— Александра Михайловна, открывайте, полиция! — и я узнаю этот голос. Майор Роднянский. Сколько раз мы с ним встречались по разные стороны баррикад. Сколько раз делали одно дело: искали преступника и выпускали на свободу невиновных. А теперь он пришел за мной.

— Я не знаю, Лесь, — как-то обреченно говорит Леонов. — Сегодня утром его нашли мертвым в своей квартире.

— Черт, — выдыхаю, ничего не понимая. Кому нужно меня подставлять? А то, что это чистой воды подстава — даже не сомневаюсь. Но кто?

— Лесь, звони брату, — говорит Леонов прежде, чем я отключаюсь.

Не буду я никому звонить. Сама разберусь, чай не маленькая.

Прячу телефон в карман джинсов и открываю дверь перед носом у изумленного слесаря.

— Не нужно портить мне замки, майор. Чем могу помочь?

Стараюсь быть холодной и рассудительной, но ничерта не получается, особенно когда в моем личном компьютере обнаруживают переписку с Золотовым. Странную какую-то. О деньгах, счете.


— Чей это счет, Александра Михайловна? — спрашивает майор.

Несколько раз перечитываю цифры.

— Мой, — отвечаю, потому что номер счета действительно мой. Личный и единственный. Других не держу. Нет, есть еще общий с Леоновым, рабочий, счет. Но этот лично мой. И его знаю только я. Даже Корзин не в курсе о его наличии. Но эти сообщения Золотову я не писала. Вот только когда я говорю об этом майору — он мне не верит.

— Факты, Александра Михайловна, факты. И операции по счету проверим.  Вы же все сами понимаете.

Понимаю ли я? Ничерта я не понимаю.

— Да это же подстава чистой воды, майор, — говорю и натыкаюсь на усмешку на лице майора. Да уж, сколько раз он слышал эти слова? И вряд ли я стану исключением, что он вот возьмет и поверит мне слету. Особенно когда кто-то так хорошо все спланировал. Комар носа не подточит. — Только не говори, — устало сажусь на стул на кухне, когда они перерыли вверх дном всю мою квартиру, — что и Золотова я убила?

— Не скажу, — отвечает майор, строча протокол и совершенно не удивляясь моей осведомленности. — Золотов повесился.

— И предсмертную записку оставил? — осторожно выпытываю я.

Майор кивает. Отрывается от бумаг, смотрит пристально. А ведь мы когда-то работали вместе. В моем первом деле.

— Александра Михайловна, вы обвиняетесь… — начинает он официально, но я перебиваю его.

— Триста третья, да?

Кивает.

— Не надо официоза, майор. Жаловаться не буду, не волнуйся, — усмехаюсь. — Позвонить можно?

— Адвокату? — не сдерживает колкости.

— Мужу.

— Звони.

Корзин не отвечает, и только после третьего гудка спохватываюсь, смотрю на часы. Все правильно. Он говорил, что у него операция. Откладываю телефон. Беру ручку и бумагу, наскоро пишу записку.

— Больше никому звонить не будешь?

Качаю головой. Нет. Больше звонить мне некому. Протягиваю майору руки для наручников.

— Брось, Александра, я что, урод, по-твоему. Просто работа такая.

Да, просто такая дрянная работа. Уж я это знаю, как никто.

В том, что за неделю моего пребывания в СИЗО никто ко мне не приходит — ничего удивительного. Уверена, майор просто не разрешает никому свиданий. Хочется только верить, что у Корзина хватило ума не лезть в это дело самому и не рассказывать брату. Не хватало, чтобы из-за меня и его семья пострадала. Им и так хватит с лихвой на годы вперед.

Паршиво другое. Я не понимаю, что происходит. Не могу взять в толк, где я прокололась? Если Золотов действительно педофил, как он так легко обвел меня вокруг пальца? Когда? В чем? Мне кажется, за эту неделю я вспомнила все дело: каждую страницу из десяти томов, каждый снимок, каждое слово свидетеля. И ничего. Совсем ничего. Все правильно. Каждый шаг выверен, алиби сто раз проверено и столько же раз доказано, чему есть официальные подтверждения экспертов. Но ведь где-то что-то пошло не так? Где-то же мой...оппонент отыскал лазейку для подставы. Где?

Майор мне не верит. И вопросы задает одни и те же. Вчера вот пришел с новыми фактами: на моем счету обнаружилась кругленькая сумма, которую я якобы получила за молчание от Золотова. И что отправитель именно Золотов. Сам лично ложил деньги на мой счет в отделении банка за два дня до своего самоубийства. И даже записи с камер наблюдения имеются.

Честно? Мне нечем крыть аргументы майора и я перестаю убеждать его в своей невиновности. И впервые за эти семь дней требую адвоката. Плевать, кто это будет. Главное, получить связь с внешним миром.

Майор соглашается на адвоката, не забывая напомнить мне, что сотрудничество со следствием может существенно облегчить мне жизнь. И получает в ответ лишь кривую усмешку. Знаю я, как это облегчает жизнь.

Еще два дня я сижу в одиночке  и пытаюсь разобраться, кто меня подставил. На ум ничего не приходит. Мои клиенты всегда оставались довольны, а прокуроры такими способами не мстят. Но ведь кто-то же подставил? Кто-то, кто был в курсе моего последнего дела. Кто-то, кто слишком хорошо меня знает.

