Его темные глаза смотрели дико, в них кипело бешенство, и он с трудом удерживал себя от того, чтобы не вонзить лезвие ножа в горло Хеймиша.

– Хеймиш! Не может быть, – поразился Рассел.

На его лице было такое же изумление, как и на лице Кэмпбелла, когда они узнали в изуродованном человеке Хеймиша. Им показалось, они видят призрак. Страшный, уродливый призрак того, кого они знали раньше. Не будь он таким злобным, вызывал бы только жалость.

– Если у вас хватит духу, кончайте то, что он начал, – задыхаясь, прошипел Хеймиш. – А ты способен перерезать всю семью. Сначала отца, потом меня.

Тут он повернулся к Гэвину, его губы раздвинулись, обнажив острые зубы:

– Ты будешь следующим! – предсказал он угрожающе.

Его лицо было замазано кровью из раны на голове, но на нем было столько шрамов, что Филомена не могла разобрать, который из них кровоточил.

Выражение лица Торна изменилось, когда он услышал, что сделал Лиам. Филомена поняла, что он не знал. Он не знал, что его брат убил их отца.

Граф снял ремень и жестом приказал Расселу сделать то же самое. Его движения были спокойными и расчетливыми.

– Давай поместим его в подземную тюрьму, Лиам. А завтра поездом доставим в полк. Я уверен, Тренвит предъявит ему не одно обвинение.

– Они его просто повесят, – сквозь стиснутые зубы произнес Лиам.

– Лиам. – Филомена вышла вперед и протянула к нему руку.

– Отойдите, – приказал он, – не надо подходить близко.

Филомена замешкалась и опустила руку. Она не понимала, от кого он ее отгоняет. От Хеймиша или от себя?

– Неужели ты думаешь, что со мной все покончено? – издевательски спросил Хеймиш. – Ты полагаешь, я один хочу видеть, как ты умираешь?

– Я знаю, вы сейчас в ярости. – Филомена старалась как-то нейтрализовать тот яд, который изливал Хеймиш. – Но неужели вы хотите, чтобы ваш родной брат пополнил список грехов, которые вас преследуют?

Она не знала, доходят ли до него ее слова, не понимала, смогут ли ее речи проникнуть сквозь туман добела раскаленного гнева, исходящего от огромного тела Демона-горца.

– Я знаю, что у тебя целый легион мучителей, – протянул Хеймиш. – Я убивал многих, но ты убил во много раз больше. Признаю, я вижу их по ночам, лица моих жертв. Они приходят ко мне во сне, а иногда и когда я бодрствую. Ты видишь их лица, Лиам? Ты встречаешь их в ночной темноте?

Невзирая на приказ, Филомена подошла к Лиаму сзади и положила руку на его спину. Мягкая кожа ее ладони соприкоснулась с неровностями, оставленными давнишними ранами, которые так никогда и не зажили полностью. Она молчала, чувствуя, как дрогнули мускулы под ее холодными пальцами.

– Нет, брат, – наконец произнес Лиам и подвинулся, чтобы Гэвин мог связать руки Хеймиша за спиной. – Нет, я их не встречаю. Они сами находят меня.

Лиам смотрел, как братья исчезают в лесу, сопровождаемые Расселом и Томасом. Он старался почувствовать то, что, как он понимал, должен чувствовать. Но он уже горевал о Хеймише. Лиам одновременно и ненавидел и любил старшего брата, так же как раньше любил и ненавидел отца. Эти чувства сражались в нем с чудовищной силой, только Лиам прилагал неимоверные усилия, чтобы победить это противоречие, иначе оно полностью растворило бы его душу.

Стоило Хеймишу напасть на Филомену, как его жизнь потеряла для Лиама всякую ценность, точно как жизнь того мерзавца, который мучил ее в Лондоне, неважно кем он для нее был.

Он чувствовал взгляд Филомены так же, как ощущал ее добрую руку у себя на спине. Ей опять удалось совершить чудо. Она околдовала его своим нежным волшебством, умерила пламень его гнева простой лаской. В его венах по-прежнему бились агрессия и ярость, они наполняли собой мускулы, но теперь к ним присоединились облегчение и страх.

Что она о нем подумает? Теперь она узнала о его самых страшных грехах. Она полностью осознала, насколько проклята его душа. Что он увидит в ее глазах? Отвращение? Ужас? Осуждение?

По спине прошелся холод, и он ощутил шрамы на спине. Лиам вспомнил, что почти полностью раздет, но еще никогда не чувствовал себя настолько голым, таким обнаженным. Всего один шрам из сотни остался на его коже, но каждый удар отпечатался на его душе.

Лиам не однажды встречал опасность лицом к лицу, но никогда прежде ему не требовалось столько мужества, сколько потребовалось сейчас, чтобы повернуться и встретить ее взгляд.

Филомена оперлась спиной на каменный алтарь. Синий туман поднимался все выше и ласкал ее тело, как бы стараясь обольстить ее и охватить влажными объятиями. Она была самым прекрасным существом, созданным из таинственных и волшебных элементов, из которых сделаны женщины. Если он был изготовлен из камня и стали, то она – из нежности, чистоты и безмятежности. Длинные локоны водопадом падали на руки и скатывались на полные округлости бедер. Тонкая материя, из которой сшит корсаж ее платья, – один бог знает, как она называется, – больше подчеркивала, чем скрывала ее прерывисто вздыхающие груди.

