Прикрываю глаза, мягко целуя свою девочку в кончик маленького носика, усеянного веснушками. Позволяю ее сладкому запаху заполнить лёгкие. Ей двенадцать, а она пахнет молоком, как младенец. Детством, которое у нее украли.

Глуша в себе всколыхнувшуюся злость, набираю номер старого друга. Мне нужен психолог, а Кот — лучший из лучших и единственный, кому я без раздумий доверю не только свою больную голову, но и жизнь. А сейчас и свою дочь.

— Две минуты, Руслан, — четко и быстро проговаривает Кот, но я успеваю услышать на заднем фоне клубную музыку и женский смех. А ровно через две минуты перезванивает и теперь лишь тишина задним фоном.

— Слушаю, — всего одно слово, и я точно знаю, что Кот больше ничего не скажет, пока я не выговорюсь. Но сегодня мне не нужен сеанс психоанализа. Сегодня мне нужен друг.

— Ее зовут Богдана, ей двенадцать лет. И ей нужен ты, Марк.

— Руслан, твою мать, — выдыхает Кот с явным облегчением: этой ночью ему не вытягивать меня из вязких кошмаров. — Ты же знаешь, я с детьми не работаю.

— Знаю, Кот. Но...это моя дочь.

В трубке виснет тишина, липкая, что паутина, и я совершенно точно не знаю, что буду делать, если Кот откажет.

— Утром буду, — разрывает противную паузу Кот, — говори адрес.

Называю ему адрес центра, во дворе которого как раз паркуется Алекс. Нас уже ждут: медсестра, дежурный врач, каталка. Но я не отдаю им свою девочку, хоть Даша пытается меня переубедить. Бросаю на нее короткий взгляд, и она все понимает, даёт отмашку своим коллегам. Те послушно идут следом за нами. Когда мы добираемся до палаты, я выжат, как лимон: в ногах нет силы, и от усталости дрожит каждая мышца. Но я не выпускаю из рук свою дочь, которая по-прежнему сопит мне в плечо, так безмятежно, словно не у нее все тело изрезано осколками. Даже тщательный осмотр на наличие в ранах стекла не потревожил сон моей звёздочки. Осколков нет и это первое, что радует, хоть немного распуская узел страха в солнечном сплетении.

 Я укладываю Богдану на расстеленную кровать, сам опускаюсь рядом просто на пол, больше не в силах стоять. Запрокидываю голову на край кровати и прикрываю глаза, чувствуя, как нечеловечески устал за эти несколько часов, и не замечаю, как проваливаюсь в сон.

Мне снится Ксанка. Не та сумасбродная малолетка, что явилась ко мне ночью, промокшая и шарахающаяся от каждого «взрыва» грома, и предложила себя. Так откровенно и отчаянно, что устоять было практически нереально. До сих пор не знаю, как смог. Даже после ванной, где мне пришлось ее отогревать, а она уже тогда горела в болезненной лихорадке. Не та беспомощная и такая хрупкая девчонка, которую я отпаивал липовым чаем с медом и читал сказки. И которую так сильно полюбила моя маленькая Славка. Не та повзрослевшая, но по-прежнему невинная девушка, что гордо смотрела мне в глаза на перроне. Упрямая, готовая идти напролом через все преграды...к своей цели. Не та страстная дикарка, стонущая подо мной, такая мягкая, отзывчивая и...моя.

Мне снится она, запертая в одиночке СИЗО, потерянная, но такая сильная. Снятся ее светлые, словно выгоревшие глаза, в которых целый вулкан эмоций: вот-вот рванет и сотрёт с лица земли все живое, похоронит под слоем лавы и пепла. Снится ее запах...спелой груши и ванили. И голос...надрывный, злой, не верящий, что это я. Все это — я. А мне хочется схватить ее и хорошенько встряхнуть. Как она могла подумать, что это я? Что я мог так с ней поступить? После всего, что между нами было. После ада, из которого я все-таки выбрался. Потрёпанный, но живой. Выбрался ради нее.

Но сон расступается, спугнутый тихим голосом, зовущим откуда-то издалека.

Распахиваю глаза, чтобы уже наяву услышать шепот:

— Па-па…

— Привет, Звёздочка, — улыбаюсь, нащупывая ее тоненькие пальчики. Богдана тут же сжимает мою ладонь так крепко, словно всерьез боится, что я исчезну.

И боль снова подкрадывается противной крысой, вгрызается за ребрами. Делаю глубокий вдох, выдыхаю, по-прежнему улыбаясь открыто и поглаживая ее запястье большим пальцем.

— Все хорошо? — спрашиваю тоже шепотом, потому что голос подводит.

Богдана кивает и даже пытается улыбнуться, но тут же шипит от боли. И слезы застывают в ее ясных глазенках.

А я мысленно молюсь всем святым, чтобы ее недопапаша появился на горизонте и просто дал мне повод расхирачить его холеную рожу. Так хочется, что аж пальцы ломит.

— Па-па, — зовёт она и тянет меня на себя. Поднимаюсь на онемевших ногах и осторожно ложусь на край постели. Богдана тут же забирается на меня с руками и ногами, самой настоящей звездой распластавшись на мне. И я тихо смеюсь, гладя ее по кудрявым волосам.

—Ты у меня красавица, знаешь?