И ответ приходит сам. С серебром в некогда черных волосах, холодным взглядом и циничной усмешкой на красивых губах. Руслан Огнев. Мое так и не забытое прошлое.

— Ну здравствуй, Ксанка, — говорит он, но в его голосе ни тени мягкости, только насмешка и что-то еще, что я никак не смогу без него разгадать. И не пытаюсь. Зачем? Сам расскажет, зачем пришел и как добился свидания.

— Здравствуй, Пепел, — возвращаю ему так же насмешливо, хотя дрожь выбивает чечетку моими зубами, намеренно называя его прозвищем из прошлого. Но он не реагирует, оставаясь по-прежнему холодным, что айсберг в океане. Обходит камеру, смотрит в зарешеченное окошко под самым потолком. И замирает в углу, скрестив на груди руки.

— Ну как тебе в моей шкуре, Ксанка? Понравилось?

Глава пятая: Леся.

Холодные слезы над городом.

Рубашка мокрая липнет к телу.

Так холодно…

Мила Нитич «Холодно»


Тринадцать лет назад.

Небо пухнет грозовыми тучами. Сизые, они нависают над городом, давят. Цепляются за крыши многоэтажек. Выпускают острые стрелы ослепительных молний. И гром дрожит в стеклах витрин.

Я бреду по набережной, не разбирая дороги, не видя никого перед собой, только взгляд.

Тусклый, неживой...и собственный голос:

— Рус, миленький, это я… — шепчу, обняв его бледное лицо. — Руслан…я… — голос подводит, и я просто смотрю в черные глаза, пытаясь найти хоть каплю прежнего Руслана.

— Александра, не нужно… — голос врача отвлекает, рвет ниточку. И я хватаю ее в последний момент, тянусь, ища его. Мне нужно. Очень нужно. — Александра…— кладет руки на плечи, поднимает.

И когда я уже на ногах, сильные пальцы обхватывают запястья. Вздрагиваю, схлестываясь с чернильным взглядом.

— Рус… — выдыхаю, падая на колени напротив него. А он смотрит, выворачивая наизнанку, и тянет на себя. Больно. И я всхлипываю, пытаясь вырвать свои руки из его мертвой хватки. Но куда там. — Руслан, мне больно…

— Больно… — повторяет он с ухмылкой на мертвенно-бледном лице. — Нахера явилась? Посмотреть на свою работу?

— Я...нет...прости, я…

— Прости? Прости?! — шепчет, но в его тихом голосе столько ярости, что меня колотит, и идея прийти к нему не кажется уже правильной. Но у меня нет выхода. Я должна ему сказать. — Иди нахер со своим прости, дура. Вали отсюда, — рычит, отталкивая. Я падаю на пол. Доктор подхватывает, но я выворачиваюсь из его рук.

Пусть это унизительно, но мне плевать. На все плевать. Я ползу к нему на коленях и не боюсь, даже если он пнет меня ногой. К черту гордость!

Он не пинает, опускается рядом и ловит меня в объятия.

— Прости меня, пожалуйста. Я...я виновата. Сильно виновата, Рус, — всхлипываю. — Но я...я…

— Не надо, — и по волосам гладит, как маленькую. А я отрываю заплаканное лицо от его груди и понимаю: нет его больше. Одна оболочка. И внутри черная дыра размером с космос. Выть хочется, потому что прав был доктор, сказав, что он действительно болен.

Склоняет голову на бок, кривит губы в какой-то дикой гримасе.

— Уходи… — хрипит, вдруг напрягшись всем телом. — Вон пошла, кому сказал!

И швыряет так сильно, что у меня звенит в ушах и плывет перед глазами. На этот раз доктор сгребает меня в охапку и выталкивает из палаты.

И дикий смех нам шлейфом. Холодящий позвонки, сводящий с ума, рвущий барабанные перепонки. И меня трясет так, что зуб на зуб не попадает. Страшно впервые до одури. Все внутри цепенеет от этого смеха. Словно демоны вылезли из всех щелей, терзая невинные души. Только поэтому я позволяю увести себя.

Но за порогом я все-таки вырываюсь и приникаю к двери. Санитары обходят Руслана по широкой дуге, заламывают руки, впечатывают лицом в пол. Я кричу, чтоб его не трогали. Молочу кулаками по двери, но никто меня не слышит. У одного санитара шприц и он ловким движением всаживает иглу в плечо.

Руслан взвинчивается смерчем в мужских руках, с нечеловеческой силой отшвырнув санитаров от себя. Рвет к двери, находит мой взгляд.

—Все правильно, слышишь? Я выродок. Псих. Мне нельзя жить в обществе. Все правильно. Но я не убивал, слышишь? Никого не убивал, Ксанка...

И ладонью по окошечку, ловя мои пальцы на стекле. А через мгновение его скручивают. На этот раз он не сопротивляется, потому что взгляд тухнет, затягивается туманом. И сам он стирается будто, сникает. Отшатываюсь от двери, поддерживаемая доктором.

— Я же говорил, Александра, что это бесполезно, — вздыхает доктор, имени которого я и не вспомню. — Завтра он…

Но я не дослушиваю, возвращаюсь обратно. Бью ладонью по окошку. Я ведь так и не сказала ему. Он вскидывает голову на звук и смотрит сквозь меня, а я падаю на колени. За грудиной горит так, будто меня отпинали, и во рту вкус крови. Я опоздала. Снова опоздала. И ничего уже не исправить.