Поль Мишель посмотрел на нее снисходительным взглядом, как бы желая сказать, что женщина не в состоянии оценить мужской ум.

— Я вычислил это из всего того, что ты когда-то говорила, потом еще тетя Катрин обронила пару фраз, когда думала, что я сплю. Потом еще тот случай после детского праздника в Тюильри, когда я не мог понять, отчего ты так расстроилась. Ну, я просто сложил два и два. Еще мистер Расселл сказал, что мой отец был военным офицером и что это император помешал вам пожениться. Он сказал, мама, что ты ни в чем не виновата и что я не должен стыдиться того, что родился вне брака. Когда капитан де Ган пожал мне руку на перроне, он произнес: «Прощай, сын мой». Когда императрица поцеловала наследного принца, она приказала ему выполнять свой долг, а капитан де Ган сказал мне: «сын мой».

— Теперь тебе почти все известно. — Луиза показала на место подле себя. — Садись рядом. Я расскажу тебе все, что знаю про дом твоего отца, про его детство и вообще все, что смогу вспомнить и что ты должен знать. — И за те последние километры, что оставались до Парижа, Луиза с сыном сблизились так, как никогда ранее.


Через пять дней император со своими войсками одержал победу в кровопролитной битве на немецкой земле. В Париже хлопали пробки от шампанского, в городе воцарилось веселье, однако это были последние хорошие новости с фронта. Ситуация изменилась почти мгновенно. Французские солдаты были разбиты наголову и отброшены прежде, чем подоспели для подкрепления русские войска. В газетах стали поговаривать о грубых стратегических ошибках и плохой подготовке к сражению. Негодование против императора росло с каждым отступлением, каждым позорным разгромом. Народ был обозлен, и политические враги императора уже не скрывали своего отношения к нему. Луиза видела, как город меняется на глазах, в воздухе стоял столь хорошо знакомый запах революции. Императрица вместе со своим двором вернулась в Тюильри в качестве регентши и стала действовать решительно — объявила военное положение и сделала еще кое-какие шаги, чтобы сохранить династию.

Луиза получила срочное почтовое сообщение от Уилла, который требовал, чтобы они с Полем Мишелем незамедлительно вернулись в Англию, но она не могла этого сделать, даже если бы захотела. Катрин заболела. В первый день учебы Поля Мишеля Катрин стояла под проливным дождем возле соседнего полицейского участка, дожидаясь, когда вывесят последние списки убитых и раненых. Все и так было слишком мрачно, и ей хотелось избавить Луизу от шока, который она испытает, прочитав ужасные новости, набранные бездушной типографской краской. По счастью, Пьера в списках не оказалось, но проливной дождь и холодный ветер подломили и без того слабое здоровье Катрин, и она слегла в постель с лихорадкой.

Стефани тоже просматривала сводки, полученные императрицей, дрожа от ужаса, что может наткнуться на имя мужа. Она вместе с остальными фрейлинами была в Сен-Клу на банкете, устроенном накануне отъезда императора, но ничего не сказала Пьеру о своей встрече с Луизой. Стефани испугалась так же, как тогда, когда увидела, как Луиза с Уортом выходят из Тюильри, она думала, что Луиза вернулась в Париж, чтобы отобрать у нее Пьера. Как он узнал своего сына на детском празднике в честь наследного принца, было для Стефани загадкой. Когда он рассказал ей про встречу, она успокоилась и была благодарна за то, что он искал ребенка, а не его мать. Тогда-то Стефани поняла, что Пьер никогда не подвергнет ее унижению, никогда не бросит ее, ведь и он в таком случае подвергнется остракизму, а женщина с внебрачным сыном разделит его участь отверженного. Правда, Стефани тяжело переживала его бесконечные измены, но теперь у нее появилась и уверенность, которой она раньше не испытывала. Значит, надо проявить благородство и позволить ему видеться с сыном. Детей у нее никогда не будет. Она любит Пьера, знает, как хочет он иметь наследника. Стефани перестала ревновать к Луизе, уверив себя, что он просто привязан к матери своего ребенка.

У Луизы не было времени следить за нарастающими уличными волнениями, но порой до нее доносились обрывки «Марсельезы». Она день и ночь ухаживала за Катрин, опасаясь за ее жизнь. Луиза даже не переживала из-за оставленного в Лондоне магазина. Однажды на пороге дома неожиданно появился Поль Мишель со своим школьным сундучком, Луиза встревожилась, не понимая, почему сын приехал.

— Что случилось? Почему ты не в школе?

— Очень многих учеников забрали родители, поэтому школу на время закрыли, — ответил он, снимая пальто, и добавил, увидев ее по-прежнему изумленное лицо. — Мам, ты что, новость не слышала? Император сдался. Пруссаки захватили в плен и его, и все наши войска.

Она прижала ладонь к горлу.

— Не может быть! Война началась чуть больше месяца назад. Нас не могли победить!

— Но это правда. Говорят, что пруссаки теперь требуют безоговорочной капитуляции Франции.

— Нет! Нет! Где ты это слышал?

— Директор сказал. Надеюсь, мой отец в безопасности. Тете Катрин лучше?

— Нет, боюсь, что нет. Хорошо, что ты вернулся. Мне нужен помощник. Врач уже два дня не приходил, потому что госпитали битком забиты ранеными, которых привезли с фронта, но можно съездить к нему домой за лекарством дли Катрин. Вот ты за ним и съездишь. — Она назвала адрес и велела не задерживаться и постараться узнать побольше новостей.

