Их помощь оказалась кстати. Ибо до этого пришедший на помощь королю сильный резерв Босуэлла удвоил мощь натиска, и ряды англичан дрогнули и отступили. Однако когда вместо ожидаемой подмоги горцев Аргайла на шотландцев с холма налетели окрыленные только что одержанной победой люди Стэнли, воинам Босуэлла стало не до ликования. В итоге шотландцы оказались окружены, они встали кольцом, выставив перед собой копья, и дрались не на жизнь, а на смерть. Но постепенно они разъединились и продолжали отбиваться поодиночке, понимая, что им ничего не остается, как дорого продать свою жизнь, оказывая врагу сопротивление до последнего дыхания.

Повсюду громоздились тела погибших и раненых; живые топтались по павшим воинам, и было слышно, как кто-то молил о пощаде, однако пощады не было. Лорд-адмирал Томас Говард подзадоривал своих воинов, приказывая никого не брать в плен, и рубка была ужасной.

Дэвид не помнил, когда выбрался из боя. Просто рука уже не держала меч, только что бурлившая в жилах кровь словно остыла, а тело казалось заледеневшим, малоподвижным. Вконец обессилевший, он сел на раскисшую от дождя и крови землю и с трудом перевел дыхание.

В голове вертелась неясная мысль, что недавно он убил кого-то значимого. Кого? Поверх нагрудника лежавшего рядом поверженного врага он различил лиловую пелерину с крестами. Мальчишка Александр Стюарт. Надо же, он зарубил юного епископа, бастарда короля Якова. Дэвид не думал об этом, когда их мечи скрестились и противник пытался достать его острием, но сейчас ему вдруг стало противно. Он никому не скажет, что сразил этого юношу. Ему было мерзко от мысли, скольких он сегодня убил. И еще саднило в боку, а плечо, казалось, раскалывалось от невыносимой нагрузки…

По-прежнему шел дождь, но уже не проливной и не такой шумный. Бой понемногу стихал. Земля вокруг превратилась в кровавое месиво, отовсюду доносились стоны раненых. Уцелевшие в сече расходились, уже не вынимая оружия. Там и сям валялись развернутые знамена, полотнища которых пропитались кровью. Неподалеку от Дэвида лежал желтый с черными раковинами стяг Монтроза, а чуть дальше – косо поникшее на древке алое полотнище Босуэлла. И тела облаченных в доспехи рыцарей. Цвет рыцарства Шотландии, лучшие из лучших лежали в грязи под Флодденским холмом.

Порой Дэвид замечал кого-то из проходивших мимо воинов – своих ли, чужих? – но сейчас его это уже не интересовало. Некоторые из павших вдруг поднимались и пробовали идти, но, поскальзываясь в лужах собственной крови, вновь падали. Трава на склоне, еще утром такая яркая и густая, была вытоптана и превратилась в липкую грязь, в которой лежали тела, часто изуродованные до неузнаваемости: размозженные головы, расплющенные лица, располосованные до ушей рты. Дэвиду не хотелось на них смотреть, но он смотрел. Он понимал, что они победили, но как же горек был привкус этой победы…

Победившие англичане бродили по полю – поодиночке, парами или небольшими группами, со своими командирами или просто со случайным товарищем по битве. В сумерках они поздравляли друг друга, кто-то уже принялся праздновать победу, хотя смех звучал как-то странно, неестественно и вымученно.

Нашлось немало таких, кто добивал раненых. Среди разбросанных тел бродили солдаты, в руках которых были длинные кинжалы, и они шли на любой крик или стон, на любое шевеление, обрывая последние звуки несчастных резкими ударами.

