Василису в дрожь бросало, когда она вспоминала состояние тетки в тот страшный день. Да и бедный дядя Женя…

Домой девушку доставили на милицейской машине, сняв первые показания и показав врачу. Молоденький сержант проводил Василису до самых дверей квартиры и сдал с рук на руки обезумевшей от тревоги тетке. Василиса позвонила ей уже из милиции, коротко сообщив, что ничего страшного не случилось — жива и здорова, скоро вернется.

Тетя Катя едва сознание не потеряла, увидев в дверях измученную, бледную, как привидение, племянницу, всю в крови и царапинах — сирень, чтоб ее!

Она не слышала заверений растерянного сержанта, что с девочкой все в порядке, она невредима, на ней просто чужая кровь, своей ни капли…

Тетя Катя будто безумная ощупывала Василису, проверяя на целостность каждую косточку. По ее щекам безостановочно катились слезы, и она шептала, не слыша себя, как заведенная: «О господи… о господи… о господи…»

А белый, словно простыня, дядя Женя стоял рядом и автоматически гладил Василису по голове, забыв, что племяннице не пять лет, а скоро все восемнадцать.

Лера с Гришей выскочили на лестничную площадку и застыли, схватившись за руки, как в далеком детстве. Оба чувствовали себя виноватыми — они не напомнили Василисе про сотовый.


Семья Колядиных пришла в себя, только когда на площадку выглянула старая соседка и холодно поинтересовалась, что случилось. Мол, ее разбудили в час ночи, и этому должно быть объяснение, вернее, очень уважительная причина. Шум на лестничной площадке после одиннадцати вечера…

Нападение маньяка величественная старуха сочла достаточно солидным извинением. Правда, тут же добавила, что в ее время приличные девушки к девяти вечера уже находились под родительским крылышком, не провоцируя в безлюдных парках маньяков, ведь, по сути, это несчастные больные люди, достойные сочувствия.

После странного заявления соседки ошеломленную шумной встречей Василису затащили в квартиру, как и растерянного сержанта, впрочем. К нему пристали с расспросами Лера с Гришей, интересуясь подробностями схватки и случайным защитником Василисы.

Лера ахала и едва не плакала, расспрашивая о тяжести ранений отважного юноши. Гриша с горящими глазами выспрашивал о самом бое.

Сержант, понизив голос, сообщил, что спасенная девушка явно родилась в рубашке. Негодяй Бекмуратов запросто прирезал бы ее, да случайно нарвался на каратиста более сильного.

Мол, жаль, во время боя парнишку отвлекала ваша сестрица — сама рыдала, рассказывая, — может, сейчас парень и не лежал бы в реанимации. Хорошо, если бедняга выкарабкается, врачи сказали — задето легкое, ладно — не сердце, сумел чуть отклониться. Еще и море крови потерял, как на ногах держался, непонятно…

Лера взволнованно потребовала назвать номер больницы, куда попал раненый, они обязательно его навестят, они так ему благодарны, так благодарны…

Гриша взял блокнот и спросил фамилию героя, нужно же знать, кому Василиса обязана жизнью.

Сержант не счел нужным скрывать, и Гриша повторил, записывая:

— Кирилл Рокотов…

Никто из Колядиных не заметил, как бессильно упал в кресло Евгений Наумович, услышав слова сержанта. Как схватился за грудь, болезненно морщась и массируя ее: впервые в жизни у него заболело сердце.


Кирилл потихоньку выкарабкивался. Вчера его перевели из реанимации в обычную палату. Правда, в платную и одноместную, Екатерина Васильевна сама оплатила ее, впервые не интересуясь заранее мнением мужа.

Мальчик спас ее племянницу!

Он заслуживал большего, чем элементарные бытовые удобства.

Екатерина Васильевна каждый день звонила лечащему врачу, выспрашивая все подробности о состоянии больного и выпытывая, чем еще она может помочь несчастному юноше — может, нужно срочно достать какие-нибудь дефицитные и дорогие лекарства?

Василиса навещала Кирилла практически каждый день, просиживая рядом часами и держа Кирилла за руку.

В первые дни девушку не хотели пускать в палату. Состояние больного оставляло желать лучшего, да и не разрешались посещения реанимации.

Василисе просто повезло: медсестра случайно заметила, что показания приборов менялись, когда девушка оказывалась рядом. Причем менялись в лучшую сторону.

Как ни странно, но у раненого выравнивалось дыхание, сердце билось сильнее, пульс прощупывался легче, даже на мертвенно-бледное лицо возвращались подобия красок. Больной, сутками не приходящий в сознание, словно чувствовал присутствие молчаливой рыжей девчонки.

Пожилая кругленькая медсестра пользовалась в клинике уважением. Говорили, что она знает «петушиное» слово. Лидии Николаевне — так звали медсестру — всегда отдавали под опеку самых безнадежных больных, и они как-то выздоравливали.

Опытной медсестре поверили. Василисе выделили белый халат, тапочки, косынку и даже подписали временный пропуск.

