– Дэвид был всегда себе на уме! – Диана даже не скрывала своей злобы.

Значит, не так уж слишком, если все же вляпался, подумал Билли, но вслух сказал:

–– Торговое право стало сложнейшей наукой сегодня. И он явно переусердствовал, изучая ее, пора ему немного отдохнуть, иначе недалеко и до нервного срыва.

– Это у Дэвида нервный срыв, ты шутишь, папа!

Взгляд Билли, словно плетью, ожег ее:

– Ты всю жизнь открыто и во всеуслышанье выражаешь свои чувства, Дэвид же все таит в себе. А это как бы подтачивает человека изнутри.

– Не стану с тобой спорить, – послушно согласилась Диана, прекрасно зная, что ее милого братца изнутри может подтачивать только досада, когда желаемое недостижимо для него. – Тем более ему необходим семейный уют.

– Ты, пожалуй, права, мой котенок, и здесь, как говорится, крыть нечем.

Билли намеренно вспомнил ее детское ласкательное прозвище, так как точно знал, что дочь воспримет его слова как несомненное признание ее ума.

– Мы прекрасно заживем все вместе, папочка, теперь у нас нет ничего общего с этими чванливыми Рэндольфами. С этого момента и во веки веков да будут только Банкрофты!

– Да будет так! – поддержал ее Билли, прибавив: – И надеюсь, число их вскоре увеличится. Интересно, когда же я смогу подержать в своих руках внука? Я ведь не молодею. А еще мне бы хотелось переговорить с тобой и Бруксом о небольшом прибавлении к твоей фамилии. Ты – моя единственная дочь, и мне бы хотелось, чтобы весь свет знал об этом. Тебе нравится фамилия Гамильтон-Банкрофт? Естественно, необходимо будет посоветоваться на этот счет с Бруксом...

С таким же успехом он мог посоветоваться с резиновой печаткой! Брукс дал бы согласие переменить свое имя на Модд, если бы Билли приказал ему сделать это! Судя по выражению лица Дианы, мысль о прибавлении к ее фамилии пришлась ей явно по вкусу, и не только потому, что теперь у нее будет двойная фамилия...

По-отцовски ласково притянув ее к себе, этим жестом как бы говоря: «Ты моя единственная и горячо любимая дочка!», и положив руку ей на плечо, он продолжал говорить с ней, как бы делясь самым сокровенным:

– Отчего бы нам троим не обсудить это в самолете, когда полетим домой? Мне не хотелось бы, чтобы Брукс подумал будто в нашей семье ему отводится роль статиста...

– Да разве ты можешь допустить такое! – с чувством воскликнула Диана.

Эпилог

Вечером того же дня, когда в доме кроме слуг уже никого не осталось, Роз вышла подышать воздухом.

На душе у нее было неспокойно, отсутствовало то чувство завершенности, с которым можно было бы признать, что перевернута еще одна страница жизни: ее переполняло только странное, расплывчатое ощущение, что она подошла к какому-то очень важному для себя рубежу. Будучи от природы рационалистом, она поступила так, как всегда поступала в такого рода ситуациях, а именно: подвергла свои чувства и ощущения детальнейшему анализу. Погруженная в свои мысли, Роз не заметила, как снова оказалась у могилы матери.

Родовое захоронение Рэндольфов позади маленькой церквушки напоминало английское сельское кладбище, так как было устроено бывшими выходцами из Англии. Оно напомнило ей Аппер Уитчвуд, где за счет щедрых денежных пожертвований на восстановление церкви, сооруженной в двенадцатом столетии, Билли удалось добиться разрешения епископа на возведение усыпальницы-мавзолея, над входом в который было выгравировано: БАНКРОФТ. Даже в смерти он не желал быть похороненным как еврей, и неимоверные усилия его увенчались полным успехом: для всех и вся на этом свете Билли Банкрофт стал тем, кем всю жизнь стремился стать, – чистокровным англосаксом.

