– Пожалуйста... – прошептала Роз. – Ты волен поступать, как...

После длительного, сладостного, глубокого поцелуя она кончила фразу:

– А что, разве заметно, что я была напряжена?

– Только в день первой нашей встречи, а вернее, столкновения. Я так тогда и не понял, то ли у меня в голове так гудит от удара, то ли где-то сработало противоугонное устройство.

– А мне казалось, что с того времени прошла целая вечность, – удивилась Роз.

– Мне тоже.

– Дьявольщина! – Теперь уже она выругалась. Джек рассмеялся:

– Ты даже ругаешься, как леди.

– Я – это я... тебе это не нравится?

– Мне в тебе все нравится, жалею только, что не успел снять то беспокойное напряжение, которое связано с болезнью твоей матери. Сейчас, однако, ты более раскованна, чем пару часов назад...

– Раскованна! Если ты еще хоть раз раскуешь меня, я развалюсь на мелкие кусочки! – И затем спросила: – Неужели так было заметно?

– Как давно ты ухаживаешь за матерью, которой никто уже не в силах помочь?

– Почти пять месяцев.

– Оно и видно, – кивнул Джек.

– Мне кажется, все это оттого, что я изо всех сил стараюсь не дать ей понять... хотя она и сама прекрасно все знает. – Роз лицом уткнулась в его широкую грудь. – Но более всего мне жаль ее погубленную жизнь, совершенно бесцельную. Меня всегда удивляло, откуда во мне любовь к искусству, ведь отец ничего в нем не смыслит, да оно его никогда и не интересовало, мать же сама сотворила из себя предмет искусства, пока она не рассказала мне – буквально на днях – о том, что в молодости очень хотела поступить в художественное училище: один известный тогда художник находил, что она очень талантлива. Но вместо этого она вышла замуж: сделала то, чего от нее ожидали. К двадцати годам она уже родила меня, а через год моего брата. Вместе с красками она забросила и свои мечты и занялась тем, что начала создавать образ Оливии Гэйлорд Рэндольф, будущей леди Банкрофт... ушедшей из жизни в неполные пятьдесят четыре года.

Джек прижался щекой к ее спутанным волосам:

– Как жаль, что не встретил тебя чуть раньше. Поверь мне, впервые в жизни сожалею, что приходится уезжать.

– Я тоже сожалею и, поверь мне, тоже впервые, – насмешливо проговорила Роз, поражаясь глубине своего чувства к нему. Все случилось слишком быстро, слишком много уже успело произойти, слишком рано все это произошло, зачастил в ее душе тревожный колокол. Но усилием воли она заставила его замолчать.

Повернувшись к изголовью кровати, она взглянула на часы. Было уже почти восемь часов утра.

– Тебе пора собираться, да и мне тоже. – Она криво усмехнулась. – Я всегда вовремя возвращаюсь домой. Только один раз в жизни, да и то из принципа, я не ночевала дома. – Она вздохнула: – Но это было очень-очень давно.

– Я могу обещать тебе лет десять.

– Нет уж, спасибо. На данный момент с меня достаточно. – Обняв его, она прижалась к нему, ощутив, как гулко и мощно бьется его сердце. – И все равно, я чувствую, что мне тебя всегда будет недостаточно. – Она немного отстранилась от него и улыбнулась: – Хотя грех жаловаться. Я имею в виду, что уже три раза была с тобой... – Рука ее, скользнув вниз, заползла под простыню, найдя там его шелковистую усладу. В радостном удивлении она пробормотала: – Не говоря уже о четвертом...

Его такси подбросило ее к дому Морпетов.

– Постараюсь вскоре дать о себе знать, – сказал он, крепко сжимая ее руку. – Если можно позвонить, я позвоню, если нет...

– То пришлешь мне открытку, – в тон ему сказала Роз. – И забудешь при этом, что здесь тебя хотели сожрать с потрохами. – Она вышла из машины и остановилась на обочине: – Удачи тебе.

Роз стояла, пока такси не завернуло за угол на Сент-Джеймз. Он неотрывно смотрел на нее из заднего окна. Машина скрылась, и тогда она открыла дверь.

Мать все еще спала. Ночная сиделка сдавала смену дневной: их приглушенные голоса доносились из комнаты, специально отведенной для их личного пользования. Она на цыпочках пошла в свои покои, где сбросила с себя красный костюм – довольно помятый – опустила нижнее белье в корзину для стирки, набросила на плечи халат и спустилась вниз в огромную, как в гостинице, кухню, чтобы сварить себе кофе. Они успели с Джеком принять душ и выпить по чашечке быстрорастворимого кофе, но Роз хотелось кофе крепкого, с пенкой, хотелось не спеша посидеть над чашечкой и обо всем поразмыслить. Тем более что было о чем.

Случилось то, о чем она даже не мечтала. Конечно, она не знала, влюбился ли он в нее так, как она влюбилась в него. Хотя совершенно ясно, что взаимный интерес возник в первую же встречу. Больше всего ее поразила вспышка страсти к человеку, практически ей незнакомому. Ведь они так мало сказали друг другу о себе. Теперь она знала его физически, но он так и оставался для нее полным незнакомцем. Правда, очень близким незнакомцем, но, в сущности, совершенно незнаемым.