Неподалеку от Дэвида один забрызганный кровью солдат с алым крестом святого Георгия несколькими быстрыми ударами добил пытавшегося привстать рыцаря. Снял с его головы шлем и с довольным видом рассматривал. Но, почувствовав взгляд Майсгрейва, насторожился. Однако Дэвид сидел спокойно, и солдат даже пояснил:

– Лекаря им все равно сейчас не найти, а те, что есть, занялись нашими. А этот… Только зря будет страдать, пока душа не отлетит. Что же, Бог свидетель, не мы пришли на их землю. На что они рассчитывали?

Они рассчитывали победить, были уверены в своей победе, а теперь лежали поверженные…

Дэвид решил, что с него довольно, и поднялся. На вершине холма, где теперь хозяйничали англичане, он заметил свет и пошел в ту сторону. Ему еще надо было разыскать своих парней. Крест честной, где его нейуортцы? Кто уцелел?

Но оказалось, что англичан в сражении пало на удивление мало. Об этом Дэвиду сообщил Эдвард Стэнли, которого он встретил среди горевших огней, там, где уже разливали вино и делились доставшимися из шотландского обоза продуктами.

Дэвид думал, что после того, что ему довелось увидеть на поле боя, он и куска не сможет проглотить. Но вот Стэнли протянул ему мех с вином, а потом кусок вяленой колбасы, и Дэвид впился в нее зубами с неожиданным аппетитом.

Стэнли, наблюдая, как он жует, засмеялся:

– А ведь славная вышла битва, клянусь спасением души!

Он был все еще босой, в помятых доспехах, слегка захмелевший, но просто сиял, рассказывая, что когда уже в сумерках командиры стали созывать своих солдат и отряды сошлись, то оказалось, что многие уцелели.

– Мне тоже надо разыскать моих людей, – вытирая губы тыльной стороной ладони, заметил Дэвид.

– Ваших из Нейуорта? Они там, – махнул Стэнли рукой в сторону, – пируют с моими чеширцами. Человек двенадцать, кажется.

Значит, и в его отряде есть потери. Кого-то он недосчитается.

Но тут Стэнли огорошил его известием, что король Яков убит.

– Стюарт пал еще при первом столкновении. Кто-то из наших славно рубанул его алебардой – вся ключица рассечена вместе с латным воротом. Суррей уже послал известие об этом в Олнвик нашей королеве.

«А кто сообщит об этом шотландской Маргарите?» – с неожиданной грустью подумал Дэвид.

А Стэнли уже перечислял имена знатных сподвижников Якова, погибших в битве: зарублен Босуэлл, убит Аргайл, сражен Монтроз, пал Леннокс, пронзен пиками Синклер, заколот бастард короля Александр Стюарт, снесли голову Кроуфорду. По сути, Шотландия лишилась почти всех своих знатных лордов. А вот французов Ла Мотта и д’Асси зарубили сами отступающие шотландцы. Выместили на несчастных лягушатниках досаду от поражения в войне, в которую Шотландия была втянута с подачи французского короля. Да и не простили французам эту нелепую затею с длинными пиками, которая настолько себя не оправдала.

– А граф Хантли, начавший сражение первым, уцелел, – продолжал рассказывать Стэнли. – После сражения с Дакром он увел остатки своих разбитых отрядов. Так же поступил и наш любезный Хоум, тем самым сохранив часть войска. Кстати, последний даже имел наглость прислать поверенного, желавшего забрать эти дьявольские пушки. Ну да старик Суррей послал его к черту!

Стэнли хохотнул, но увидел мрачное лицо Дэвида и похлопал его по плечу:

– Выше голову, сэр. Мы разбили этих ублюдков. Хвала Господу, мы разбили их! И что бы вы ни ощущали сейчас, сегодня был прекрасный день.

Дэвид, поморщившись от боли в боку, снова потянулся за мехом с вином. Откинув голову, он пустил в рот сладкую струю. В голове сразу зашумело, а в груди разлилось тепло. И, возвращая мех, он блаженно улыбнулся:

– Воистину, милорд, сегодня был замечательный день. Этим утром я женился, остался жив под градом чугунных ядер, получил от вас прекрасную лошадь, уцелел в бою, а главное – мы защитили свою страну. Аллилуйя!

