— Как? — сердце пропускает ещё один удар. Не может быть. Она не могла...не могла оставить мою девочку.

— Покончила с собой. Подозревали, что ее муж довел...

— Дмитрий? — не сдерживаю удивления и качаю головой. — Нет, он не мог. Он очень сильно любил свою жену.

Говорю и тут же понимаю, что прокололась, этими словами признавшись, что знакома с этой семьёй. И я жду реакции Руслана, его едкого замечания или допроса. Учини он последний, я бы не выдержала, рассказала бы, но он подходит ближе и становится рядом, отзеркалив мою позу. Медленно вынимает из петлиц манжеты запонку, потом вторую, закатывает рукава, обнажая смуглые руки. И я залипаю на них, взглядом блуждая по черно-белому узору, перетекающему по коже от пальцев и выше, теряясь под рукавом рубашки.

Переступаю на месте, потому что кожу ноги нещадно жжет такой же узор...снова. Это просто чертовщина какая-то.

Но теперь я вижу не только татуировку, но и  белесый рисунок из шрамов на другой руке. Шрамов от ран, которые он наносил себе тринадцать лет назад.

А он по-прежнему молчит. Достает из кармана пачку сигарет, выбивает одну, прикуривает, зажав ту губами, и...протягивает мне. Дрожащими пальцами беру сигарету, затягиваюсь, проглатываю дым, горьким клубком скатившийся по горлу.

— Не плачь, Ксанка, — просит он. — Сейчас совсем нет повода для слез, — касается моей скулы подушечками пальцев. И я с удивлением вижу на них влагу. Трогаю щеки вслед за Русланом, вздыхаю. Мокрые. Надо же...думала, разучилась. Даже когда считала, что брат взорвался в своей машине, не плакала. Выла, кричала, но слез не было. А сейчас вот на ровном месте.

— Прости, я просто устала, — оправдываюсь, хотя Руслан точно не ждёт этого.

Он лишь прячет руку в карман и ничего не говорит.

Мы стоим совсем близко, так, что его плечо касается моего, и просто курим. В полной тишине, слушая шум машин за нашими спинами. Принимая новую жизнь, впуская ее в себя. Жизнь, где мы теперь семья, кажется.

Глава одиннадцатая: Рус

Забери меня к себе...

Я так устал бежать за тобою вслед…

Сергей Бабкин «Забери»


Я был зол. И это самое простое слово, которым можно описать мое состояние. Другие вряд ли пройдут цензуру.

Зол на себя за то, что случилось с моей малышкой. Что я позволил, и вместо того, чтобы растить и защищать свою дочурку, шатался, хрен знает где. Зол на Воронцова, который женился на этой дряни, что методично, год за годом, делала из моей дочери чокнутую. И за это я готов его убить. Останавливает лишь одно, если я это сделаю, то снова подведу Богдану. А у меня нет на это никакого права. Я и так потерял слишком много времени, доказывая всем, что я в состоянии справиться сам. Ну вот что мне мешало позволить Туманову мне помочь? Нет же, слал всех лесом. Придурок.

А еще я злился на Ксанку.

Пока ехал за ней, накручивал себя по полной, давая волю своим демонам вовсю разгуляться на моих оголенных чувствах. За то, что отдала нашу дочь и плевать на причины. Ничто не могло быть важнее нашей Звездочки. Злился за то, что тогда, тринадцать лет назад, ушла, так и не сказав о беременности. За то, что позволила мне ее выгнать. И на себя злился, что забыл о той встрече. Рощин напомнил. Не знаю, как ему удалось, но он достал старые записи из тюремной психушки, привез два дня назад.

Две ночи...

Я пересмотрел их все. И видел ее, на коленях, но не сломленную. Ее глаза видел и считал дни.

Богдана родилась первого марта. Значит, в тот осенний день Ксанка приходила, чтобы рассказать мне. А я выгнал ее, потому что демоны хотели ее себе, а я не мог отдать. Я не хотел, чтобы она видела меня таким. Испугался, что причиню ей вред. Я не мог. Только не ей. Несмотря на то, что она так и не поверила мне.

Она ушла и наступила кромешная темнота.

Я смотрю видеозаписи и вижу на них больного урода, который искал лишь один путь: к смерти. И вдруг натыкаюсь на еще одну запись. На ней нет звука, но я понимаю и так: Ксанка приходила снова, но мой лечащий врач ее не пускал, а потом всучил ей какую-то бумагу.

И я слету понимаю, что это судебный запрет. Ей просто не позволили меня вытаскивать, потому что у нее получалось и изредка я видел свет...между мной и девушкой, чье лицо воровали тени.

Но я чувствовал ее тепло и запах ванили.

Она была упрямой, потому что находила меня в кромешной темноте, где я давно ослеп и оглох. Находила, брала за руку...

— Как ты меня нашла? — глухо, ничего не видя, только ощущая ее тепло. И свет, словно серебряные нити.

— А я ниточку привязала...волшебную... — и улыбка касается сердца, растапливает льды, разгоняет мрак. — Я теперь тебя везде найду…

Я пересматривал записи снова и снова, вспоминая только этот странный диалог. А был ли он на самом деле или его выдумало мое больное сознание — не знаю.

Две ночи я возвращался в прошлое, чтобы найти ответы, и не находил.

— Тебе нужно выспаться, — говорит Кот сегодня утром.

