Керриган Берн - Любовь горца

Лиама пронзил жар торжества, он брал ее языком, и восхитительный трепет наполнил тот темный угол, в котором, как он думал, скрывался демон Маккензи. Сладость ее рта одурманила его, и Лиам понял, что если кто-то способен поставить его на колени, то только эта женщина. Только она способна принять его в свое тело, а, возможно, и в душу. Она укротит его огонь, осветит его тьму.

Боже, он сжигал всю свою проклятую жизнь, но никогда до этой минуты не знал настоящего тепла. И никогда по-настоящему не ощущал потери, пока она не вырвалась из его губ, из его рук, оторвав их от своего лица.

Пространство между ними буквально вибрировало от страсти, и слезы испуга в ее глазах только слегка умерили огонь желания, но не могли его погасить. Мена! Ее имя звучало как молитва. Как мольба.

– Простите меня, – прошептала она, вскакивая на ноги и отворачиваясь. – Вы не знаете, не можете знать, как нехорошо то, что мы…

Филомена подобрала юбки и убежала. И унесла с собой все тепло.

Каждый день на рассвете лэрд Лиам Маккензи проходил испытание смертью.

Он натягивал свои сапоги из оленьей кожи и бежал несколько миль через болота, пока не начинался подъем на гору Бен-Кроссан, вокруг которой вьется река Кроссан, чтобы потом впасть в море. Несмотря на то что этот путь был каменистым и временами опасным, настоящие опасности поджидали его, когда он добирался до Крег-Куннартах, или Гибельной скалы.

Немало несчастных отвергнутых хайлендских девушек бросилось с этой скалы вниз, навстречу смерти. Среди членов клана Маккензи ходила легенда, что эти девушки превращались в Fuathan – водяных духов. Если в их водные владения попадал мужчина, то мстительные девы утаскивали его на дно моря, топили и пожирали его, чтобы утолить вечную жажду их разбитых сердец. Даже опытные рыбаки, пловцы и купцы старались избегать устья реки Кроссан и моря у подножья Гибельной скалы.

Конечно, Лиам не верил этим сказкам, но прекрасно знал о сильном течении внутри глубоких вод, об акулах, подводных скалах и других опасностях этого места. Он считал, что должен дать шанс дьяволу. Кроме того, он понимал, что его не так просто убить, поэтому искал место, где, как он думал, он уже не был хищником, не был воином-победителем и лэрдом своей земли.

Поэтому вручал свою жизнь морю. Или почти вручал.

Запыхавшись от подъема на скалу, он, ни секунды не колеблясь, прыгал вниз, используя набранную скорость, чтобы миновать острые каменные выступы скал, которые торчали перед ним. Его обширный опыт встреч со смертью подсказывал, что именно в минуты колебания человек совершает свои самые непоправимые ошибки.

Но если он и давал Князю тьмы возможность забрать его к себе, это не значило, что реализовать этот шанс дьяволу будет легко. Лиам был воином, поэтому он боролся с течением, используя всю свою немалую силу. Вынырнув, он терпеливо ждал, когда восстановится дыхание, – от холода оно всегда прерывалось, – и с помощью плавных мощных гребков плыл в сторону Рейвенкрофт-Коув.

Он никогда не замерял, сколько точно времени у него занимал этот заплыв, но ему хватало примерно получаса, чтобы добраться до берега. Этот ритуал Лиам выполнял ежедневно, с тех пор как был мальчишкой. С тех пор как он взял в руки плетку, чтобы хлестать по невинному телу. То был его первый настоящий грех, совершенный против другого человека. Первый в ряду многих.

Отправившись со своим полком за границу, он, когда была возможность, нырял в любые воды. Переплывал населенные крокодилами реки в джунглях, плавал в ледяных озерах Пруссии, а также практически во всех океанах земли.

Но этот кусок побережья Шотландии был его любимым, где его дом окружало море, воды которого благословили друиды и осквернили кровопролитием его предки викинги и пикты. Свою духовную борьбу он превращал здесь в борьбу физическую, сражаясь со смертью, которая грозила утащить его в черные глубины и удушить. Сражаясь с виной, болью и ненавистью. С тем грузом, что ежедневно таскал на себе.

Он позволял богам нанести ему удар или дьяволу забрать его к себе, и когда им это не удавалось, Лиам выходил из кипящих вод с ощущением, похожим на успокоение, или, как ему думалось, с позволением жить дальше. Это походило не столько на крещение, после которого происходит очищение души, а больше напоминало некое омовение. Ему позволено жить и трудится еще один день, но вся грязь и мусор снова будут чернить его душу, пока на следующее утро он вновь не повторит ритуал.

В то утро он проделал обычный бросок за самое короткое на его памяти время. Особое беспокойство гнало его через горы. Он летел с такой скоростью, что ноги просто горели и несли его все быстрее и быстрее.

«Вы не можете знать, как нехорошо то, что мы…» – осенний ветер высвистывал ее слова в ущелье, хлестал ими его шрамы и жег глаза. Он бежал и плавал без рубашки, хотя холод выбелил кожу и загнал кровь вглубь организма, чтобы защитить сердце и жизненно важные органы.

