Внутри него будто что-то растаяло. Возможно, подействовало то, что она попыталась говорить на его родном наречии, или повлияла ее смущенная улыбка, от которой на щеке появилась ямочка, и ему так хотелось потрогать ее губами. Может быть, подействовали ее слова, ведь благодаря им открылся крохотный источник света там, где, он думал, царит тьма безнадежности. Часть его существа ненавидела тот эффект, который оказывала на него эта женщина, потому что она смягчала его сердце, но заставляла твердеть другую часть тела. Возникало новое жизнеутверждающее чувство, чувство неизбежности и ожидания.

Она повернулась лицом к алтарю и отклонилась от него на спинку церковной скамьи. И впечатление пропало.

– Я только что виделась с Эндрю, – сказала она бодро. – Он стал лучше учиться.

Лиам так сильно нахмурился, что ему показалось, его лицо исказилось от напряжения.

– Именно с ним я чувствую, что мне нет прощения. Я олицетворяю только жестокость, тьму и страх. Всю свою жизнь я приносил одни разрушения. Поэтому вернулся в Рейвенкрофт. Меня вела мысль о том, что можно что-то создавать, строить жизнь, оставить для детей цветущее наследие. Ведь я смог помочь созданию только их двоих, и неожиданно мне захотелось к ним вернуться. Как будто, вернувшись, я смогу если не искупить грехи, то молить о прощении. Возможно, изгнать страшные воспоминания, живущие в залах этого дома. Но, кажется, я опоздал.

– Никогда не поздно все исправить!

Она просто не знает, о чем говорит.

– Мисс Локхарт, Мена, я должен вас спросить. Вы видели, что сегодня произошло? Возможно ли, что Эндрю столкнул ту бочку?

Глаза Филомены расширились, как будто она только сейчас поняла, что так его тревожило, что было его самым большим страхом, и она энергично затрясла головой.

– Я не вполне уверена в том, что видела, но уверена, что это был не он, мой лэрд. Я знаю, что ваш сын в последнее время был сердит и мрачен как туча. Но я нашла Эндрю в его комнате сразу после того случая. Он к тому времени был уже в замке.

Она выпрямилась и поспешила ответить на его скептический взгляд.

– У нас с ним случился замечательный разговор, в наших отношениях произошел заметный прогресс. Думаю, что в ближайшие дни у вас будет повод быть им довольным. Я знаю точно, что он к вам придет и у вас будет повод наладить отношения.

Лиам облегченно откинулся на спинку сидения, он обрадовался даже больше, чем ожидал.

– Неужели вы действительно верили, будто ваш родной сын может причинить вам вред? – спросила она недоверчиво.

Однако среди Маккензи так поступал не один сын. Лиам склонил голову:

– Я все больше убеждаюсь, что вы настоящий ангел, присланный, чтобы присматривать за моими детьми. И противостоять дьяволу, который их породил.

Лиам не был уверен, но ему показалось, что щеки гувернантки покраснели от смущения.

– Вряд ли я ангел, – прошептала она и склонилась к нему так, что он понял – она делает это неосознанно. – Ваши дети чувствовали себя без вас брошенными. Позволительно ли мне задать вам вопрос: что так долго удерживало вас от возвращения?

Сердце Лиама билось так сильно, что ему показалось, она слышит его стук. Никто еще не осмеливался задать ему подобный вопрос. Его взгляд бродил по церкви, пока не остановился на высоком сооружении из потемневшего дерева с занавесками из темно-синего полотна, которое совсем не использовалось по назначению. Возможно, пришло время для исповеди. Может быть, хотя бы один раз он сможет облегчить душу.

Его голос звучал хрипло, будто у него в горле были камни, потому что он излагал в словах свои самые мрачные мысли.

– Как я уже говорил, в нашей семье действительно есть демон, образно выражаясь, который портит нам кровь в течение нескольких поколений. Он горит внутри нас и сжигает все дотла, пока не остается только уголь и пепел. Я сражался во многих битвах, но ни одна из них не была такой тяжелой, как битва, которую я веду сам с собой. Вы не можете представить, как трудно жить, когда в тебе горит такой пламень. Пламень гнева и ненависти, пожирающий тебя, пока внутри не остается только черная бездна. Я не хотел, чтобы мои дети узнали подобную ненависть. Я должен защитить их от этого. Долго я полагал, что черная бездна поглотит меня целиком, но поскольку пока я отступил от ее края, то боюсь рисковать, так как могу утащить их за собой. Поэтому я постарался держаться от них подальше, хотя это значило… не видеть их.

После минутного молчания она произнесла:

– Не думаю, что вы могли им как-то навредить.

– Я не хотел возвращаться, пока сам в этом не уверился, – покачал он головой.

– А когда это произошло? – спросила Филомена тихо.

Лиам знал точно когда. Тот день запечатлелся в его душе. Он являлся ему в кошмарных снах.

– Когда я потерял брата.

– Хеймиша?

Лиам горько усмехнулся. Конечно, она уже слышала про Хеймиша. Он ведь был частью клана, частью их жизни. Человеком, которого их отец предпочел бы видеть своим наследником, а вовсе не Лиама.