Она поднимает голову, хмурится. Долго смотрит, ища подвох. Но я серьёзен  и в ответ любуюсь своей  красоткой даже в  паутине царапин и ссадин. Она действительно красивая: солнечная, теплая, сияющая изнутри чем-то волшебным, притягивающим, как магнит. И так смешно морщит свой курносый носик, что я тяну губы в улыбку. Она трогает ее кончиками пальчиков, запоминая, как слепец наощупь изучает этот мир.


— Самая красивая на свете, — чмокаю в самый кончик. — И я люблю тебя, Звёздочка. И никому не отдам.

— Люб-лю… — запинаясь, повторяет она с совершенно серьезным видом и крепко-крепко обнимает меня.

А я смотрю в сереющее за окном небо и впервые за прорву лет шепчу шутнику Господу: «Спасибо».

Глава девятая: Леся

  Я пойду за тобой, за твоею рукой...

 Всё отдам за тебя…

Юлия Савичева «Прости»


Я лежу на узких нарах, уставившись в серый  потолок. Мой взгляд блуждает по узким трещинам, повторяя их извилистые повороты. Они разбегаются причудливым узором, и черная тень в самом центре напоминает хищного тарантула, уснувшего в своей паутине.

Нервно выдыхаю, растрепав волосы, на автомате отмечая, что они довольно отрасли и сейчас наверняка длиной ниже лопаток и если их намочить, они станут похожи на маленькие змейки. Огненные и такие же обжигающие.

Какие-то странные ассоциации, ей-богу.

Но больше ничего не идет на ум. Только воспоминания, которые я прячу за семью замками. Например, что одному мужчине они точно жгли пальцы, хоть он упрямо зарывал их в мои кудри, жмурясь от удовольствия, и выбрасывал все мои заколки. Горько улыбаюсь. Вот и замки моего ящика Пандоры натужно скрипят под мощью не желающей успокаиваться памяти. А я не хочу вспоминать, потому что каждое путешествие в прошлое вызывает только жгучую боль и неистребимое чувство вины. А ведь я думала, что пережила, переболела, выжгла из души все, что связано с тем временем. Одним поступком перечеркнула все хорошее, что связано с прошлым. С Русланом. А он упрямо напоминал о себе открытками в крафтовых конвертах семь лет. Семь лет я прятала открытки в картонный ящик на самую верхнюю полку самой темной комнаты. И оставила на пороге дома его мечты: большого, светлого, с огромными окнами. Дома для большой семьи, которой он грезил.

Только это были не просто открытки, а фрагменты его жизни, застывшие на цветных фотокадрах, замершие в отражениях окон зданий, в их острых углах или текучих линиях. За эти семь лет он был везде. Сейчас мне даже кажется, что на планете не осталось места, где бы ни побывал Руслан. Разве что Северный полюс и Антарктика, хотя не удивлюсь, если он и там отметился. Это как раз в духе того Руслана Огнева, которого я знала тринадцать лет назад. И это самое главное, что я должна помнить: последние десять лет он жил, а не умирал в мягких стенах психушки. Даже если за это мне пришлось заплатить непомерную цену.

Вздыхаю, переворачиваюсь на бок, подтягиваю колени к груди. Нельзя!  Думать нельзя! Не хочу. Хочу просто спрятаться от всего мира и, похоже, по чьей-то глупой прихоти я сейчас как никогда лучше спрятана от всех. Правду говорят, что мысли материальны. Вот и мои обрели реальность. И я совершенно не знаю, кому это нужно. Завистливых компаньонов у меня нет. Есть только Леонов, но Олегу незачем меня подставлять. Мы, хоть и числимся партнерами, давно уже самостоятельные, ничем не связанные профессионалы своего дела. И даже если я лишусь карьеры, это никак не добавит бонусов карме Леонова, потому что мы давно живем в разных водах. Он — адвокат по бракоразводным делам, один из лучших. Я занимаюсь только уголовщиной и семейное право для меня — темный лес, страшный и дремучий.

Можно, конечно, поискать среди своих клиентов или тех, кто выступал обвинителем вместе с прокурорами, но на это могут уйти недели, а у меня их нет. Я не хочу сидеть тут за то, чего не совершала.

И сердце с силой врезается в ребра, заставляя резко сесть.

« — Я никого не убивал, Ксанка…» — хриплый голос рвет барабанные перепонки. Сжимаю ладонями виски, выгоняя из своей головы этот завораживающий тембр, в ту минуту такой сломленный и безжизненный. Оказывается, я все помню. И мой ящик Пандоры всегда был распахнут настежь.

« — Почему ты мне не веришь?

— Я верю только фактам, а все они против тебя, Рус…»

Факты. Эти долбаные факты, которые, как выяснилось спустя годы адвокатуры, легко подтасовать или же просто повернуть под нужным углом. И тогда убийца вдруг становится жертвой, а пострадавший не такой уж невинной овечкой.

Но тогда, тринадцать лет назад, я была глупой девчонкой, верящей в торжество справедливости, чистоту правоохранительных органов. Дура, что тут скажешь.

А сейчас вот оказалась по ту сторону баррикад. И теперь никто не верит мне, потому что факты  против меня. Это могло быть смешным, если бы от этого не зависела не только моя жизнь, но и карьера. И если второе уже рухнуло, погребя под собой десять лет торжества справедливости, о котором я так грезила в двадцать пять. То за первое стоило побороться. Но сперва — выйти отсюда. И единственный, кому под силу вытащить меня отсюда — тот, о ком я постоянно думаю последние пару месяцев; тот, у кого больше всего мотивов запереть меня здесь.