А оказалось, мы — ничто. Такая же пустота, в которой она запирает меня, предъявив суду моего психиатра и фотографии избитого Гурина. Она выворачивает меня кишками наружу и раскладывает перед этими уродами, которым насрать на мертвую девушку Люсю, на изнасилованную Славку и на настоящего убийцу, что так ловко обвел их вокруг пальца.

Она шепчет одними губами: «Все, что я могу…» — как молитву. Только кому?

Меня, психа и убийцу, над кем властвуют демоны,  кого она только что заперла в четырех мягких стенах, не трогают ни ее слова, ни приговор судьи. И я смеюсь так громко, что Ксанка замирает в дверях, оборачивается.

А я… я давлюсь смехом, потому что она смотрит на меня выцветшей зеленью ее собственной пустоты.

Глава четвертая: Леся.

Нам некого винить за нелюбовь...

Теперь мы навсегда с тобою квиты…

Полина Гагарина «Выше головы»


Мы возвращаемся домой ранним утром. Корзин наспех переодевается и, чмокнув меня в щеку, уматывает на дежурство. А я остаюсь дома одна и выдыхаю с облегчением, потому что устала улыбаться еще в аэропорту, когда объявили посадку на наш рейс. А уже в самолете я окончательно поняла, что не хочу возвращаться. Хочу остаться на том острове до конца жизни. Потому что вернуться — означает снова со всего маху вляпаться в прошлое, которое, даже на острове нагло приходило в мои сны. И я выбиралась из постели, прихватывала с собой вино и сбегала от мужа. На песке, подставив ступни теплому океану, пила вино прямо из бутылки и встречала рассвет.

И только вернувшись домой я спрашиваю себя: почему ни разу не забылась в объятиях Корзина? Почему ни разу, за наши три недели спонтанного отпуска, не утонула в удовольствии после бурных ночей, наполненных стонами и хрипом наслаждения мужа? И почему сейчас я чувствую странное облегчение от того, что Корзин не остался дома?

Ерунда какая-то. Это все прошлое. Оно ворвалось в мою жизнь вместе с тем чертовым конвертом, вместе с моей поездкой в дом Руслана. При мысли о нем по коже прокатывается дрожь. И я обнимаю себя за плечи, подхожу к окну, взглядом провожая торопящихся на работу соседей. В то утро три недели назад я до дрожи в коленях боялась встретить его на пороге красивого дома из стекла и камня. Воровато оглядывалась, поднимаясь по каменной дорожке, серпантином скользящую над искрящимся золотом морем. На цыпочках прокрадывалась туда, что могло разрушить мою жизнь.

И я совершенно не знаю, что стану делать, если это все-таки случится. Если уже случилось?

Встряхиваю головой, отгоняя никудышные мысли, и забираюсь в душ. Прикрываю глаза, наслаждаясь теплыми тугими струями, ласкающими кожу, и ни о чем не думаю. Совсем. Тщательно изгоняю из своей головы любые поползновения памяти, пока натираю себя мочалкой до красноты и после, когда пытаюсь высушить заметно отросшие волосы. Просушив их полотенцем, бросаю эту затею. Волосы тяжелым водопадом падают за спину. Вздрагиваю от холода и крупных капель, стекающих по пояснице и бедрам. Опускаю руки с белоснежным полотенцем и смотрю на себя в зеркало. Рыжие волосы, закудрявившиеся от влаги, зеленые глаза, неплохая фигура без грамма лишнего, все подтянуто, ничего нигде не отвисло, даже грудь вполне неплоха себе, хоть и не выделяется размерами, всего-то второй. Что в мои тридцать восемь — уже маленькая победа, учитывая мой сумасшедший ритм жизни, когда не то что в спортзал, в зеркало на себя бывает некогда глянуть. Все очень сносно, даже веснушки.

— Земляничка? Ты? Значит, не передумала? — эхом прорывается через мои барьеры низкий голос.

Только он называл меня этим глупым прозвищем, а я...я сначала жутко злилась и ненавидела свои веснушки, которые рыжими каплями усыпали не только скулы и нос, но и все тело. А потом млела и глупо радовалась, когда он так меня называл. Только меня одну, заставляя забыть, что наши отношения — лишь ступенька к моему мужчине.

К мужчине, который терпеть не может мои веснушки. А они упорно не хотели выводиться. Как и цвет волос: не насыщенный и яркий, а...недозрелой морковки, бледный, словно выцветший. И вовсе не земляничный.

Черт, зачем все это?

Отбрасываю полотенце и босиком, как есть голышом, шлепаю на кухню. Включаю телевизор на первом попавшемся музыкальном канале и, пританцовывая, варю себе кофе, добавляя нотку корицы. Наслаждаясь басами и ритмом какого-то хип-хопа. Подставляя свое тело озорным солнечным лучам, ласкающим, путающимся в волосах и оставляющим на моем теле следы своих поцелуев. Маленькие рыжие точки, торопящиеся проступить на коже, пока их хозяйка не придумала очередную авантюру с их выведением.

А я наливаю себе в чашку смоляной напиток, вдыхая горьковатый аромат. Со стула подхватываю плед, который так и лежит здесь с той самой ночи, закутываюсь в него и сажусь на подоконник. И просто пью кофе, впервые никуда не спеша. По факту, у меня есть еще один день, чтобы привести себя в порядок перед выходом на работу: покрасить волосы, добавив белых прядей, или снова стать жгучей брюнеткой, сходить в салон красоты, проделывая очередную процедуру по безуспешной борьбе с веснушками, постричься…

— Перестань страдать всякой херней, Земляничка, — хмыкает Руслан, забирая у меня из рук упаковку краски и недобро косясь на ножницы, лежащие на бортике ванны.