Мы стоим на балконе, примыкающем к коридору центра, где лежит Богдана. У нее сейчас Крушинина, обрабатывает ссадины и порезы, ставит капельницу. Она всегда просит нас выйти, и сегодня Богдана уже не так боится отпускать меня, хотя все еще с трудом разжимает свои пальчики в моей ладони. И я в который раз улыбаюсь ей ободряюще и говорю, что больше никуда не исчезну. Она верит, но страх все равно плещется на дне ее зеленых глаз. Поэтому два дня назад я купил радио-няню и теперь таскаю с собой, а вторая — под рукой у Богданы, чтобы она всегда знала: позовет и я приду. Когда же мне надо уехать, с ней всегда остается Марк. Как ни странно, но Богдана доверяет ему. И это радует, потому что с доверием у моей девочки просто беда.

— Мне страшно, Марк, — признаюсь, крутя в пальцах сигарету. — Страшно, что если усну — она исчезнет. Все исчезнет, окажется лишь фантазией.

— Пепел, не неси чушь, — морщится Кот и сейчас меньше всего похож на психолога с кучей регалий. Да он вообще на него не похож с иероглифами на выбритых висках, в потертых джинсах и желтой рубашке. — Взрослый мужик, а городишь сериальный бред.

— Мне можно, я же псих, — скалюсь в ответ и прикуриваю сигарету, вдруг вспоминая, как он приперся на сеанс в косухе со шлемом в руке, глянул из-под челки, фыркнул.

— Ты не похож на психа, — заявил, стянув косуху и сев напротив меня в кресло. Зачесал очками назад длинную челку, постучал пальцами по столешнице.

— А ты на мозгоправа, — парировал, машинально повторяя его ритм.

— Ты музыкант? — спросил, когда три раза в точности повторил перестук его пальцев.

— Художник...был, — неожиданно честно ответил.

Больше мы не разговаривали, но на следующий сеанс он припер листы и краски. Я помню, как сейчас, что тогда нарисовал фонтан и букет незабудок на брусчатке рядом.

— Мне кажется, здесь чего-то не хватает.

Я посмотрел на рисунок, выуживая из памяти площадь, какой я ее запомнил.

— Нет, все на месте.

— Уверен?

Я кивал, но все время думал, а может этот пижон прав. Спустя месяц я нарисовал все тот же фонтан, только у него стояла Ксанка с букетом незабудок.

А когда показал ему, тот протянул мне руку:

— Марк Котов, а для тебя просто Кот.

— Руслан Огнев, — ответил на рукопожатие, — но можно просто Пепел.

— Я вытащу тебя отсюда, Пепел, обещаю.

И ведь вытащил же.

Смотрю, как он прокручивает кольцо на большом пальце.

— Тебе нужно чистое прошлое, Руслан.

— Я уже работаю над этим, — глотаю дым и тру переносицу. Чистое прошлое. Легче сказать, чем сделать. Но я знаю, что даже тот факт, что я полностью реабилитирован и признан вменяемым и здоровым, не сотрет десять лет психушки. — Как Богдана? — краем уха улавливаю мелодичный голос Дарьи, которая читает Богдане Гарри Поттера. Невольно улыбаюсь.

— Дерьмово. И чем дольше она здесь, тем хуже ей. Здесь каждый угол, каждая улочка для нее — травмирующий фактор. Каждый человек — этот самый фактор, понимаешь?

Смотрю внимательно в хмурое лицо друга.

— Поэтому вот мой диагноз, друг. Забирай дочку и увози отсюда как можно дальше. Потому что она в таком дерьме, что еще немного таких факторов — и ты потеряешь ее.

Сжимаю сигарету, та ломается в пальцах. Стряхиваю ее на асфальт.

— Ты же понимаешь, что я не могу сейчас, — и самому тошно от этой правды, которая воняет безысходностью.

— А ты видел, что бывает, когда теряешь ребенка.

Киваю. Да, видел пять лет назад, когда вытаскивал Марка с того света. И когда чуть не свернул шею его суке-жене, обвинившей его в смерти сына. Видел и не хочу так. Но у меня действительно сейчас связаны руки, потому что по закону я Богдане — никто.

— Я не могу обойти законы, — говорю и ловлю насмешливый взгляд друга, говорящий, чтобы не врал сам себе. Да, я знаю, что деньги и связи творят чудеса. У меня есть и то, и то. Побольше и покруче, чем у Воронцова — навел справки. Но в этот раз я должен сделать все правильно, чтобы больше никто и никогда даже и мысли не допустил, что может отнять у меня дочь. — Не в этот раз, Марк. Сейчас я все должен сделать правильно.

— Ну раз правильно, — выделяет последнее слово таким тоном, словно я сморозил полную чушь, — тогда тебе нужна жена.

— Может, у тебя и кандидатка имеется? — грубее, чем следует, отвечаю.

Сам не понимая, что меня так задело: само предложение или тот факт, что я и сам подумывал над этим.

— А как же, — веселится Кот.

Смотрю на него во все глаза, а он просто протягивает мне свернутый вчетверо альбомный лист. Разворачиваю его и не сдерживаю нервный смешок. Это тот самый портрет, который я написал десять лет назад. Оглаживаю большим пальцем ее улыбку. Я бы рад, только она давно чужая жена. И любит другого, а без любви я не хочу. Глупо, сентиментально? Возможно. Но я устал трахать тела, мне достаточно шлюх. Я хочу нормальную семью, и эту женщину всю целиком, со всеми ее заморочками. Но, увы.