Хармони Верна - Леонора. Девушка без прошлого

Тело Гана медленно и верно умирало, но сознание было живо – оно будет упираться до последнего удара сердца. Он никогда не думал, что закончится все это вот так, тихо и неторопливо, без принуждения. Боль смерти не была похожа на боль жизни. Эта боль была ласковой, как покачивание на руке матери. И все же он никогда не думал, что будет стариком, что будет приветствовать смерть, – он ожидал, что смерть наступит, когда его прибьют, загонят или сломают.

Спина Гана выгнулась. Тело просило воздуха. Отдых между вдохами был слишком долгим для легких, и им уже не хотелось просыпаться. Но они все-таки делали это. Еще один вдох, затяжной и натужный. Смерть лениво дожидалась момента. Тело Гана расслабилось и вытянулось на земле.

Он скучал по верблюдам. Эта неожиданная мысль принесла с собой отдельную боль. Верблюды были с ним в самые тяжелые времена. А теперь их не будет. Ему не суждено было попрощаться с ними или проверить, как о них заботятся, и теперь он тосковал по ним. Тело его наливалось новой тяжестью, которая все сильнее вдавливала плоть в землю. Хрупкое старческое сердце тревожно забилось, и внезапно его охватила паника. «Я не хочу умирать». Похолодевшие руки начали трястись. «Я не хочу умирать!» Дрожь поднялась до плеч и поползла в ноги. Стопы его задергались. Взлетевшие мухи продолжали упрямо кружиться над бившимся в конвульсиях стариком.

Никчемный человек… Из сухих закисших глаз вдруг потекли слезы. Это были легкие слезы, они жгли уголки его век. Бессмысленная жизнь никчемного, отталкивающего человека. Рот его приоткрылся шире, и с губ сорвался хриплый крик. Он ничего не принес в этот мир, кроме своего уродства. От осознания собственного убожества перехватило и без того слабое дыхание. Ужас пришпоривал его, умолял бежать и спрятаться от смерти, одиночества и уродства, но тело не могло пошевелиться. Он был загнан в ловушку закрывающихся створок раковины и мог только слышать, как страх стучится в них. В нем одновременно что-то боролось и что-то сдавалось.

И он был один. Боявшийся умирать. Боявшийся умирать в одиночестве.

Но тут послышался новый голос, который исходил от того же тела, но из места, погребенного намного глубже, чем его одиночество. Ты не один! Слова эти прозвенели очень громко и отчетливо, но без страха или назойливого упорства. Ган застыл, вслушиваясь в эти гулкие беззвучные слова.

Снова накатили слезы, рот его скривился. Он согласно закивал головой. Воздух заканчивался, надвигалась темнота. К его руке вдруг прикоснулась маленькая девочка – своей умирающей плотью он чувствовал ее тепло. Взгляд ребенка поглотил его. Девочка находила его красивым. Затем последовали новые прикосновения чьих-то пальцев, которые убаюкивали его, поддерживали в смерти. И вдруг это оказался уже не один ребенок, а миллион открытых чудных деток, и миллион нежных прикосновений, и миллион голосов, подтверждающих, что он прекрасен. «Ты никогда не был один!» – хором кричали они ему.

Тело задрожало, но на этот раз не от страха. Они окружали его, обнимали, а он покоился в этих объятиях, позволяя их свету и теплу любить его. Любить его! И в этот миг уже не было ни боли, ни обид, ни одиночества, ни надругательств. Словно их не было никогда.

Во время его последнего вдоха легкие едва шевельнулись. Дрожь прекратилась, пальцы разжались. Его тело осело, безвольно распластавшись на земле. Рот приоткрылся. Веки опустились. Течение мыслей остановилось. Сердце стукнуло еще один, последний раз и замерло.

Печаль охватила ее мгновенно и внезапно: прилетела ниоткуда и разом заполнила все вокруг. Рука Леоноры потянулась к губам, она замотала головой, чтобы отогнать непонятно откуда взявшиеся слезы. Легкий ветерок шевельнул волосы, как будто ангел коснулся ее своим крылом, и слезы потекли быстрее.

Кто-то осторожно потянул ее за юбку.

– Почему ты плачешь, мама? – мягко спросил тонкий голосок.

Леонора опустила взгляд на маленького мальчика и улыбнулась ему сквозь слезы. Присев, она взяла его за руки и вытерла рукавом мокрые щеки.

– Сама не знаю, – ответила она. Ее грусть начала таять, уноситься вдаль, как подхваченные ветром облака над морем. Она тихо засмеялась. – Не знаю.

Мальчик по-прежнему смотрел на нее встревоженными глазами. Леонора взглянула на его изувеченные полиомиелитом ноги с металлическими фиксаторами. Сиротский приют отказался от этого бедного ребенка. Она обняла его и прижала к груди.

В кухню вошел Джеймс, сгибаясь под тяжестью девочки, обхватившей его шею.

– Я не могу дышать, – наигранно простонал он сдавленным голосом.

Девочка весело захихикала, водя по сторонам слепыми глазами. Он опустил ее на пол рядом с братом.

– Мама плакала, – со взрослой серьезностью сообщил ему Натан.

Джеймс взглянул на нее:

– Ты в порядке, Лео?