Когда Роз обратилась к поверенным Рэндольфов с просьбой о разрешении похоронить свою мать в одной могиле с отцом, они осторожно осведомились, сохранила ли леди Банкрофт то вероисповедание, каким оно было в бытность ее миссис Джон Питон Рэндольф VI. Роз сумела убедить их, что ее мать, хотя и была замужем за евреем, сама таковой не стала. Невыясненным остался тот факт, что скорее всего Билли уже обратился в новую веру, если не поспешил отбросить, как ненужный хлам, прежнюю. А теперь, думала Роз, медленно обходя могильные плиты, и сам он был отброшен моей мамой, так как имена, которые выбьют на могильной плите из черного мрамора, будут гласить:


ДЖОН ПИТОН РЭНДОЛЬФ VI 1932—1966

и его жена

ОЛИВИЯ ГЭЙЛОРД РЭНДОЛЬФ 1936—1990

Неразлучные даже в смерти


Билли не поинтересовался, каким будет надгробие. Не захотел даже взглянуть на могилу, которая, к немалому удивлению Роз, оказалась довольно просторной, в нее свободно, бок о бок, входили два гроба. Видимо, мать пришла к своему решению очень давно, и второе замужество никоим образом не изменило ее первоначального намерения.

Захоронение ее родителей находилось рядом с захоронением Николаса и Алисы (хотя при жизни все знали ее как Долли) Рэндольфов, и рядом были места еще для нескольких могил. Когда будут заняты и они, Рэндольфам либо придется расширить границы своего родового кладбища, либо найти себе новое место для захоронений. На этом кладбище Рэндольфов уже хоронят на протяжении более трех сотен лет.

Эти места будут заняты Джонни и его женой, решила Роз, наклоняясь к могиле матери, чтобы поставить вертикально одну из многочисленных корзинок с цветами – Ливи специально оговорила: «Никаких венков». И, скорее всего, для их детей, так как совсем недавно ей позвонил брат и с гордостью сообщил, что все разрешилось благополучно и у него родилась двойня: мальчик и девочка. Джон-младший и Алиса. Мама их чувствует себя хорошо. А это означает, что род Рэндольфов будет существовать и дальше. Из смерти снова возрождается жизнь, и так будет вечно.

А мой ребенок? Кем будет он? – подумала Роз, направляясь к резной деревянной скамейке у стены, воздвигнутой в честь Шарля Ли Рэндольфа, умершего в 1826 году. Как жаль, мама, что я не успела тебе об этом сказать. Ты была бы счастлива, я знаю, потому что наконец мы научились понимать и ценить наши различия. Нам удалось перебросить мост через пропасть, разделявшую наши поколения. А пропасть, надо сказать, была огромной.

И как же неимоверно долго у нас это не получалось. Слишком разные мы с тобой были люди. Ты – всегда склонная к компромиссам, я – вечный бунтарь-одиночка, восстающая против любого, кто решит заявить мне: «Ты не смеешь!» Там, где ты покорно склоняла голову, я возмущенно кричала: «А почему нет?» Женщины твоего поколения полностью отличны от женщин, какими они стали в моем поколении. Мы больше знаем, больше хотим – нет, требуем большего, надеемся на большее. И добиваемся своего. Естественно, не без усилий, но и это должно измениться. Слишком многое еще придется переделывать и переосмысливать в отношении мнений, предрассудков, впитанных с молоком матери мужской половиной населения.

Чего совершенно нет у Джека Росса, мелькнуло у нее в голове. Никаких предрассудков: ни стандартных, ни каких бы то ни было иных она у него не увидела, зато как много непознанного успел он ей открыть... На какое-то мгновение она чуть не сомлела от жгучего и страстного желания увидеть его.

