И прошлое давит в тисках сердце. Оказывается, мне до сих пор больно. Словно внутрь вылили ведро смолы: жжет и невозможно отмыться.

— Не может быть, — шепчет, ошарашенная. И вдруг хмурится, на мгновение даже глаза прикрывает. Вспоминает? — Так это был ты, — выдыхает спустя минуту, длившуюся кажется, вечность. — Я видела. Незабудки на пороге. Это был ты…

Да, тогда я дежурил под дверью ее квартиры всю ночь, как полоумный. А утром...утром убил себя контрольным в голову, когда она пришла с Корзиным. Они целовались, как школьники. И Ксанка...моя Ксанка была такой счастливой. Тогда у меня все сгорело внутри. Тогда я скормил своим демонам все, что связывало меня с этим городом, с этой женщиной. Но...кто сказал, что у меня получилось?


— Почему ты вернулся? Сейчас почему?

Потому что меня позвал твой брат.

…— Ты ее любишь?

Я смотрю на взъерошенного и совершенно непохожего на крутого бизнесмена Костромина и ничерта не понимаю. Он прилетел в Австрию только чтобы спросить, люблю ли я его сестру? Что за нафиг? Но, похоже, ответ моему старому другу не требовался.

— Я знаю, что любишь.

Выгибаю бровь, откидываясь в кресле. Эльф приперся прямо в офис, сорвал совещание, послал к черту всех, кто мешал ему попасть ко мне в кабинет, и вот стоит у стола, нервно постукивая пальцами по столешнице.

— Знаю, что ты спас ее, когда…

— Когда ты решил прикинуться трупом? — язвлю. Да, мне совершенно не нравится этот разговор, потому что демоны внутри уже вскинули головы в предвкушении. А их чутье никогда не подводило. В какое дерьмо ты вляпалась на этот раз, моя девочка?

— Спаси ее и сейчас, — пропустив мимо ушей мою колкость. А я даже не пытаюсь выяснить, откуда растут ноги его осведомленности о личной жизни сестры.

Кладет передо мной несколько фотографий. На всех молодая шатенка лет тридцати с мальцом лет двух-трех. На мгновение сердце пропускает удар. Это что, сын Ксанки? Моей…

— Это не ее ребенок, — отвечает Костромин.

Бля, совсем одурел, уже вслух озвучиваю то, что не должен.

— Это сын ее мужа. И я хочу, чтобы ты сделал все, чтобы она узнала об этом.

Еще снимки. На этот раз гораздо откровеннее. В главной роли все та же шатенка, только главный герой давно не ребенок.

— Сука… — выдыхаю, сжимая кулак. И демоны радостно оскалились.

— И предатель, — мрачно добавляет Костромин. — Но Леська...дуреха, втемяшила себе, что любит...этого и…

— И причем здесь я? — встаю, отбросив снимки, подхожу к окну.

За ним снежные шапки Альп и пестрые улицы тихого Инсбрука. Я приехал сюда три года назад по приглашению старого друга отца. И сейчас работаю главным архитектором в одном из лучших архитектурных бюро Европы. У меня свой кабинет, даже секретарь имеется, небольшой домик у подножия Альп и стабильная зарплата. Меня все устраивает, и я совершенно точно не хочу ничего менять.

— Просто покажи эти снимки сестре. Она проникнется и пошлет нахрен своего муженька.

— Она мне не поверит, — как-то устало выдыхает Эльф. Оборачиваюсь. Друг сидит на стуле и растирает ладонями лицо. Понимаю: переживает и устал. А потом рассказывает, как Корзин подставил его и чуть не погубил Айю, жену Эльфа. — Мы с Корзиным не общаемся уже давно. Три года назад из-за него чуть не погибла Айя. Леська до сих пор считает, что я пытаюсь развести их.

— А ты не пытаешься? — кивок на снимки.

— Вот поэтому и не поверит.

— А мне, значит, поверит? И с чего ты решил, что ей нужен я?

В ответ лишь новая порция снимков: черно-белые, где я и моя Земляничка. Два идиота, танцующих в фонтане. И боль швыряет в грудину раскаленным железом. Ошпаривает, шипит, оставляя незаживающие раны. Отряхивая от пыли спрятанные в старом чулане чувства. Я снова их ощущаю: запах ванили, незабудок и нашего лета. Запах счастья, которое мы растоптали. Но Эльфу словно мало, и он выкладывает все новые и новые фото.

— Стоп! — припечатываю к столу снимок огромного зала, увешанного портретами. Теми самыми, что я когда-то продал за бутылку вина и искры счастья в потухших зеленых глазах. — Что это?

— Выставка работ одного талантливого художника. Правда, ее пока не видел свет, но все впереди.

— Это ты, — догадка обрушивается на меня так внезапно, что я несколько долгих секунд не могу понять, как не понял этого сразу. — Ты купил эти картины. Зачем?

— Ты был единственным, кто остался у Леськи. Она бы пришла к тебе. Я просто дал возможность тебе ей помочь.

А она пришла на крышу, чтобы сигануть вниз. Но деньги пригодились — это факт. Вытаскивать Ксанку из депрессии оказалось непростым делом. И затратным. Но я смог. И портреты — лишь малая цена за то, что она сейчас жива и счастлива.

— Да нихрена она не счастлива. С утра до ночи в работе, машину не водит, волосы постоянно обрезает и красится: то в блондинку, то в брюнетку. Я уже почти все салоны красоты перекупил, чтобы не паскудила себя, а она...