Господи, а ведь он мог потерять ее сегодня ночью. У Лиама дрогнули колени, когда он понял, насколько близко было лезвие ножа к ее нежному горлу.

Он увидел, как его облегчение отразилось в ее прелестных светлых глазах.

Глубоко внутри у него забилась боль, дрожь пробежала по спине, начиная с плеч и до самого основания. В паху зародился жар и вспыхнуло желание. Неожиданно из его груди вырвался непрошенный звук в ответ на это желание.

Филомена качнулась навстречу ему, как сирена, завлекающая моряка навстречу гибели. Да, он имел над ней такую же власть, как она над ним. В тот момент они оба это знали. Между ними ничего не было сказано. Не было произнесено ни единого слова, ни одного признания. Но он увидел в ее глазах отпущение всех его грехов. Понимание и признание. Но он все-таки дал ей возможность, предупредил и предоставил шанс бежать. Потому что если он возьмет ее в руки, то уже не сможет остановиться.

Его тело жаждало ее. Потребность дотронуться и ощутить толкала к ней неудержимо, она граничила с безумием. В его воображении мелькало то страстное, влажное, шокирующее и требовательное, что можно сотворить с ее телом, и это наполняло его бешеным вожделением. Стремление взять ее заслоняло собой все разумные мысли и биологические потребности. Его жизни не хватило бы на то, что он хотел сделать с ней, но будь он проклят, если не постарается воплотить это в реальность.

Она на какое-то мгновение опустила ресницы, а потом подняла на него глаза. Глаза с поволокой, губы полураскрыты. Это было ответное желание. Сейчас он не мог ошибиться. Лиам бросился вперед и оперся руками на камень по обе стороны от ее головы. Он впился в ее губы, как человек, мучимый голодом в течение слишком долгого времени.

Филомена прижалась к нему всеми изгибами своего роскошного тела. Полные груди обольстительно терлись о его грудную клетку, и все его существо сосредоточилось на этом ощущении на обнаженной коже. Ее теплый рот открылся навстречу ему и принял его язык со сладким вздохом полной капитуляции.

Но на этот раз она не стала пассивным участником поцелуя. Ее язык встретился с его, ее губы прижимались к его рту с такой же безумной страстью. Филомена прильнула к Лиаму, как будто он был единственной ее опорой в этом ненадежном мире. Будто знала: если отпустить его – все рухнет. Этот жест стал для него решающим, потому что в нем была естественность и душераздирающая искренность.

Филомена отдавалась страсти безраздельно, ей больше не мешали стены, что она возвела вокруг себя. Это притягивало, заставляло его найти путь ко всем ее тайнам, раскрыться, чтобы он мог смягчить для нее грубые стороны жизни. Ему хотелось стать ее защитником, ее верным сторожем, оберегающим от всего, что могло причинить боль.

Их губы слились с безумной страстью, и Лиам полностью погрузился в покорное обожание. В том, как она отдалась ему, он нашел свое спасение. Он знал, что, отдавая ему себя, Филомена обрела преданного слугу и поклонника.

Руки Лиама исследовали ее прекрасное тело с пылом неопытного мальчика и терпеливым умением испытанного любовника. Только слой тонкого шелка и кружев отделял его руки от ее кожи. Его пальцы замерли на вырезе платья и погладили обнаженную часть груди, а потом прошлись по кружевам, украшающим ее корсаж. Он чувствовал соски под тканью корсажа, ему так хотелось взять их в рот, что он почти обезумел от предвкушения. Филомена стонала от наслаждения и дрожала, чувствуя прикосновение его пальцев.

Ему больше не нужно было ее возбуждать, и Лиам спустил маленькие зеленые рукава-фонарики с ее плеч и сдернул корсаж до талии. Черный корсет подпирал большие груди, которые напоминали алебастровые полусферы. Лиам неохотно прервал поцелуй, чтобы на них полюбоваться.

Он смотрел на Филомену, и его парализовало это чудесное зрелище. Казалось, мир исчез, перестал вращаться на своей орбите, ибо ее красота была способна управлять космосом, который замер, пораженный ее великолепием.

– Спаси меня! – Его стон шел откуда-то из глубины, которую он не мог себе представить. Лиам, наконец, обрел голос, чтобы просить о том, чего хотела его душа: – Я утопаю, так тебя хочу, и я… скажи мне, что я не стану чудовищем завтра утром.

Если она произнесет слова отказа, это разобьет его на тысячу кусков. Но она закинула голову назад, на камень, издала вздох и положила руки на теплую кожу его груди, прямо около сердца.

– Я хочу тебя, Лиам, – сказала она ясным голосом, хриплым от желания. – Возьми меня!

Его темная душа возликовала, и последние остатки сдержанности полетели в огонь и превратились в пепел. Он намеревался сделать ее своей так окончательно, чтобы она уже никогда не стала прежней. Он хотел, чтобы ее губы произносили только его имя. Чтобы ничьи губы больше не касались ее кожи. Хотел, чтобы ни один мужчина не трогал ее так, как собирался трогать он.

А когда придет утро, они все поедут в Лондон, где он избавится от последних своих призраков и сделает ее не просто своей любовницей, но своей женой.