Леонора рассмеялась. Какая же она глупая!

– Думаю, я просто сегодня немного сентиментальна.

Джеймс внимательно посмотрел на нее, потом кивнул.

– Кстати, ребятишки хотят сегодня ночевать у Шелби. – Он лукаво подмигнул ей. – Похоже, что весь дом может оказаться в нашем распоряжении.

– Ну пожалуйста, мама! – хором затянули дети. – По-жа-луй-ста!

С тех пор как миссис Шелби с девочками перебралась в гостевой домик, Леоноре с Джеймсом приходилось бороться за право опекать собственных детей. Первые несколько месяцев семья Шелби занималась тем, что подкармливала детей аборигенов, но потом аборигены уехали – ночью, не сказав никому ни слова.

– Ну ладно, – сдалась Леонора. – Но завтра прямо с утра вы мои! – Она обхватила их руками и покрыла уворачивающиеся смеющиеся рожицы поцелуями.

– Натан, – строгим голосом сказал Джеймс, – помоги сестре собрать вещи, и мы выходим.

Мальчик тут же схватил сестренку за руку и радостно потянул в спальню.

Джеймс обнял Леонору и поцеловал в шею.

– Ты готова усыновить еще детей?

– Да, но только не больше двадцати, – отозвалась она.

– Что ж, сегодня ночью мы остаемся вдвоем. И ты полностью будешь принадлежать мне, – решительно заявил он.

– Есть, сэр.

Она поцеловала его в теплую щеку. От его тела веяло силой и горячим жаром, и это заставляло сердце в ее груди биться часто и гулко.

Позади них солнце, окрасившее небо в пурпурные тона, казалось, раздвигало горизонты этого мира. Контуры громадных эвкалиптов стали оранжево-розовыми, а высокая, до пояса, трава приобрела изумрудный оттенок. Они целовались, и в шепоте дувшего со стороны изрезанного побережья Нового Южного Уэльса морского бриза, развевавшего их волосы, им слышался бесконечный напев всего из двух слов: мы дома.

Как писатель я хорошо понимаю и смирилась с тем, что являюсь лишь малой частью большого творческого процесса. Главная заслуга принадлежит тем, кто помогал и поддерживал меня на протяжении всего долгого пути. Спасибо моему замечательному агенту Мари Ламба из «Дженнифер де Кьяра Литерари Эдженси» за то, что взяла на себя адский труд проработать рукопись из девяти сотен страниц, а потом приняла решение представлять мою работу. Спасибо моему блестящему редактору Джону Сконьямильо и всей команде издательского дома «Кенсингтон» за то, что дали жизнь этой книге. Спасибо моим близким и друзьям, моим первым читателям и союзникам – без вас этот роман так и остался бы мечтой.

И наконец, спасибо моему мужу Джею и троим моим мальчикам… Вы для меня самые главные, залог моего спокойствия, вся моя жизнь.

– Действие романа переносит читателя на прекрасные и суровые малообжитые территории Австралии. Это правда, что вы никогда не были в этих местах?

– Да, все верно. Я никогда не была в Австралии. Людям трудно в это поверить, однако это правда. Сколько себя помню, я всегда была страстно увлечена этой страной – ее природой, людьми, историей. Помнится, в восемь лет я раздобыла карту Австралии и повесила над кроватью. Я водила пальцем по горам и долинам, по населенным пунктам со странными названиями, но внимание мое всегда привлекал небольшой городок – Леонора.

Трудно объяснить, почему это место оказывало на меня такое действие, но я начинала рыдать от глубокой тоски по краям, о которых ничего не знала. Я была маленьким ребенком и не могла понять, откуда и почему у меня возникают такие чувства. Только намного позже я осознала, что это была тоска по родине.

– Вы хотите сказать, что жили в Австралии в прошлой жизни?

– Да. Я понимаю, что это звучит странно, но я действительно так думаю. Когда я стала постарше, у меня начали появляться отчетливые воспоминания и видения Австралии. Начиналось это всегда одинаково, во время поверхностного сна. Я видела сначала вспышку белого света, а затем картинку… кладбище, чье-то имя, лицо, столб забора. Изображения практически всегда приходили ко мне в черно-белом виде, как старая фотография. Длилось это какую-то секунду, а затем я просыпалась с бешено колотящимся сердцем и пониманием того, что это часть моего личного опыта из прошлой жизни.

– Ваш роман автобиографичен или же это чистая выдумка?

– Сюжет романа и все его герои выдуманы. Однако отношение к Австралии, связанные с ней эмоции и единение с той средой для меня абсолютно реальны. Написание этой книги было для меня словно возращение домой.

– В диалогах ваших персонажей проявляется целый ряд специфических особенностей и акцентов. Как вам удалось заставить их язык звучать подобным образом?

– Я начала прослушивать записи разговора людей на разных местных диалектах, но оказалось, что весьма сложно передать нюансы такой речи в письменной форме. Поэтому я принялась читать австралийскую поэзию, и в конце концов мне удалось уловить общую ритмику и модуляцию. Через некоторое время я уже слышала, как мои герои непринужденно говорят между собой, и смогла записать их речь на бумаге, соответственно расставляя акценты.