Это единственное, что не претерпело никаких изменений со времени твоей жизни, мысленно сказала она своей матери. Женщина, влюбленная в мужчину, в постоянство которого и сама не верит. Никакая женская эмансипация не способна совладать с ситуацией, где главными действующими лицами выступают мужчина и женщина. Такое под силу только ущербности, ибо станет ли человек желать того, чего от природы лишен?

А я слишком долго была лишена этого. Я имею в виду чувства реальности бытия. Реального ощущения бытия. И потому полностью замкнулась на себя. Теперь я это очень хорошо понимаю. Джек Росс заново вернул меня к реальной жизни. Да еще как вернул! От этой мысли ее охватила сладостная дрожь. То, что уже казалось мертвым и недвижимым, теперь обрело жизнь и пустило глубокие корни: я как бы заново родилась на свет, и внутри меня тоже зародилась новая жизнь. Словно в подтверждение своей мысли, Роз положила ладонь на пока еще плоский, как доска, живот. Не будь у нее задержки и не измени свой цвет бумажка во время домашнего теста на беременность, она бы ни за что не поверила, что это так и есть. Ее не подташнивало по утрам – бедную Полли выворачивало наизнанку с первого же дня беременности, – не было никаких других признаков, если исключить некоторую боль в груди. И все это следствие всего лишь одной – хотя совсем не одной! – близости с мужчиной, который даже и теперь оставался для нее полным незнакомцем. Но которого так бы хотелось узнать поближе! Очень, очень близко! И чтобы он тоже узнал поближе меня. Ах, как бы хотелось!

Глядя на море цветов вокруг могилы матери – Ливи позаботилась, чтобы и это было сделано на высоком профессиональном уровне, – Роз вслух сказала:

– Ведь именно это и было твоей бедой, не так ли? У тебя не было никого. Только видимость всего. И громкое имя. А на поверку это оказывается явно недостаточным.

Я ужасно дорожу своей независимостью. И не желаю связывать свою жизнь с кем попало, но мне бы очень хотелось, чтобы то, чему было положено начало, пришло к своему естественному завершению, каким бы оно ни оказалось. Я вовсе не строю никаких иллюзий на будущее, но даже больше чем уверена, что Джек Росс и я еще не завершили того, что начали. Мы только едва успели отбежать от стартовой полосы, и мне бы очень хотелось пробежать всю дистанцию до конца. Чтобы у меня был полнокровный, эмоционально и физически, любовный роман с началом, серединой и, если так уж суждено, концом. Может быть, если бы у тебя завязались один-два любовных романа с мужчинами, желавшими бы тебя как женщину, а не как иконический символ совершенства и королеву элегантности, именно тебя, Ливи Банкрофт, может быть, ты была бы более счастливой. Но ты была против этого. Плотские наслаждения тебе были не нужны, или я ошибаюсь? Ты всегда держала свои мысли и чувства при себе, никогда не давала им выхода. Тебе это было несвойственно. Но это свойственно мне. Я очень похожа на тебя внешне, но характер у меня не твой. Викки – помнишь Викки, мою гувернантку? Она не была занесена в твои списки приглашенных, но она позвонила мне, и у нас состоялся с ней очень долгий разговор, и когда завтра я уеду отсюда, то заеду к ней и поживу у нее какое-то время – так вот, она всегда говорила мне, что существует два типа женщин: те, которые делают то, что им приказывают, и те, которые делают то, что хотят. Ты относилась к первому типу, а я – ко второму. Ты всегда была верной женой, и честь твоя была незапятнанной. Я бы никогда не позволяла использовать себя в качестве статистки в постановке своего мужа: с приклеенной улыбкой стоять рядом с ним. Если же мне и приходилось оказывать кому-либо такую услугу, то и он был обязан отплатить мне тем же. И все же в последнем акте спектакля, поставленного по сценарию твоего мужа, ты разрушила его постановку. Сделала так, что Билли растерялся и не знал, какие подавать реплики, а суфлера под рукой в этот момент не оказалось.