Василиса о многом передумала за эти страшные несколько дней. К ней вернулись все детские проблемы, вечный вопрос о смысле жизни снова казался неразрешимым и болезненно острым.

Выходило, Коська Нарышкин прав — жизнь не имела никакого смысла. Кирилл умирал, и Василиса понимала как никогда — смысл в самой жизни, больше ни в чем. Ведь если она оборвется…

Все закончится!

Есть ли для умирающего Кирилла разница, останется этот мир в целости и сохранности, если самого Кирилла больше не будет?

Василисе уже не узнать — любил ли Кирилл зимние закаты, какую выбрал себе звезду, и не погасла ли она, не скатилась ли в лесной ручей в тот ужасный вечер.

Коська Нарышкин как-то сказал, что боится смотреть в ночное небо, боится найти его опустевшим, тусклым и чужим. Слишком много друзей Нарышкин потерял за годы бессмысленной и жестокой войны, а ведь каждая человеческая душа — это живой огонь там, наверху. Он зажигается самим Господом, зато гасится…

Коська Нарышкин поверил в Бога, когда умирал. Но наотрез отказывался говорить на эту тему с Василисой. Лишь сухо заметил, что каждый идет к Создателю своим путем и суетиться нет смысла.


Василиса боролась за жизнь Рокотова, как умела. Вспоминала «науку» старой знахарки и «держала» Кирилла в этом мире, не отпуская его в другой, может быть, лучший.

Терпеливо сидела рядом, отдавая жизненную энергию, перекачивая ее тоненьким живительным ручейком из ладони в ладонь. Завороженно смотрела на непонятные приборы, мысленно умоляя их работать лучше, доверяя им и в то же самое время не доверяя — простое железо, да что оно может?!

Из больничной палаты Василиса буквально выползала, делано улыбаясь озабоченной медсестре и спеша на солнышко, только оно могло вернуть ее к жизни, оно и верная Кара.

Сова все-таки отыскала Василису в этом огромном чужом городе! С возбужденным клекотом упала на плечи девушки на следующий же вечер после страшного дня, когда выжатая Василиса возвращалась домой из больницы, с трудом переставляя ноги. Взъерошенная, уставшая, но счастливая встречей, почти невесомый сгусток беззаветной любви и преданности.

Первое время Василиса чувствовала себя вампиром, припадая к этому живительному роднику, восстанавливающему ее силы, а значит — и силы Кирилла.

Василиса безжалостно «насыщалась», благодарно прижимая к груди Кару и проклиная себя. Слишком хорошо понимала: ее жизнь — это лишний день жизни для умирающего Кирилла.

Девушке казалось, она досуха «выпивала» Кару. Сейчас несчастная сова замрет в ее руках, иссохшая и пустая.

Василиса не сразу поняла, что припала к неиссякаемому источнику. Любовь, оказывается, не жизненная энергия, это нечто совершенно иное, чем невозможно поделиться, что невозможно осушить или полностью выбрать. Любовь или есть, или ее нет, она всегда в твоем распоряжении, не важно, исходит она от человека или лесной птицы.

Как ни странно, понимание этого факта привело к резкой перемене в состоянии Кирилла.

Василиса больше не жалела Рокотова, она пыталась любить его.

Как друга, не больше!

Как спасителя.

Как потрясающе сильного и честного человека, для которого слово «ответственность» не пустой звук. Как человека, способного отдать собственную жизнь, защищая малознакомую девушку, просто оставаясь мужчиной.


Василиса сидела у постели и жадно рассматривала лицо Кирилла, стараясь запомнить его и насмехаясь над собой — будто способна забыть!

Она понимала, что не сегодня завтра все изменится. Кирилл в любую секунду мог открыть глаза, сейчас он просто спал, она чувствовала.

И Лидия Николаевна это как-то поняла. Долго, недоверчиво смотрела на приборы, а потом прошептала, оборачиваясь к Василисе:

— Малышка, ты настоящая волшебница!

— Не волшебница, просто лесная ведьма, — угрюмо усмехнулась Василиса.

— Почему — лесная? — рассеянно удивилась медсестра, проверяя пульс пациента и расцветая на глазах.

— Выросла в лесничестве, — пожала плечами Василиса. — И папа у меня лесник.

— Не хочешь стать врачом? — Лидия Николаевна поправила капельницу. — Поверь, из тебя вышел бы чудесный доктор.

— Нет. Я буду лечить зверей.

— Станешь ветеринаром?

— Да.

Лидия Николаевна улыбнулась Василисе и шепнула ей на ухо:

— Этот юноша обязан тебе жизнью, я в таких вещах разбираюсь.

— Это я обязана ему, — хмуро пробормотала Василиса и с горечью подумала: «А он — всего лишь Каре».

— Ах да! Он заступился за тебя, я уж и забыла, почему он сюда попал…

— Зато я — нет.

Сказав эти слова, Василиса побледнела и застыла на стуле, не веря собственным глазам: на нее в упор смотрел Кирилл. Смотрел и насмешливо улыбался, будто видел ее насквозь, и отлично знал, что она…

Но Василиса не любила его! Просто… была ему благодарна, вот.