Поль Мишель поехал к врачу, решив не говорить маме, что на улицах бушуют возбужденные толпы, которые орут, паникуют и срывают с ворот и зданий императорских орлов. Мальчик был в восторге от увиденного на улицах.

Он довольно долго добирался от квартиры врача, останавливаясь по пути посмотреть на стычки и драки, разгоревшиеся между различными группами людей, а потом подобрался к плотной толпе, собравшейся у «Отель де Билль», где в атмосфере полнейшей неразберихи формировалось временное правительство. Он приближался к дому с лекарством в кармане, когда до него, подобно раскату грома, долетел сумасшедший рев — это толпа ринулась к воротам Тюильри.

— Долой императрицу! Да здравствует Третья Республика! Да здравствует Франция!

Поль Мишель понял: Вторая Империя пала. Франция снова стала республикой. Мальчик вспомнил величественную женщину с прекрасным лицом и медно-золотистыми волосами, улыбнувшуюся ему на детском празднике. Он надеялся, что с ней не случится ничего плохого.

В Тюильри все отчетливо слышали гул приближающейся толпы, но Евгения отказывалась бежать. Стефани, трясясь от страха, ждала вместе с остальными в голубом салоне. Преданные советники императрицы за запертыми дверями умоляли ее бежать, пока не поздно. Перед этим они хотели отправить ее к наследному принцу и взять на себя командование, но это привело бы к гражданской войне, поэтому императрица отказалась. Она также приказала не делать ни единого выстрела, чтобы ради ее же блага угомонить толпу. Она оставалась непреклонной и говорила, что из-за нее они не должны проливать кровь.

— В таком случае вам надо немедленно бежать, — говорил ее старый друг граф Меттерних, — даже если вам нет дела до собственной безопасности. Даже вообразить страшно, какая участь постигнет ваших приближенных, когда во дворец ворвется толпа.

Императрица наконец-то поняла, что у нее действительно нет выбора. Она прошла в открывшиеся перед ней двери салона, чтобы попрощаться со своими фрейлинами. Солнце играло в ее роскошных тициановских волосах, в складках шелкового бежевого платья, которое сшил ей Уорт, и накинутой на плечи шали цвета ее любимых фиалок. Все плакали, многие хотели идти с ней, но она отказала всем, кроме мадам Лебретон, которая не была связана семейными узами. Стефани в панике бросилась к ее ногам и стала умолять взять ее с собой.

— Я не знаю, жив ли Пьер или убит. У меня никого нет, кроме вас, ваше величество. Не бросайте меня одну, умоляю вас.

Евгения колебалась. Стефани — крестница императора, поэтому ей угрожает гораздо большая опасность, чем остальным.

— Хорошо, дитя мое. Поторопитесь, накиньте вуаль. Нас не должны узнать.

Евгения переоделась в черное и, закрыв лицо густой вуалью, присоединилась к поджидавшим ее женщинам. В сопровождении Меттерниха и его приятеля, посла графа Нигры, они торопливо спустились во двор. Но, не успели подать к ступенькам простой экипаж, как послышался раскатистый рев — это толпа проломилась через ограждение, отрезав им путь к отступлению. Они торопливо поднялись обратно по длинной лестнице и, пробежав бесконечную череду коридоров, галерей и комнат, подобрались к двери, которая сообщалась с Лувром. Но судьба была против них. Дверь оказалась заперта! А в отдалении раздавалось гулкое эхо толпы, штурмующей вход. Послы тщетно пытались выбить плечами дверь.

Все стремительно обернулись, услышав, как сюда кто-то бежит. К невероятному их облегчению, это оказался слуга, принесший отмычку. Он вставил ее в замок, повернул, и дверь распахнулась. Евгения поблагодарила его и только потом проскочила в дверь вслед за остальными.

Их стремительные шаги звонко отдавались в пустом Лувре, откуда по личному приказанию Евгении были унесены и спрятаны в надежное место все великие шедевры и драгоценности короны. Они галопом слетели по каменным ступенькам. Им пришлось притаиться у величественной колоннады, выходившей на улицу Сен-Жермен л’Оксерруа, чтобы подождать, когда пройдет мимо ревущая толпа.

— Смерть императрице! Смерть испанке!

Притаившаяся у входа Евгения, бледная и гордая, даже не вздрогнула. Как только путь очистился, Меттерних окликнул кеб, и Евгения уже хотела шагнуть в экипаж, как какой-то догонявший толпу оборванец восторженно заорал:

— Вот она! Императрица!

К нему подскочил Нигра, зажал рот ладонью. Кучер глядел перед собой, притворившись, будто ничего не слышал, и Меттерних впихнул обеих женщин вслед за Евгенией. Дверь захлопнулась, Меттерних отступил, взметнулся хлыст — и лошади рванулись вперед, увозя прочь беглянок. Они направлялись домой к одному преданному советнику, жившему на Бульваре Османа, но их постоянно задерживали бушующие толпы, отпихивали экипаж и в бешенстве колотили по нему кулаками, даже не догадываясь, кто в нем сидит. Стефани, боясь, что у нее вот-вот сдадут нервы, яростно кусала губы, чтобы не закричать.