она тоже любила свечи. Свечи, цветы и голубые китайские вазы.

— Я сварю кофе.

Эйджи сбросила сумку и прошла на кухню, смежную с комнатой.