А я смотрю на него, чуть не плача.

— Земляничка… — передразниваю его. — Да я на тыкву больше похожа, смотри, — встаю в полный рост, едва доставая макушкой ему до плеча, и раздуваю щеки. Волосы взхломачены, веснушки покрывают лицо каким-то несуразным узором. И это раздражает. Разве вот такая я понравлюсь Сереже? И все-таки всхлипываю.

А Руслан разворачивает меня лицом к себе, усаживает на край раковины, делая чуточку выше. Зарывает пальцы в мои волосы и губами по скуле мягко и нежно так, что в животе трепещут тоненькими крылышками сотни маленьких бабочек.

— Ладно. Не хочешь быть Земляничкой, будешь Тыковкой, — выдыхает в самые губы. Накручивает волосы на кулак, запрокидывая мою голову и открывая себе доступ к моей шее. — Сладкой, — зубами прихватывает кожу у бьющейся точно в припадке жилке. Вскрикиваю от неожиданности и слышу тихий смех. — Очень сладкой и глупой маленькой Тыковкой…


Мне было восемнадцать. Я была маленькой и глупой, мечтающей только об одном, чтобы лучший друг брата обратил на меня внимание. Ради этого пришедшая к Руслану и предложившая ему себя...еще в шестнадцать. А он выставил меня вон. Только я была бы не я. И я пришла снова. И снова. Ведь когда-нибудь ему надоест и он согласится?

Не согласился, но оставил мне надежду длинною в два года.

Я сильно изменилась за то время: стала стройнее, обрезала-таки свои волосы и больше не походила на тыкву, как и на землянику, впрочем. И Сергей снова не обратил на меня внимания. Женился. А мне хотелось ей все волосы выдрать, потому что Корзин — мой. Должен стать моим. И я...сделала то, что перевернуло мою жизнь. Изменило меня. А сейчас пришло в мою жизнь в грязных ботинках и совершенно не хотело никуда не уходить.

Вздыхаю, одним глотком допивая кофе, и отвлекаюсь на телефонный звонок. Звонит мой коллега и партнер. Утром воскресенья? Предчувствие сжимает сердце в кулаке.

Я отвечаю на звонок.

— Леся, твою мать, ты совсем охренела?! — орет в трубку Леонов, один из лучших семейных адвокатов. Такой вот тандем: я по уголовным делам, он специализируется по бракоразводным. Вечно невозмутимый и местами даже равнодушный Олег рвет и мечет. И даже через трубку я осязаю его злость. Такую острую, что невольно передергиваю плечами, спрыгиваю с подоконника и натягиваю на себя первую попавшуюся одежду: джинсы и серую водолазку. — Ты почему трубку не берешь? Ты где? — сыплет градом вопросов.

— Дома я, Олег. Что случилось?

— Дома она. Сваливать тебе надо, Лилина. Прямо сейчас и желательно надолго.

Сваливать? И от кого я слышу эти слова? От самого честного в самых грязных делах адвоката?

— Да что случилось, ты можешь толком объяснить?

— Это я у тебя спросить хотел, Лилина, что случилось? С каких пор ты насильников и педофилов покрываешь, а?

— Что? — замираю в пороге спальни, ошарашенная словами Леонова. Каких насильников? Каких педофилов? — Ты что несешь, Леонов? Ты же знаешь, я никогда…

— Я знаю, Лилина, только вот какое дело…

Звонок в дверь рвет тишину квартиру.

— Погоди, Олег, кто-то пришел…

— Твою мать, — ругается Леонов. — Не успел все-таки. Значит так, Лилина, слушай и не перебивай. Вчера у нас в офисе был обыск, — говорит быстро. — В твоем ноутбуке нашли фотографии с мест преступлений.

Ну бывает, я сохраняю себе снимки, чтобы потом пересматривать, когда работаю. Чтобы деталей не упустить. Хоть этого делать и нельзя. Но не обыск же…

А в дверь звонят настойчивее. И слышатся голоса.

— А еще там же нашли записи с камер видеонаблюдения, где ясно видно, как твой подзащитный насилует маленькую девочку…

— Что? — задыхаюсь возмущением. — Какой подзащитный? Что за бред?

— Золотов, — только и выдыхает Леонов. — Так что пришли к тебе наверняка менты, Лилина.

Золотов...мое последнее дело. Долгое, муторное. Очередной выигранный суд и торжество справедливости, как бы пафосно это ни звучало. А теперь что? И...черт, откуда это все в моем ноутбуке?

— Леонов, я...бред какой-то. Золотов он...Проклятье! Ноутбук забрали?

— Угу, — мрачно соглашается Леонов.

— А наши камеры проверили?

Ну кто-то же подкинул мне эту дрянь.

— Пусто на камерах, Лесь. Сам смотрел.

— А Золотов? Он и правда педофил? — быстро строчу вопросы, боясь не успеть до того, как вскроют мою дверь. Судя по всему те, кто за дверью, уже близки к этому.

По коже ползут противные мурашки, а в дверь ударяют кулаком.