И возник он в ее жизни и исчез из нее в одну и ту же ночь. Бог знает, когда он снова появится и что с ним может приключиться в ближайшее время. Уехал он, чтобы вести репортажи о вторжении, то есть уехал он на войну. Об этом лучше не думать. В конце концов, он ведь не солдат, а корреспондент. Но разве он не говорил ей, что в Бейруте его подстрелил снайпер? Она даже трогала рукой неглубокую выемку у него на плече, куда его ранило.

Но зачем думать об этом, сказала она себе решительно. Лучше помечтать, какой будет встреча. Если, конечно, он сохранит к ней те же чувства. Вспомни мудрую итальянскую пословицу: «Любовь заставляет уноситься время; время заставляет уноситься любовь». Правда, о любви между ними не было сказано ни слова, поэтому этот предмет оставим пока без обсуждения. Она встала из-за стола, резким движением отшвырнув от себя стул. Опять за старое! Все анализировать, во всем сомневаться... Бери-ка, девочка, что шлют тебе боги, и будь им за это благодарна. Давно ли ты чувствовала то, что чувствуешь сейчас? Узнаешь его? Это чувство называется счастьем. И часто ли оно было на твоем пути? Только однажды. Бога ради, заклинаю тебя, не вздумай смотреть в зубы этому дареному коню: они могут оказаться насквозь прогнившими. Наберись терпения, милочка, и жди, когда он вернется. Это может случиться через неделю или две, в зависимости от того, насколько реально и опасно это вторжение.

Воспоминание о пережитом блаженстве отозвалось в ней сладостной болью, а при мысли о своем безрассудном непристойном поведении томительный жар охватил все ее тело. Даже Питер не заставял ее так безумствовать. Ее чувства к нему, как она теперь поняла, строились не только на чисто физиологическом влечении. С Джеком Россом это было именно так на все сто процентов. Даже если бы он оказался безмозглым идиотом, ее тяга к нему не была бы иной. К счастью, безмозглым идиотом он не был. Верхний этаж Джека был до отказа набит разнообразной информацией и идеями, которые ей не терпелось побыстрее узнать и исследовать столь же тщательно, сколь тщательно обследовала она средний его этаж. Собрав себя в целое, она взяла поднос, поставила на него кофе, положила несколько еще теплых рогаликов с маслом и отправилась к себе в спальню. Там забралась с ногами на кровать и раскрыла книгу Джека Росса «Плачущие по проигравшему» – его понимание конфликта в Бейруте. Увидев эту книгу в квартире друга, она упросила Джека дать ей ее почитать. По крайней мере, хоть какая-то малая его частица останется с ней.

Чуть дальше по коридору, в спальне ее матери, дневная сиделка, внимательно осматривая свою пациентку, тотчас обнаружила в ней перемену, которую незамедлительно внесла в историю болезни, находившуюся у нее под рукой. По всем признакам, ей уже недолго оставаться на этой работе. Вопрос теперь был только во времени, и времени этого оставалось в обрез. Необходимо уведомить членов семьи. По счастью, все они налицо, за исключением старшего сына. Если он хочет застать свою мать в живых, ему следует поторопиться.

14

Ливи Банкрофт умерла, как и жила, с присущей ей исключительной грацией, сохраняя верность себе до последнего вздоха: ее лицо являло собой вершину творчества визажиста, так как сама она не могла удержать в руках даже губную помаду. Находясь в полубессознательном состоянии последние двадцать четыре часа, она нашла в себе силы и мужество, чтобы оттолкнуть кислородную подушку, когда у нее начались трудности с дыханием.

– Не мешайте ей, – приказала Роз, не обращая внимания на Билли и желая только одного: чтобы поскорее прекратились страдания матери. Билли не возражал. Как парализованный, он молча сидел у постели умирающей жены, по обе стороны от него его сын и дочь держали в своих руках его руку. Муж Дианы стоял тут же, у них за спиной. Диана плакала, но не навзрыд, а тихонько и не переставая.

По другую сторону огромной широкой кровати как изваяние застыла Розалинда Рэндольф. Одна. Она давно уже выплакала свои слезы. Сейчас ее терзало только одно – чтобы быстрее кончились эти непомерно затянувшиеся страдания матери. И еще она знала, что должна сохранить достаточно сил и присутствия духа для предстоящей борьбы. Она начнется, как только наступит смерть. Ливи предупредила ее:

– Если первый удар не нанесешь ты, он сам сделает это, а потом, поверженную, станет пинать тебя ногами. Поймай его врасплох, быстро наноси второй удар, пока он еще не очухался от первого. Я сделала все, чтобы вложить тебе в руки мощное оружие, потому что он не преминет воспользоваться своим, а ты сама знаешь, как безмерно он силен. Но и ты не из слабаков. Из всех моих детей ты самая сильная. Билли об этом знает, потому и ненавидит тебя.

– Он сказал, что мне следовало родиться мужчиной.

– Еще бы! женщины для него – это секс и дети, поэтому он никогда не примет тебя как свою ровню, но хочет он этого или нет, так оно и есть на самом деле. Я в этом убедилась за последние месяцы. Теперь я поняла, как много сама потеряла, разрешив тебе так рано уйти из дома. Если бы я была тебе хорошей матерью... – Вздохнув, она зло заметила: – Как много времени выброшено зря... – А потом сказала, довольная: – Но зато в последние месяцы мы ведь и вправду лучше узнали друг друга, да? Стали наконец настоящими матерью и дочерью, хотя раньше даже не знали, как это сделать?