— Придурок, — выдыхаю беззлобно. Почему-то становится смешно, когда представляю, как солидный бизнесмен и талантливый хирург торгуется за парикмахерские. Фыркаю.

— Согласен. А ты?..

И я согласился, поставив только одно условие: не мешать. Алекс и не мешал: рвал и метал, когда узнал, что сестра его под арестом. Даже мне чуть морду не набил, но не мешал. И за это ему спасибо.


Но рассказывать об этом Ксанке я не намерен. Поэтому…

— Дом приехал продавать. Заодно и поработать. Нашему архитектурному бюро предложили открыть филиал здесь. И несколько проектов заканчиваю…

— Работа, значит… — мне кажется или мой ответ ее разочаровал? Нет, это уже совсем бред. — А я ведь ее искала, — неожиданно переводит тему. Я не сразу понимаю, что она имеет в виду, а когда понимаю, дышать перестаю, боясь спугнуть ее откровение. — Богдану, — добавляет, но я и так понимаю, о ком она говорит. И в ее тихом голосе — море боли и такой отчаянной тоски, что хватит на весь мир. Подхватываю ее на руки и сажусь на диван, устраивая ее на себя, качая как маленькую. Да она сейчас и есть маленькая, запутавшаяся в себе и жизни девчонка, которая тринадцать лет назад осталась один на один с сукой-жизнью, не пощадившей никого из нас.

Она вжимается носом в мою шею, дышит быстро-быстро, словно боится, что я исчезну, а она не надышится мной.

— Почему… — сглатываю. Как же трудно спрашивать, хоть и понимаю, что надо. — Почему ты отдала ее?

Я хочу услышать это от нее. Хочу, чтобы она рассказала это мне, а не Коту или кому-то еще. Поделилась своей болью, потому что я точно знаю, как ее вылечить. Нет, я не волшебник и не верну ей...нам потерянные годы, но я смогу примирить Ксанку с собой и с дочерью. Я должен.

— Я родила ее в тюремной больнице.

— Что? — выдержка меня все-таки подводит, но Ксанка обнимает крепко, не позволяя сорваться. Прикусывает кожу, физической болью отрезвляя. Смотрю на нее во все глаза. — Какая нахрен тюрьма? О чем ты говоришь?

— Почти год я была под следствием.

Я хочу спросить, за что, но она прикладывает ладошку к моим губам, и я молчу.

— Перед родами мне изменили меру пресечения, потому что решили, что я могу сбежать. Мне грозил реальный срок и меня бы посадили, я точно знаю. Суд уже приговор вынес. Адвокат поделился информацией, — с горечью. — На свободе у меня никого не осталось. Брат погиб…

— У Алекса были друзья.

— Ну и кому из них, по-твоему, я могла повесить своего ребенка? Игнату, мучившемуся чувством вины из-за гибели жены, или Тимуру, прячущемуся от убийцы?

Я смотрю на нее, нахохлившуюся как воробышек, сильную сейчас, как никогда и не знаю, что ответить. Впервые за все эти годы взглянув на нашу жизнь под другим углом. Столько лет я думал о том, как она меня предала и как моя жизнь рухнула. И никогда не думал, а как жила она. Разве мог я хотя бы предположить, какие кошмары ей пришлось пережить?

— Погоди. Я так и не понял, в чем тебя обвиняли.

Она молчит. Хмурится. Словно решает, признаваться или нет. И все же сдается.

—  В том, что я хотела тебя спасти.

Глава семнадцатая: Рус

Идти по небу вниз, идти, пока ты спишь...

И вернуться в те места, где ещё горят сердца…

Dan Balan «Домой»


— В том, что я хотела тебя спасти…

Эти слова бьют под дых, вспарывают глотки обезумевшим демонам. И когда в ответ на мой немой вопрос, Ксанка берет мою руку, запускает под полу халата и кладет их на тонкую полоску шрама под ребрами, демоны захлебываются моей болью. Пальцы дрожат, и она дрожит, а по разгоряченной коже рассыпаются мурашки. Я все понимаю без лишних слов.

Но она прижимает мою ладонь к шраму и снова говорит, не отпуская мой взгляд.

— Я нашла доказательства твоей невиновности, но мне не позволили, — сглатывает, — не позволили ими воспользоваться. Только я так просто не сдаюсь. Зашла с другой стороны и нашла снова. Их я и передала Воронцову. У него были связи и...ему был нужен ребенок.

Она немного молчит, обдумывая слова, собираясь с силами. А я глажу ее шрам, подыхая от осознания, что она могла умереть...тогда. И сейчас не лежала бы в моих руках и не исповедовалась мне, как священнику. И эти мысли сводят с ума. Я не спрашиваю, зачем Воронцову нужен был ребенок — я уже знаю. Хоть по Ксанке вижу, она ждет этого вопроса.

— Уже потом Игнату удалось вытащить меня и даже вернуть на работу.

Похоже, мне предстоит серьезный разговор с Крушининым.

— Как?

— Не знаю, — вздыхает. — Но я думаю, им просто понадобился козел отпущения. Планировали повесить собак на ту, кого не жалко. Тогда дело громкое было. Брата как раз внедрили в одну ОПГ[1]. У него, конечно, свои планы имелись, но и на нас он поработал. Тогда же я узнала, что он жив. Тогда же стала искать Богдану.