Советника не было дома, и на сумасшедший трезвон дверного колокольчика никто не открыл. Они спустились обратно по бесконечным пролетам, Евгения предложила поехать к другому своему другу, жившему на авеню де Ваграм. Стефани отправили поймать кеб, она в своем близком к истерике состоянии спустилась вниз, но оступилась и подвернула лодыжку. Но сейчас было не время думать о себе, поэтому она влезла вслед за остальными в фиакр, стараясь не потерять сознания от мучительной боли. И снова нужного человека не оказалось дома, все трое стояли на тротуаре в полнейшем замешательстве. Стефани опиралась рукой о стену, боясь наступить на больную ногу. Мадам Лебретон предложила направиться к американскому послу, но никто не смог вспомнить его домашнего адреса. Евгению осенила другая идея:

— Мой американский дантист! Поедем к нему.

Но им пришлось идти пешком, так как денег ни у кого больше не было. Стефани, изнывая от боли, плелась за ними на некотором расстоянии. Как нелепо и унизительно, что императрица, которую совсем недавно все кругом превозносили, вынуждена тщетно обивать пороги и идти по Парижу пешком, так как у нее не оказалось каких-то жалких нескольких франков.

И в третий раз их постигла неудача. Дантист был в госпитале с ранеными, но их пригласили в гостиную. Стефани почти в беспамятстве упала на кушетку и лежала, не шевелясь. Доктор Эванс, вернувшись домой, был ошеломлен, застав у себя императрицу и двух других женщин.

— Я пришла к вам в беде, — спокойно произнесла Евгения. — Мне больше не к кому обратиться. Вы поможете мне добраться до Англии?

Он обрел дар речи:

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы смогли добраться туда в полной безопасности, мадам.

Ночью Стефани не могла уснуть от боли. Доктор Эванс перемотал ей щиколотку, сказав, что у нее очень серьезное растяжение, и ей пришлось примириться с тем, что императрица поедет без нее. Побег Евгении нельзя откладывать ни в коем случае, а Стефани стала бы ужасной обузой, ведь она не может даже встать на ногу. На рассвете, когда часы пробили пять, Стефани распрощалась с Евгенией. Это была горькая минута. Стефани подковыляла к окну и, отдернув занавеску, смотрела, как карета уносит прочь женщину, столько претерпевшую ради Франции, фиалковую Евгению, царственную клиентку Уорта, императрицу французскую. Она исчезла навсегда, а вместе с ней — и та славная эпоха, символом которой она была.


В памяти Луизы навсегда осталась эта ночь. У Катрин наметилось улучшение. Она перестала задыхаться, жар спал, она заснула уже более глубоким и спокойным сном. Поднявшись с кушетки в спальне Катрин, на которой она урывками отдыхала, Луиза посмотрела в окно и поняла, что погода будет прекрасной. Она уже накинула на себя халат, когда послышался звон дверного колокольчика. Теряясь в догадках, кто бы это мог быть в столь ранний час, Луиза открыла дверь и увидела на пороге Стефани, которую держал на руках слуга. Нога у нее была перевязана. Не говоря ни слова, Луиза отступила в сторону, чтобы женщину занесли в комнату и опустили на диван.

— Это был кучер доктора Эванса, — пролепетала Стефани. — Дантист увез императрицу в Дювиль, чтобы оттуда отправить в Англию. Мне столько всего нужно рассказать.

— Я сейчас сварю кофе, — мягко перебила ее Луиза. — Я и так вижу, что с вами приключилось несчастье.

Стефани осталась жить у Луизы. Сначала Поль Мишель подозрительно относился к жене своего отца, вел себя враждебно и отчужденно, но Стефани постепенно приходила в себя, становясь такой же живой и естественной, и вскоре он уже с большим удовольствием помогал ей рассеивать скуку, играя с ней в шашки, в карты и в триктрак. Он бегал по ее поручениям так же, как по поручениям матери, и Стефани просматривала приносимые ей газеты, сначала выискивая среди строк фамилию мужа и только потом читая новости о военной ситуации. Может, император и сдался Пруссии, но только не Третья Республика, потому что война продолжалась. Париж постепенно превращался в крепость, в которую со всех сторон текли войска, желающие объединить свои силы с Национальной гвардией. Тысячи людей круглосуточно возводили оборонительные сооружения, из каждого укрепленного пункта и из каждой стратегически важной точки торчали пушечные стволы. Везде, где только возможно, разместились оружейные фабрики, даже в Лувре; один вокзал превратили в литейный цех, другой — в фабрику по производству монгольфьеров. В Париж ежедневно пригоняли новые партии коров и овец, пополнявшие стада, уже пасшиеся в Булонском лесу, Люксембургских садах и во всех остальных парках. Городская атмосфера беззаботности и беспечности уступила место мрачной решимости, которой вторило хмурое осеннее небо.

Стефани удалось связаться со знакомыми, через некоторое время она узнала, что Пьер находится в плену вместе с императором, и что оба они, наравне с другими императорскими офицерами, живут вполне комфортно, чего нельзя было сказать о сотне тысяч простых солдат, упрятанных в лагеря. Стефани буквально обезумела и изъявила желание немедленно уехать из Парижа. Она не собирается сидеть в осажденном городе, если Пьеру удастся каким-то образом освободиться или сбежать в замок де Ганов. Она отправила записку советнику, которому императрица нанесла свой первый и безрезультатный визит. Он пришел к ней на следующий же день, и после его ухода она сообщила, что все улажено.