Этот урок нужно запомнить. Нужно защитить сердце, не только свое, но и ее. Она здесь в безопасности, никто ей не может навредить. Никто, кроме него.

«Ошиблась моя гувернантка!» Он прекрасно знает, как нехорошо то, что он ее поцеловал. Поцелуй разбудил желания неистовой силы. Всепоглощающее, греховное любопытство, связанное с ней, граничит теперь с богохульством. Она заставила его испытывать темные желания. Думать о таких грехах, из-за которых погибнет не только его душа, но и ее.

Филомена Локхарт [3]. Это имя? Или состояние души? Женщина с замкнутым сердцем.

Что влечет его к ней, ее невинность или ее тайна? Острый ум? Или тщательно скрываемый секрет? Глубина понимания в ее глазах? Или тепло ее роскошного тела?

Он жаждал ее всю. Хотел раскрыть ее тело и ее душу. Раскрыть, раздеть и завоевать ее. Он хотел овладеть ею, сделать ее целиком своей. Поставить на ее коже собственное клеймо и увидеть в глазах такое же бешеное желание, как у него. Лиам понимал, как нехорошо то, что происходит. Он знал, что должен подавить грешные мысли и смирить похотливые желания, пока они не вырвались из-под контроля и не поглотили его.

Она довела его до невероятного возбуждения, настолько сильного, что он почти не мог думать. При этом она сумела его покорить. Она покорила те стены, ту крепость, которую он возвел вокруг своих воспоминаний, грехов и боли, лежащих внутри подобно осколкам стекла внутри темной комнаты, ждущих ничего не подозревающую жертву. Там таилась опасность.

Каждый раз, когда ее рука касалась его кожи, холодная сталь, выкованная в пламени его характера, начинала плавиться. Но проблема заключалась в том, что стены, которые он возвел, предназначались не для охраны тех, кого он любил, а для того, чтобы скрыть его собственные тайны.

Она сказала: «В каждом из нас сидит дьявол, я так думаю».

«Nay, mo ailleachd». «Нет, моя красавица», – подумал Лиам и прыгнул с Гибельной скалы навстречу ледяным водам Атлантики, от которых у него перехватило дыхание и сразу охладило возбуждение.

«Дьявол сидит не в каждом из нас… а только во мне!»

Филомена не спала уже два дня, охватившее ее возбуждение гнало ее по пустым залам замка Рейвенкрофт подобно беспокойному призраку. Она знала причину этого беспокойства. Это был лэрд Маккензи, от которого невозможно спрятаться. Несокрушимый воин с глубокими ранами и не менее глубокими тайнами.

Ей казалось, что он поставил на ней свое клеймо, выжег на губах неизгладимый след своих мужских губ, пометил кожу ласковыми сильными руками.

На теле Филомены много раз оставались синяки от побоев Гордона, ее мужа. Эти раны заживали в течение недели. Боль от них длилась, конечно, дольше. Но след от поцелуя Лиама Маккензи остался навсегда. Если бы она жила тысячу лет, ощущение, оставленное его губами, сохранялось бы и тогда.

Больше всего ее огорчало то, что Лиам не позволял ей избегать его ни на минуту. Если он не был занят в винокурне, он, казалось, постоянно присутствовал рядом с ней. Например, вчера он прервал урок танца, когда они разучивали вальс, пригласив дочь на несколько туров. Оказалось, Лиам – опытный танцор, хотя время от времени он нарочно спотыкался и подхватывал Рианну, ругая себя за неуклюжесть, при этом девочка справедливо обвиняла его в том, что он делает это нарочно.

Теперь замок был наполнен веселой какофонией смеха, отчего сердце Филомены почему-то болело, она сама не понимала почему.

Маркиз Рейвенкрофт стал вместе с ними пить чай в их любимой солнечной комнате и слушать, как они читают «Графа Монте-Кристо» на французском. Он слушал с напряженным вниманием, никогда не задавал вопросов, не просил перевести отдельные слова, как это делали дети. Он просто сидел и смотрел на нее своими непонятными темными глазами, опершись подбородком на сплетенные пальцы рук.

Лиам крался за ней как большой хищный кот, его огромное тело заполняло любую комнату, и она чувствовала себя стесненно и тревожно. Филомена ощущала его присутствие всем телом. Его взгляд, который она воспринимала как физическую ласку, заставлял все волосы на теле становиться дыбом, как бы подавая сигнал об опасности в тот момент, когда он входил в комнату.

«Это опасный зверь», – предупреждал ее древний инстинкт. Он зверь, хищник. Ей нужно от него бежать и прятаться. Часто, поднимая голову, она видела, что его взгляд сосредоточен на ее губах или груди. Тогда слова застревали в горле и она замолкала, чтобы перевести дыхание. В его глазах читалось темное влечение, и это лишало ее способности мыслить.

Между тем Лиам ничего не говорил и ничего не скрывал. Когда она ловила его взгляд, он не отводил глаз и не прятал свое восхищение. Просто смотрел на нее так страстно, что от этого могли расплавиться каменные стены замка. Но при этом сохранял спокойствие и неподвижность статуи, высеченной из камня искусной рукой художника. Твердой, гладкой и безупречной.

Будь он проклят, что поцеловал ее!