– Наш отряд был послан с миссией остановить тайную секту, объединившую ирландских повстанцев, прячущихся в Канаде после подавления восстания фениев. Они захватили корабль, на котором было полно народу, и погрузили на него взрывчатку. Они планировали направить корабль в один из английских портов и взорвать его, уничтожив множество невинных людей. Остановить корабль мы не смогли, но мы взяли его штурмом и казнили бунтовщиков. Хеймиш сумел направить корабль обратно в море, а мы эвакуировали пассажиров. Но для того чтобы доставить их на безопасное расстояние от радиуса взрыва, нам потребовалось больше времени, чем мы рассчитывали. Когда я возвращался за Хеймишем, я вдруг понял, что времени не осталось. На борту начался пожар, фитиль загорелся, и я знал, что если попаду на борт, то оттуда уже не вернусь. Что моя удача, удача Демона-горца, от меня отвернулась.

– Бедный Хеймиш! – прошептала Филомена.

– Да.

– Он был хорошим человеком?

– Нет, пожалуй. Такой же, как я. Нас вырастил один отец, который был настоящим зверем, поэтому можно сказать, что у нас общее воспитание. – Плечи Лиама поднимались и падали вместе с тяжелыми вздохами. – Я хотел к нему вернуться. Но единственное, о чем я подумал, когда увидел, как взрыв разрывает напополам корабль, что я должен увидеть своих детей. И должен многое исправить.

Его рука невольно сжалась в кулак, когда он вспомнил, как брат просил его спасти. Умолял о спасении.

– Что-то во мне сдвинулось в тот день, когда Хеймиш… Я понял, что должен вернуться домой.

Когда Филомена положила свою белую элегантную руку поверх его грубой обветренной руки, он почувствовал, что свершилось чудо.

– Я сочувствую вашим страданиям, сочувствую вашим утратам. Ведь несмотря на то, что вы ссоритесь с детьми, для них это очень хорошо, что вы вернулись. Это был самый правильный выбор, какой можно было сделать. Вы должны это знать.

Горячность ее слов заставила сжаться горло, и во второй раз за этот день Лиам отвернулся от Филомены, чтобы спрятать глаза.

– Я старался, чтобы они не ведали моего отца. Я защищал их от безумия их матери. Из нашей семьи они знают только меня и Торна. Но я никогда не хотел, чтобы они увидели моего демона. Больше всего я боялся, чтобы они стали свидетелями того зла, на которое я способен. На которое я точно способен.

Она сжала его руку:

– Когда происходят подобные несчастья, близким бывает трудно это понять, потому что внешне человек выглядит как обычно. Кажется, будто вы такой, как всегда, такой, каким вы хотите, чтобы вас видели. А внутри с вами происходят огромные перемены, и вы сами себя не узнаете.

Ее вторая рука тоже легла на его руку, и она обняла ими его ладонь. От эмоций ее голос стал громче и выразительнее:

– Думаю, когда вы поймете, кем вы решили стать, ваши дети, люди вашего клана поймут этого нового человека. И нет сомнения, они его полюбят. Вы – хороший человек, лэрд Маккензи, независимо от того, что вы о себе думаете. Ваш клан и ваши дети знают это лучше, чем вы сами.

И опять появилась та удивительная улыбка, легкое движение чувственных губ, от которого возникает ямочка на щеке. Господи, на нее даже просто глядеть приятно. А когда она дотрагивается до него, ощущение по-настоящему божественное.

То, что она верит в него, это прекрасно, но он-то лучше себя знает. Вихрь эмоций, охвативший его во время исповеди, неожиданно превратился в физический огонь желания. Его демон разжег в нем пламень вожделения. Лиам понял, что она прочла это в его глазах, в страхе отпустила его руку и встала, чтобы уйти.

Но если он обречен и проклят, то, может, послушаться грешного порыва и потом отправиться в ад? По крайней мере, он сможет еще раз попробовать ее на вкус.

Лиам вскочил, схватил ее за запястья и притянул к себе. Он запустил пальцы в ее роскошные волосы, зажал голову между сильными ладонями и губами впился в ее обольстительный рот.

Когда их губы соединились, Лиам понял, что он искал в церкви. Он целовал Филомену с таким благоговением, какого не испытывал за всю свою жизнь. Им двигал голод, рожденный в темной глубине его еретической души, но при этом он знал, что наконец нашел объект для поклонения.

Он желал поклонения не с помощью молитв и слов покорности, а самым древним способом, каким поклонялись его предки-пикты. Чтобы били барабаны в такт сумасшедшего биения сердца. Чтобы огонь костров лизал черное небо, и жар этого огня переливался в его чресла. Страсть, которую он годами сдерживал, впилась железными когтями в его стальную волю, и он наслаждался ею. Лиам осаждал женщину, как крепость, так же напористо и безжалостно, как он осаждал многие укрепления и армии. Он был так же беспощаден, когда покорял вражеские легионы, пока не оставался один, возвышаясь над телами павших.

Филомена вцепилась в его руки, но не отшатнулась, хотя он знал, что она именно это хотела сделать. Они оба знали, что от него нужно бежать. Но вместо этого с ее губ сорвался вздох капитуляции, она откинула голову и раскрыла губы, чтобы впустить его внутрь.