— Мне придется уехать завтра, потому что потом будет слишком поздно. Я попросила мсье Бессона приготовить бумаги для вас, Катрин и Поля Мишеля. Я хочу, чтобы вы тоже поехали со мной.

Луиза с тихим вздохом покачала головой.

— Катрин нельзя вставать с постели. Она не сможет совершить такое путешествие. Нам придется остаться и ждать, что будет.

— Тогда отпустите со мной Поля Мишеля. Мсье Бессон убежден, что осада будет долгой и тяжелой. А на Луаре, вдали отсюда, мальчик будет в полной безопасности. Вы же не можете об этом не думать.

Луиза не могла упустить такой шанс. Она позвала сына и объявила ему свое решение, объяснив, что если город захватят, отсюда уже никто не сможет убежать. Он не хотел уезжать, но она не оставила ему выбора. Сын злился, топал ногами и бушевал, но она была непреклонна. На рассвете он крепко обнял Катрин, и она что-то сказала ему, Луиза не расслышала, что именно — видимо, умоляла, чтобы он перед уходом помирился с матерью. И когда Луиза уже решила, что он гордо, молча выйдет, он повернулся и горячо обнял ее.

— До свиданья, мама.

Она крепко прижала его к себе, расцеловала в обе щеки. Потом он вырвался и помчался по лестнице вниз, на улицу, где его уже дожидалась в экипаже Стефани. Луиза махала ему, высунувшись из окна. Через два дня пруссаки полностью окружили город, перерезав телеграфные провода. Париж остался с врагом один на один.


Теперь, когда Катрин пошла на поправку, Луиза смогла оставлять ее под присмотром соседки, а сама в это время стояла в очередях за хлебом и другими необходимыми товарами. Цены росли, многие продукты исчезли — их припрятали, как было сказано, до тех пор, пока цены не поднимутся еще выше. Луиза всегда набивала буфеты Катрин до отказа, и решила, что теперь не будет выбрасывать ничего, что может сгодиться в пищу, вспомнив, как умела когда-то перебиваться и обходиться тем, что есть. Она прошла хорошую школу по добыче пропитания для себя и для близких людей.

У Луизы наконец-то, впервые за долгое время, появилась возможность сходить на рю де ля Пэ, и она увидела, как там все переменилось. Торговля была практически сведена к нулю, потому что с падением империи и угрозой осады бессчетное множество клиенток Уорта упорхнуло, подобно птицам, улетевшим на юг. Оставшиеся больше не желали носить экстравагантные одежды. Каждая элегантно одетая женщина подвергалась большому риску на улицах. Бедняжка Мари, на которой любая одежда смотрелась шикарно, не осмеливалась больше выходить из дома одна.

— Как-то на прошлой неделе я надела самое невзрачное платье и шляпку, — со стоном сказала она Луизе за чашкой кофе, — но не прошла и нескольких шагов, как на меня стали кричать какие-то грубияны. По счастью, ко мне подоспел на помощь Жан Филипп, который отогнал их, но я очень испугалась. — Наверху послышались какие-то стуки, и Мари объяснила: — Мы решили устроить госпитали на всех остальных этажах. Сейчас швеи заняты в основном тем, что делают повязки и подрубают постельное белье. Иначе у них вообще не будет никакой работы. Но Чарльз все равно намерен платить жалованье всем своим тысяча двумстам сотрудникам, пока все не придет в норму. Я, говорит, знаю, что это такое — быть нищим и голодным в Париже, и не допущу, чтобы это произошло с кем-нибудь из моих служащих.

Луиза улыбнулась про себя, подумав, что и она, и Уорт вспомнили одно и то же.

— Я с радостью поработаю сиделкой, — заявила Луиза. — Я уже купила себе женевскую повязку с красным крестом, несколько фартуков и чепчик. Ну а пока я готова оказать любую посильную помощь.

— Это было бы замечательно, — обрадовалась Мари.

На следующий день Национальная гвардия предприняла первую вылазку против прусских войск. Противник укрепился прочно, французы понесли тяжелые потери. Первых раненых, доставленных в здание номер семь, заносили в роскошный салон, откуда поднимали по лестнице на верхние этажи. Те, кто был в сознании, недоверчиво моргали на своих носилках при виде всей это роскоши и позолоты, а мягкие ковры притупляли боль, заглушая звуки, все это казалось просто непостижимым после вони, грязи, криков и смерти. Это была лишь первая партия раненых, которым суждено было либо поправиться, либо умереть там, где прежде думали только о красоте и элегантности.

Луиза посылала письма Полю Мишелю и Уиллу почтовыми аэростатами, которые улетали ночью, но из-за смены направления ветра всегда возвращались другим маршрутом, так что новости в город приносили почтовые голуби. Ничего хорошего не предвиделось. Еще несколько городов сдались на милость победителю. Париж предпринял еще одну вылазку, унесшую с собой множество жизней, и не было картины ужасней, чем фургоны с ранеными французами, катившие по Елисейским Полям.