Стэнли что-то хотел сказать, но замер на миг, а потом громко рассмеялся.

– Тогда, клянусь истинным Богом, для вас этот день особенно замечательный!

Дэвид, все еще улыбаясь, шагнул в сторону. Он уходил. Он слишком устал от крови и смертей и сейчас почти с наслаждением вспоминал болотистые заводи и каменный алтарь, на котором куском сырой глины был закреплен простенький крест из ветвей. Это был славный миг – их скорое и непрезентабельное венчание с Мойрой. Теперь именно это воспоминание давало ему силы и успокаивало душу. А еще Дэвид знал, что его ждут и о нем молятся. Здесь же он закончил свои дела и может уехать. Ибо ничего ему сейчас так сильно не хотелось, как поскорее обнять свою любимую…

Эпилог

И снова было лето, снова наступил август, и пустоши Чевиотских склонов покрылись лиловым ковром цветущего вереска. При ясной погоде под бледно-голубым, как яйца скворцов, небом, в легкой дымке, за которой уходили вдаль волны горных хребтов, это было так красиво!

Леди Мойра Майсгрейв сидела среди вереска, обхватив колени руками и позволяя ветру играть отросшими светлыми волосами. Она любовалась открывшейся картиной и вдыхала воздух Пограничного края, понимая, что эта неспокойная земля между Англией и Шотландией обладает своей особой душой. Которая стала и ее душой. Ибо дикарка Мойра прижилась тут и даже перестала тосковать по морю, которого не видела уже много месяцев.

Да, она полюбила этот суровый край, край ветров, набегов и настоящей преданности, как полюбила и суровых людей, среди которых жила в замке на скале. Ей по сердцу пришлись посиделки у горящего камина в старом зале, когда все вокруг отрезано от остального мира снегами, а позже, после того как со склонов исчезал слизанный весной снег, Мойра, будучи истинной хозяйкой, следила, как отворяют загоны и отощавший скот разбредается по пастбищам, сопровождаемый вооруженными отрядами. О, без оружия тут было опасно, но Мойра прибыла из краев, где угон скота был обычным делом, и ее ничего не смущало. Порой молодая женщина думала, что, даже прожив несколько лет в клане Маккензи, она не стала там настолько своей, как нынче в Гнезде Орла. Возможно, это объяснялось тем, что тут она была всеми уважаемой леди Майсгрейв, а там – любовницей старого вождя. И все-таки главное заключалось не в законности ее нынешнего положения, а в том, что здесь Мойра познала, что такое настоящее счастье. Она любила и была любима, она чувствовала уважение и приязнь окружающих ее людей и отвечала им тем же. Когда-то давно отец Годвин сказал ей: «Жить со спокойной душой – это так много». О, теперь Мойра его понимала!

Тихо засмеявшись от столь хороших мыслей, молодая женщина сладко потянулась. На эти пустоши она отправилась в простом платье – крашенное в темно-синий цвет сукно, никаких пышных юбок на каркасе и подбитых мехом широких рукавов. О, безусловно, она, как и ранее, любила наряжаться и слыла в округе известной щеголихой, но кто же будет гулять по вереску в подобном наряде? Мойра даже не водрузила на голову богатый гейбл знатной дамы, позволив волосам свободно ниспадать на плечи, как было принято у жен горцев далекого шотландского Хайленда. Однако Мойра и была наполовину шотландкой. И наполовину англичанкой. Но если, оставшись жить в Пограничье, она поддерживала отношения с английской родней, то с шотландскими Керрами так и не наладила связь, даже став женой Дэвида Майсгрейва. К тому же Керры, как и большинство шотландских родов, потерявшие немало людей в сражении при Флоддене, закрылись в своих башнях и неохотно общались с южными соседями.